Василий Панфилов - Кавалергард. Война ва-банк Страница 15

Раздались восхищенные возгласы и мужчины тут же обступили родича, делясь впечатлениями и прося поделиться секретами. У мальчишек же «звездой» стали Богуслав со Святославом — для своего возраста они были более чем хороши и сейчас демонстрировали детворе уже свое умение.

До Владимира сквозь говор обступившей толпы время от времени доносились детские разговоры:

— А мой папка еще и не так…

— … сто турок в том бою, головы — раз!

— …смогу… вырасту.

Несколько дней относительного отдыха в Златоглавой… Относительного потому, что дела Департамента никак его не отпускали и Ломоносов с Кантом использовали авторитет принца как своеобразный таран для решения некоторых дел.

— Ну сам знаешь, княже, — басил Михайло Васильевич, бесцеремонно хватая его за обшлаг и подтаскивая к столу с документами. Померанский не сопротивлялся — привык уже к своеобразным манерам гения.

— Время, мать их! — Тут Ломоносов погрозил кулаком куда-то в сторону окна, — всем Москва хороша, но вот «раскачиваются» долго!

— Так есть, принц, — мрачновато подтвердил Иммануил Кант, — москвичи работать уметь, но вот если что-то новое… Все — стоять, размы… думайт. Стоять — и не подвигнешь их с мест — толко с пинка. Потом да — подходят, говоряйт:

— Спасиб, молодец, но потом. А когда пинаш — ругаются, шум поднимайт. Вы пнеш — ругаться не будут, честь большая, авторитет. Много быстрее дела сделаем.

Ну и куда деваться? Ходил, «пинал»… Пришлось навестить самых значимых москвичей вместе с учеными мужами, показывая важность последних.

Затем — все, начались репетиции коронации. Роль у Грифича в ней была небольшая, но важная — он и канцлер Воронцов заменяли некоего условного отца в сложной церемонии венчания Павла на царство. Канцлер — как первое лицо государства после императора — плюс как родственник. Рюген — как Наставник, который в русской традиции тоже считался родичем, причем очень близким.

Вообще, церемония получалась дико сложной и красивой. Очень много аллегорий, отсылок к древнегреческим и древнерусским мифам, к Евангелию, к Голубиной книге[27], еще к чему-то. Знатоки были в восторге, а престарелый князь Щербатов, отпраздновавший недавно восьмидесятилетний юбилей, в припадках умиления принимался жевать свой парик, стягивая его с плешивой головы.

— Господи…, — умиленно говорил он, — ну до чего славно-то — все по старине.

Волей-неволей знатоки церемоний просветили и Померанского. Коронация и правда получалась невероятно продуманной, устраивающей как староверов, так и православных — все видели в ней что-то свое, причем — противоречий не возникало!

Рюгену коронация далась невероятно тяжело — как один из важных участников, он несколько раз переодевался и получасовое стояние в праздничной «московской»[28] шубе в летнюю жару… Да мерное вышагивание, да торжественная речь… Несмотря на все здоровье и пресловутую экстрасенсорику, все было как в тумане.

— Нормально? — Спросил он чуть погодя, уже в Кремле, подошедшего Румянцева. Тот сперва не понял вопроса, затем вгляделся и покачал головой:

— Тяжеленько тебе далось… Да нормально, хорошо даже — ни единой ошибочки никто не сделал.

Грифич ощутимо расслабился и Наталья погладила его по плечу.

— Я же говорила, милый.

Коронационные церемонии будут идти еще несколько дней, но тут уже больше дела церковные, а поскольку числился герцог католиком, то не мог принимать в них участия. Он и в непосредственной коронации императора смог поучаствовать только потому, что ранее были прецеденты. Ну а поездки по церквям, молебны… На фиг!

— Кстати, хочу порадовать вас забавнейшей историей, — начал Румянцев, — хотя погодите, — вот Суворов лучше вам расскажет. Александр Васильевич, — помахал он рукой довольному жизнью полководцу и тот подошел, слегка пританцовывая и дирижируя пустым кубком.

— Я тут собрался рассказать про черкесские кланы, но уж лучше вы сами.

