Андрей Посняков - Перстень Тамерлана Страница 15

– Чем по лесу чесать, лучше на шоссе бы вышли, – заметил было Раничев, да скоморох его не слушал – усвистал уже в лесную чащобу, да так, что Иван еле догнал его, а догнав, не в силах был и слова молвить – до того устал, аки пес, да плечо еще, зараза, саднило. Если б не перевязали его в скиту, навряд ли и убег бы. Места кругом тянулись дикие – то болота, то какие-то заросшие кустами ручьи, то урочища – такие, что и неба-то не видать и идти приходилось согнувшись, так хоть что-то видно было меж стволами угрюмых густорастущих елей, до черта их тут было, потому и город назван был – Угрюмов. Нехорошее дерево ель – темное, скрытное, не то что прямые, рвущиеся к небу сосны – радостные, светлые, праздничные. Правда, бывают они и кривыми, но только те, что по отдельности от других растут единоличниками на полянах. Сосна – приятное дерево, сосновые боры всегда Раничеву нравились – и чистота, и свежесть, и дышится привольно. Ну береза – еще ничего, осина там или вот – липа. Тоже неплохое дерево – и красивое, и для поделок разных пригодное – древесина прочная, мягкая, бери да вырезай чего-нибудь либо из лыка корзинки плети с баклагами. Под липами и решили остановиться, привал сделать, как выразился Иван – дневку. Напились из журчащего рядом, в овражке, ручья студеной водицы – заломило зубы – да повалились прямо в траву у малинника, сразу же и уснули оба – умаялись. Первым проснулся Раничев, сдул со щеки деловито ползущего муравья, глянул вокруг – красота-то какая! Красотища. Трава-мурава зеленая, цветы-одуванчики – желтые, лучи солнечные сквозь липы – и те тоже зеленовато-желтые, мягкие, как шерсть у кошки. Ветерок ласково веял, в кустах пели птицы, наверное жаворонки, а скорее – малиновки, ведь малинник кругом.

Малиновки заслыша голосок… —

подложив под голову руки, вполголоса напел Раничев, эх, гитару б сейчас да разложить на два голоса «Июльское утро» старинной, никому из молодежи не ведомой группы «Юрай Хип», песня прекрасная, как раз для такого денька, хотя и не утро вовсе, и не июль – май не закончился… А интересно, какое число сегодня?

– Спроси чего полегче, – посоветовал проснувшийся Ефим. Уселся на корточки, потянулся. Иван тут только и разглядел его как следует, раньше-то все не до того было – то темень в погребе, то туман, то ветки, да и – честно сказать – некогда. Оказался Ефим Гудок обычным мужиком, каких много, ростом пониже Ивана, среднего, волосы и борода светлые, не чистый блондин правда, так, светло-русый. Глаза тоже не оригинальные – серые, черты лица приятные, но, в общем-то, не запоминающиеся, обычные, ну борода, конечно, какой-то шарм придавала – это Раничев по себе точно знал – да и волосы длинные, узким ремешочком связанные, этакий сорокалетний олдовый хиппи, такому непременно должны «Шокинг Блю» нравиться, ну или какие-нибудь там «Мамаз Энд Папаз». А вот и спросить, для беседы:

– Ефим, тебе «Шизгара» нравится? Чего хмыкаешь? По глазам вижу, что – да. А «Юрай Хип»? И мне тоже не очень… Так, некоторые вещи только. Хороший ты мужик, Фима, знающий. Вижу, с тобой и о музыке потолковать можно, не то что с некоторыми. Нет, не про своих ребят говорю, из группы, – обязательно тебя с ними в Угрюмове познакомлю, – а вот хоть, к примеру, Макс – хозяин «Явосьмы», ну «Явосьму» ты знаешь…Так вот, Макс, он…

– Тсс!!! – Ефим вдруг резко приложил палец к губам, прислушался. – Блазнится – ходит здесь кто-то. Давай-ко заползем поглубь в кусточки.

Так и сделали. Исцарапались все, измазались в землице, ну да ничего – затаились. Тут и Иван услыхал, как кто-то танком пер прямо через кусты. Всадник! Вот и копыта стучат…

Беглецы настороженно смотрели на заросли орешника, именно там кто-то хрястел сухостоем. Все ближе, ближе… Ближе…

– Уфф! – Ефим Гудок вытер со лба крупные капли пота и блаженно улыбнулся. – Вот прорва!

Это и впрямь была «прорва» – огромных размеров секач – клыкастый, покрытый жесткой черной щетиной, чуть светлеющей по бокам к брюху, желтые клыки загибались кверху, так что казалось, будто зверь ухмылялся, однако маленькие красноватые глазки шарились по сторонам строго, настороженно. Понюхав воздух, кабан повернул морду назад, в орешник, и призывно хрюкнул, сам же спустился к ручью, напился, затем встал поодаль, наблюдая, как пьет стадо – несколько самок и полосатые, подросшие за зиму однолетки. Напившись, кабаны, хрюкая, скрылись в лесу.

– Хорошо – спрятаться успели, – усмехнулся Ефим. – Не то бы… – Он, не договорив, выполз из кустов и осмотрелся. Похоже, кроме кабаньего стада, тревожить их покой больше никто не намеревался.

