Мы, Мигель Мартинес - Влад Тарханов Страница 14

Опять захотелось чаю. Почему-то этот чай из бумажного простенького кулька показался мне намного вкуснее самых дорогих сортов, которые я пил в своё время. Сообразил

чай, обнаружил в буфете вазочку с печеньем, точно, брат Боря оставил. А я сладкое люблю. Тем более, это домашняя выпечка, а не магазинное. Такие печеньки его супруга печет: сам видел, из теста стаканчиком фигурки вырезает: солнышко, луна, якорь. И почти без остатку. Обычное песочное, но до чего же вкусное! Заколотил сладкий чай, но без фанатизма, не так, как в первый день попаданчества. Прихлёбывая горячий напиток, продолжил беседу с самим собой, только хроноаборигеном.

«А потом очень хитро рабочих кинули, даже видимость того, что им принадлежат заводы забрали. Получилось это так, расписали имущество завода на акции, которые раздали рабочим. Но при этом зарплаты перестали выдавать. Вот и стали рабочие свои акции продавать ушлым кадрам. Так очень тихо, и за не очень большие деньги заводы снова перешли в частные руки. Это назвали прихватизацией». «И много прихватили?» «Всю страну, Миша, не ёрничай. Это у тебя аппетита нет, а у богатого человека такой аппетит, ему всё мало, никак не нажрётся». «Да ну, бл.». «Ну вот, ты не веришь. А ведь так и было. Растащили страну, разодрали». «А куда смотрела партия?» «Скурвилась партия, сама и стала во главе развала, напели им в уши, что они могут стать богатыми, элитой, допущенной к управлению миром, надо только великий социальный эксперимент свернуть. Вот они и свернули, нах.». «Не верю. Этого не может быть!»!!!!!!

«А ты загляни поглубже. Я — живой свидетель того, что происходило».

«Меченый?»

«Это уже был финал».

«Вот как. значит всё зашло так далеко? И спасти ничего было нельзя? И все промолчали? Почему». «Кольцов, это был финал, понимаешь, финал. А до финала страна успела прогнить, партия — разложиться, у людей всё это в печёнках сидело. Поэтому на распад СССР смотрели равнодушно. Верили, что чуть-чуть и наступит тебе счастье, все сразу же станем богатыми. Только чтобы один стал богатым, тысяча должна стать нищими — закон капитализма, да ещё в самой дикой его форме». «И зачем мы тогда всё это делали, Михаил?»

Я опять подвис, слушая интеллигентный мат Кольцова, который иногда прерывался такими загибами, что требовалось всё это законспектировать. Но лист бумаги марать не хотелось от слова «совсем».

Я воспользовался этой паузой и заснул.

А наутро мне принесли целое постановление ВЦИК, в котором мне выделили путевку в дом отдыха «Красный лётчик», это учитывая моё трепетное отношение к авиации. «И вместо сердца — пламенный мотор». А что, отношение к летчикам Кольцов имеет, я в курсе. Вот и отдохну.

И вот третьего февраля я в Марфино. За квартирой присмотрит брат Боря, тем более, у него ключи были. Если он туда какую-то дамочку и приведёт, так это его личное дело, мы, Фридланды, до бабского полу весьма охочи. Правда, нонешняя держит Ефимова в ежовых рукавицах. Стоп! Не оговориться бы, да и минует нас чаша сия! И Ежова, и евонных рукавиц.

Марфино — бывшее большое поместье, принадлежавшее боярам Головиным, правда, владельцы этой большой территории с огромным парком и рекреационной зоной (простите за неизвестный пока еще термин) менялись, как перчатки! Кого только не видели поля у реки Уча! Орловы, Салтыковы, Голицыны, Панины. Эти люди — сама история Российской империи! Всё изменилось в начале этого века, когда в здесь поселились студенты сельскохозяйственной академии. Впрочем, после революции, имение оккупировали беспризорники. Тут была создана детская колония. Такое положение продолжалось до 1923 года, когда комплекс помещений в Марфино было решено перевести на баланс в санаторное управление, и до тридцатого года тут восстанавливали силы партийные и советские деятели, впрочем, простым трудящимся в это время тоже путевки перепадали. Затем довольно большой комплекс зданий передали военным, которые и организовали тут дом отдыха ВВС, с соответственным названием «Красный лётчик».

Довольно неожиданно встретил в доме отдыха механика Михаила Ивановича Голованова, с которым Кольцов участвовал в далеком двадцать шестом в беспримерном перелете Москва-Харьков-Севастополь-Анкара. Мы летели на самолете «Красная звезда». Вот как описывал Михаил сам аэроплан и некоторые моменты этого беспримерного на то время перелета:

«Впереди, отдельно — четко белеет в безлунной мгле «Красная звезда». У нее вытянут стройный сухощавый фюзеляж, широкие, чуть скошенные вверх плоскости крыльев и крупный мотор, далеко выпирающий вперед. От просторного радиатора весь самолет еще больше приобретает облик большеголовости. Вся мощь этой летательной машины подобралась впереди, к мотору. Он словно перевешивает хрупкое поджарое тело самолета, его костлявый хвост. И меня неотвязно преследует картина: ударившись о воду, мотор с радиатором отламываются силой собственной тяжести, отлетают, как чубук от трубки, а седоки остаются на утлом, тощем селедочном хвосте…

Еще полчаса, мы прощаемся с морем. Летчик огибает берег Малой Азии, ища лазейку между тучами и остриями гор— Это тянется долго, мы уже потеряли город Инеболи, над которым должны были выйти. Если будем еще отодвигаться вправо, придется итти на СанСтефано… Нет, расщелина нашлась. Мы врываемся в нее, чтобы дальше итти??? над сушей. Прощай, старое Черное море! Мы сегодня второй раз лишили тебя невинности. Многие тысячи лет назад волосатый человек с обезьяньей челюстью впервые долгими днями превозмогал тебя на дубовом челноке. Сейчас, смотри, люди перешагнули тебя в сто двадцать минут, как лужу под ногами! Мы вытаскиваем новые карты. В них очень трудно разобраться. Хребты, долины, речки, все перепутано, железных дорог не видно, сравнить карту с местностью здесь — заковыристая штука. Голованов мечется, высчитывает курс, сует записки Межераупу, мне: «Ищите речку». Ищу и нахожу внизу серебряную нитку, бегущую между двумя хребтами. Предлагаю ее Механику, он справляется с картой, отвергает. Где Кастамония? Где Ченгри? По нашим расчетам, летчик заблудился и ищет только хорошую площадку для спуска. Такие площадки попадаются все чаще, Межерауп, видимо, разборчив. Напряжение спадает. Пейзаж начинает утомлять, несмотря на дикую, живописную свою мощь. От холода хочется спать. Вдруг летчик оборачивается, впервые за весь путь, и смотрит на нас об о и х с долгой иронической улыбкой. В самом деле, внизу п