Генерал-поручик приосанился — чуточки преувеличенно, шутовски, поклонился и начал нараспев, подражая сказителям:

— Как собрался сильномогучий богатырь Александр свет Васильевич на нехристей басурманских, сабелькой острой помахать, силушкой богатырской помериться…

Дальнейший монолог был выстроен в том же духе и по мнению Померанского — немногим уступал знаменитой Филатовской «Сказке о Федоте-стрельце». Даже избалованный качественной литературой попаданец поймал себя на том, что слушает Суворова открыв рот — буквально. Своеобразная юмористическая «Илиада»[29] — образно, но весьма подробно повествовала о «прогулке» по Кавказу.

Глава одиннадцатая

Владимир заметил, что в стране стала проводиться более жесткая национальная политика. Петр после мятежа вообще стал намного более подозрительно относиться к инородцам и иностранцам и передал это отношение Павлу. После блистательнейшей победы над Турцией и уничтожением крымского ханства, отношение к чужакам стало еще более… не толерантным.

Логика в этом была — если предыдущие русские императоры закрепощали крестьян и потому были вынуждены волей-неволей опираться на чужаков… Любых чужаков — будь то калмыки, немцы или кто-то еще. Кстати — «обратный клапан» тоже действовал и если на подавление русских мятежей бросали калмыков и ногайцев, то на подавление мятежей инородцев — русских. «Разделяй и властвуй»… Сейчас же в этом отпала необходимость — и отношения быстро изменились.

Да и помимо мятежей — раньше русские правители вынуждены были лояльно относиться к мусульманскому меньшинству — Турция-то и Крым вот они, рядышком, заступиться за единоверцев могут! Теперь же… Нет, «гнобить» мусульман или ламаистов-калмыков не стали, но и каких-то мелких привилегий они начали лишаться. К примеру — сильно уменьшилось количество всевозможных «аманатов»[30], поскольку и необходимость в них резко упала[31].

Вообще, двор стал заметно «ославяниваться». Если даже Петр, которого изначально воспитывали как наследника шведской короны, после покушения стал заметным славянофилом, то воспитанный в такой атмосфере Павел пошел еще дальше. Каких-то репрессий тем же немцам не последовало, но… при русском дворе стали говорить на русском языке. Вроде бы и мелочь, но если учесть, что не так давно придворным просто не было необходимости знать его и нередко высокие сановники, прожив в стране десятки лет, не могли объясняться по русски…

Знание иностранных языков от придворных по прежнему требовалось, но было уже не критично. В МИДе служишь? Будь добр — французский и немецкий знай как родные. Экономист? Требования по языкам попроще, а вот математика, бухгалтерия…

Что интересно, «главного» иностранного языка не было. Пусть в Европе «языком международного общения» считался французский и затем уже сходящая «со сцены» латынь, то в России немецкий, французский, латынь и даже турецкий были в общем-то равнозначны. Мелочь? Ан нет — страна таким образом заявляла о своей независимости и непризнании межународных авторитетов и одновременно — о нейтральной политике. Шаг колоссальной значимости — если вспомнить, что не так давно могучая Россия вела политику в чужих интересах — Французских, Английских, Австрийских и даже Прусских.

С экономикой тоже все обстояло вполне благополучно: освобожденные от крепостной зависимости крестьяне далеко не все жаждали пахать землю. Так что мануфактуры росли как грибы и охотников наняться было предостаточно. И снова — необходимости в работника-чужестранцах не возникало, своих с избытком хватало…

Проще стало и с образованной прослойкой — усилия Департамента давали свои плоды и пусть до всеобщего образования было очень далеко, но количество неплохих школ был достаточно существенным. Тут нужно признать большую заслугу опальных гвардейцев, желающих снова иметь возможность проживать в городах. А поскольку с образованием у большинства мятежников было неплохо, да и средства какие-то были, то одни только гвардейцы и прочий опальный люд организовали больше тысячи школ. Пусть в большинстве своем не выше церковно-приходского уровня, но все же. И снова — необходимость в грамотеях со стороны потихонечку отпадала.

Гостить в России долго не было возможности — дома хватало дел. Так что Рюген сделал «программу» как можно более насыщенной — все-таки именно Россия была негласным сюзереном Померании… Ну это если опираться чисто на логику и отмахиваться от чувств к Большой Родине.

Назад он ехал задумчивый — преобразования в России поражали. Пусть он сам приложил к этому руку, но увидеть, во что начали превращаться робкие ростки реформ… Это было сильно.

«Поцарапал» тот факт, что и без него нашлось достаточно много умных креативщиков и исполнителей. Нет, умом-то попаданец понимал, что это нормально, но все равно… Ревность.