Орел и грифон - Андрей Каминский Страница 14

— Не ты мне нужен, северный пес! — рыкнул Никифор, нанося ответный удар, — уйди с дороги и останешься жив!

— Смерти не ведает громкая слава, деяний достойных, — сквозь зубы бросил Генрих, — вечна бессмертна — воина слава!

Он произнес это на своем наречии, которого Никифор не знал и знать не хотел. Не ведал стратиг и о языческом боге, «Речи» которого вспомнил германский наемник, однако яростный блеск в глазах варвара, сказал ему все лучше слов. Стратиг, превозмогая боль, рванулся к саксу — и снова лязг мечей и громкие ругательства разнеслись над лесом. На помощь военачальнику кинулись сразу несколько всадников, но даже сейчас Генрих не повернул коня, принимая неравный бой. Одним ударом сакс снес голову самому отчаянному из нападавших, но в тот же миг остальные эскувиторы накинулись на германца со всех сторон и все вокруг смешалось в жестокой круговерти хлещущей крови и звенящей стали.

Михаил не мог прийти уже на помощь другу: когда они с матерью почти вырвались из окружения, перед ними вдруг вырос высоченный всадник. Смуглое лицо заросло черной бородищей, темные глаза бешено сверкали, когда он ударил мечом, целя в лицо молодому кесарю. Тот даже не успел ничего понять, когда тело закаленное множеством тренировок со старым Асмундом, отреагировало само. Взметнулась рука с мечом, отбивая вражеский клинок, и тут же, второй рукой, император что есть сил метнул пику. Острие пики пробило шею эскувитора и тот, всплеснув руками, свалился, хлеща кровью прямо под ноги отчаянно хрипящего, косящего кровавым глазом коня. Михаил, даже не успев толком осознать это первое в его жизни сражение и первую взятую с боем жизнь, поискал глазами матушку и, увидев ее рядом, что есть сил пришпорил своего скакуна. Вскоре Ирина и Михаил уже мчались во весь опор по мощеной камнем дороге, оставляя позади кровавое побоище. Несколько эскувиторов все же кинулось за ними в погоню, но очень скоро отстали, не в силах соревноваться в скорости с самыми быстрыми конями дворцовых конюшен.

Изумленные горожане, раскрыв рты, смотрели, как молодой император, вместе с его матерью, неслись по Месе Константинполя, топча прилавки уличных торговцев, выстроившихся вдоль главной столичной улицы, порой сшибая и самих людей, не успевших вовремя убраться с дороги. Взмыленных, тяжело дышавших коней, остановили только у стен Большого дворца, где навстречу матери и сыну тут же кинулись встревоженные стражники.

— Асмунда ко мне! Живо! — взгляд растрепанного, окровавленного императора был таков, что стражи, очертя голову ринулись выполнять его приказание. Вскоре Михаил, вместе со своим дядькой и всей этерией германцев, снова мчался по Месе, заставляя горожан испуганно жаться к стенам домов. Вместе с ними скакали и прочие всадники — старший командир тагм, Феодосий, не участвовавший в заговоре, сразу же включился в подавление мятежа. Однако они опоздали — к тому времени, как подмога подоспела к месту сражения, все германцы были мертвы. Бездыханным лежал и Генрих — его удалось опознать только по доспехам и одежде — в ярости эскувиторы выместили злость уже на мертвом, страшно изуродовав все тело. Однако отчаянный сакс дорого взял за свою жизнь — здесь же, у дороги, валялся и труп стратига Никифора — меч германца пронзил ему сердце. Оставшиеся в живых мятежники даже не забрали тело своего командира- прекрасно понимая, чем закончится для них провалившийся мятеж, они сразу же кинулись в бегство. Воинам этерии оставалось лишь забрать с собой тела павших товарищей, чтобы похоронить их по германским обычаям. Тела же мятежников остались валяться на дороге, на поживу воронам и канюкам.

Меж тем императрица Ирина, оставшись во дворце, принялась выкорчёвывать корни заговора. Узнав у слуг и евнухов , что чаще всего в последние дни, Никифора видели с атриклинием Большого дворца и бывшим стратегом Армениака, она приказала задержать обоих. Нарсеса поймали когда он пытался покинуть город и сразу же отправили в пыточные казематы, где уже корчился, визжа как зарезанная свинья, вздернутый на раскаленные крючья толстый евнух. Уже через несколько часов Ирина, а затем и вернувшийся в столицу Михаил, в точности знали всех участников и пособников заговора. Дромогологофет Григорий пытался принять яд, но придворные лекари, устроив ему промывание желудка, спасли жизнь придворному для предстоящей расправы.

— Господом Нашим клянусь, и всем святым, что только есть на земле что никогда не был антимарианитом!!! Да, я изменник, но вся моя измена лишь от жадности, жажды золота и жажды власти!!! И в мыслях я не смел осквернить святость Матери Господа нашего, никогда я не отвергал почитание святых образов! Взываю к вашему христианскому милосердию, пощадите, во имя Христа!!!

Мольбы и слезы Григория сменились пронзительным визгом, когда его — голого и окровавленного, — впихнули в небольшую дверцу в статуе медного быка, полого внутри. Жестокая казнь, издревле применявшаяся для язычников и еретиков, впервые применялась ко столь важной особе — и поглазеть на нее собралась огромная толпа. Под изваянием уже полыхал огромный костер и даже сами палачи поспешно захлопнули дверцу и отскочили, дуя на обожженные руки. Истошный вопль, вырвавшийся из пасти и ноздрей быка, преобразовался в звук, похожий на рев возмущенного зверя