– Пойдем. – Ефим кивнул Раничеву, посетовал: – Можно было б в село – едой бы разжились, а то ведь ни ножа, ни рогатины… Оно, конечно, корешков поесть можно или рыбу – но это ж опять возиться.

– Да, покушать бы неплохо, – согласился Иван. – Сколько, говоришь, до города-то, сорок верст?

– Теперь уж меньше. Завтра к вечеру будем.

– Это – если на шоссе тачку не поймаем. Не маши, не маши руками, знаю я, что здесь дорог нет, так ведь завтра уже ближе к городу выйдем. Эх, покурить бы… – Раничев мечтательно почмокал губами и сплюнул в траву набежавшую внезапно слюну. – Хорошо тебе, ты не куришь. Бросил или вообще не курил? Да что ты все молчишь-то?

– Непонятно ты говоришь, Иване, – обернувшись, честно признался Ефим. – Одни слова – понятны, другие – не очень. Видно, в Орде долго прожил аль у иных каких басурман?

– Да ну тебя со своей Ордой, – обиделся Раничев. – Все из тебя как клещами вытягиваешь. Ты вообще сам-то как, местный?

– Да не совсем. – Ефим усмехнулся. – Однако в здешних местах с ватагой хаживал. Я ведь почти из самого Переяславля родом, селение там, рядом. Так что с князем Олегом Иванычем земляки мы…

Насчет князя Раничев пропустил – скушал – черт с ним, пусть уж говорит дальше, может, чего и проклюнется важное. Хотя, конечно, понять человека можно – столько времени в секте провести, у любого крыша съедет.

А Ефим Гудок между тем пустился в воспоминания. Рассказывал о себе, о том, как рос в деревне, с коровами управлялся да хлеб-жито сеял. Как умерли отец с матерью – в один год от лихоманки спалились, как в неурожай запродались всей деревней в закупы – заняли у ближнего боярина на посев, а отдать вовремя не смогли, вот и поверстались в холопы все, кроме Ефима – тот плюнул на все слюной да подался в проходившую мимо скоморошью ватагу. А что? Голос имел хороший, когда песни пел – вся деревня млела, да и слухом Бог не обидел. Освоил и инструмент – гудок – да исходил с ватагой почти всю земельку рязанскую, да и соседние – муромскую, владимирскую, московскую. Даже в Ельце были – а это уж совсем в ордынских пределах.

Раничев слушал внимательно, не перебивал, только про себя диву давался, насколько точно сектанты прочистили мозги Ефиму. Точно – в историческом плане. И в самом деле, соседи княжества рязанского были перечислены вполне правильно, и Елец в четырнадцатом веке – на территории Золотой Орды находился, его потом Тимур сжег, когда воевал с Тохтамышем, и князь такой был, Олег Иваныч, Олег Иваныч Рязанский, самый сильный из всех рязанских князей, Муром с Пронском ему покорились, и с Москвой воевал успешно, и с Ордой. Правда, и с теми и с другими то воевал, то мирился – так в то время все делали, «заклятые враги» – это уж придумки позднейшие. Когда ж он правил-то, этот самый Олег? Во второй половине четырнадцатого века, а вот точнее? Кажется, с тысяча триста пятьдесят какого-то года и до самого начала века пятнадцатого. А спросить у Ефима? Так, смеха ради.

– Фима, ты хоть помнишь, какой сейчас год?

Скоморох засмеялся:

– Чего ж не помнить? Лето шесть тысяч девять сотен третье от сотворения мира.

Вот так-то! Такие вот дела… Да-а, совсем плох Ефим-то. Крепко его в секте прозомбировали. Упыри – не люди. Ничего, «милиция разберется, кто из нас холоп»! Шесть тысяч девятьсот третий год… Так. От сотворения мира. Минусуем пять тысяч пятьсот восемь, что получаем? Получаем… ммм… ммм… Тыща триста девяносто пятый год получаем! Ну молодцы сектанты, хоть и подонки, а в датах не путаются… Ладно, это пока оставим, в остальном-то Ефим мужик неглупый.

Иван тут же начал расспрашивать про скит и его обитателей, особенно про старца и того, кто их выпустил, неизвестно – почему и зачем.

– Это-то как раз известно, – обернувшись, хохотнул скоморох. – Выпустил нас Никитка Хват, Аксена, Колбятина сына, холоп обельный. И зачем – ясно. Что-то мы знали такое, что самому Колбяте знать бы не нужно – так, думаю, Аксен мыслил. Убить нас в погребе: потом сразу дознание – кто убил да почему. А тут – взяли да убежали. Стража заманили, из погреба выбрались, а уж дальше чрез частокол перемахнули да и в лес. Как ты говоришь – ищи-свищи. Хотя искать-то особо не надо – нам же Хват сказал, куда идти. Вот там бы нас и встретили – до утра б не дожили. И Аксен не при делах как бы… А если что, убил бы холопа своего – и совсем никто ничего. Что ж он такое от батюшки своего скрывает? Не знаю. – Ефим Гудок замолчал и вдруг, хитро прищурившись, посмотрел на Раничева. – А вот ты, Иване, наверное, про то ведаешь?