Константин Калбазов - И пришел с грозой военной… Страница 15

– Да просто все. Так как никто меня слушать не стал бы, да и мины все одно нужно ставить, свел знакомство со Степановым. Он был просто в трансе от нашей идеи мины с якорь-тележкой. А что – и дешево, и сердито. Так вот напросился я к нему на борт, а с собой потащил Фролова с «горским» – ну вроде как испытать в море, если вдруг какая мина всплывет. Всплыли несколько мин, ну мы их и расстреляли из пулемета. Кстати, машинкой все впечатлились – затискали пулеметик, чуть воронение не стерли, ну и постреляли, не без того.

– А подорвался бы «Енисей», дурья ты башка?

– Я что, камикадзе? Держался бы подальше, да и Фролова зря, что ли, с собой тащил? Вырубили бы Степанова и эвакуировали. «Боярина» потом как-то перехватывали бы, но все срослось. Слушай, ну и геморрой они устроили из установки мин – неудивительно, что наша задумка произвела такое впечатление. А у вас как? Где вас вообще носило?

– Антон решил, что два итальянских крейсера – для японцев слишком жирно будет. Вот и решили мы их заминировать и отправить на встречу с Нептуном.

– Понятно. Кстати, могли бы и сказать. Развели секретность дальше некуда. Ладно, так, значит, так. И что итальянцы?

– Все прошло как по маслу. Ну или почти как по маслу. Гарибальдийцев мы заминировали, а там все зависит от того, насколько хорошо были сработаны мины.

– Ты говори, да не заговаривайся. Мины сработаны в лучшем виде.

– Тогда на этих двоих тоже можно ставить крест.

– Что значит «тоже»?

– А то и значит. Знаю, Антон с меня голову снимет, но не мог я иначе. Крейсеры заминировали без проблем – я даже не ожидал, что все так легко пройдет, да так, что еще и большая фора по времени вышла, вот и рванул я в Чемульпо.

– И?.. – Звонарев даже подался вперед.

– И ничего. Нам Антон рассказывал, что «Варяг» мог бы прорваться: и огневой мощи, и скорости у него для этого было в достатке, но Руднев никак не мог бросить «Корейца», уничтожить тоже не мог – как-никак казенное имущество и за это придется держать ответ, – а канонерка вязала его по ногам и рукам. Вот и решил я разрубить этот гордиев узел. Подкупил чиновника в посольстве, тот сварганил фальшивую телеграмму от наместника – мол, «Варягу» прорываться с боем и на полном ходу уходить в Артур, «Корейцу» действовать по способностям и шхерами тоже к Артуру.

– А заминировать японцев не пытался? Те вроде в гавань заходили…

– Как же, были. Вот только вода мутная, течение такое, что твои скутера не вытянут: раз промахнулся – второй попытки не будет, на яхту тоже не вернуться, глухой номер. Но мои орлы сподобились. Пока я в Сеул катался организовывать фальшивку, они сплавились к якорной стоянке у острова Ричи и заминировали-таки «Асаму» и «Чиоду».

– Ни «Варяг», ни «Кореец» в Артуре не появлялись. Может, в каком нейтральном порту появятся.

– И не появятся.

– Не сработали мины?

– Отчего же, очень даже сработали.

– Значит, старуха вцепилась мертвой хваткой. – Звонарев не спрашивал – это звучало как утверждение.

– Не то слово, – тяжко вздохнул Гаврилов. – «Асама» булькнула враз, так что только пузыри пошли, сдетонировал артиллерийский погреб. «Чиода» тоже недолго трепыхалась. Вот только адмиралу Уриу это настолько не понравилось, что он как бешеный набросился на наши корабли. Даже торпедировали «Варяга», когда он отходил в гавань. Миноноску, камикадзе хренову, «Кореец» приголубил из восьмидюймовки, да так удачно, что тот едва на дно не отправился, но сумел добраться до мелководья.

– Вас не вычислят?

– А как нас вычислишь? Был бой, а в бою все возможно, к тому же затонули крейсеры не на мелководье, опять же там течение. «Асаму» разворотило так, что только на металлолом, «Чиода» не стоит потуг по ее подъему. Может, когда-нибудь, чтобы обезопасить плавание, но это когда еще будет.

– Понятно. И так как время еще оставалось, ты решил попытаться спасти «Боярина».

– Потому и пер, не жалея ни себя, ни людей, ни машины. «Енисея» спасти никак не успевал, а вот с крейсером хотел попробовать. Аника-воин, блин. Ни хрена-то у меня не выходит, вот ты – красавец, обставил по всем статьям. Но я так понимаю, Антон теперь нам точно холку намылит.

– Правильно понимаешь. Эх, жаль, ты не сумел снять бой.

– С чего бы это? Очень даже снял, да еще и с самого удобного ракурса: с вершины горы на Идольми.

– Не может быть!

– Еще как может.

– Да ведь это такое… Такое… Я помолчу про историческую ценность, но ты хотя бы представляешь, сколько мы сможем заработать только на этом?

– Пока нет. А ты?

– И я пока нет. Но много. Очень много.

– Слушай, Сергей, ведь ты не хотел во все это вмешиваться. Между тем то, что ты делаешь, никак не назвать стоянием в стороне.

– Понимаешь, Семен. Есть такое слово – присяга.

– Ты ничего не напутал? Присягу-то ты давал СССР.

– Присягу я давал в первую очередь своей Родине и ее народу, а какие при этом звучали слова – не суть важно, главное – то, как ты это понимаешь. Так вот это все та же Россия, и я ей уже однажды присягнул. Присягнул, не вызубрив текст присяги, а сердцем. Громко сказано, да?

– Нормально сказано – ни прибавить ни убавить. Но вот что ты скажешь Анечке?

– А ничего не скажу, отобью телеграмму или письмо отпишу. В конце концов, с Антоном передам о моем решении – он все одно здесь должен будет появиться. Вот пусть и отдувается любимчик наших жен.

– Ох и тяжко ему придется.

– Ничего, выдержит.

– Сергей, ты бы того… Подумал хорошенько, ведь тут не шутки будут твориться.

– Я последние несколько месяцев только об этом и думаю. Не могу я по-другому, понимаешь. Не могу – и все тут.

Глава 2

Назначение

Все складывалось как нельзя лучше, и Петр Афанасьевич даже старался об этом не думать, чтобы, не приведи господи, не сглазить. В его доме вновь царили тишина и благолепие. Впрочем, может, так все и должно было быть.

Известие о том, что его дочь безнадежно и безответно влюблена в Песчанина, он воспринял крайне негативно и был готов рвать и метать. Тем паче когда его юная и неразумная дочь решила вдруг ухаживать за больным Антоном Сергеевичем. На его взгляд, это было столь же неверно, сколь и непристойно. Однако ему пришлось убедиться в том, что характером дочка удалась именно в него, – такая же непреклонная, своенравная и целеустремленная.

Ладно бы этот промышленник отвечал ей взаимностью – ан нет. Песчанин часто общался с Петром Афанасьевичем, и надо признать, что это общение последнему было приятно. Дело обстояло вовсе не в том, что на малоизвестного офицера вдруг обратил свое внимание такой крупный и богатый промышленник Дальнего Востока. Деньги для Науменко значили мало. Ему было приятно именно общение с этим человеком.

Так сложилось, что Петр Афанасьевич стоял у истоков развития минного дела в русском флоте вместе с Макаровым, однако если последний являлся весьма разносторонней личностью и был способен управлять флотом, то Науменко прекрасно осознавал, что ему это не по силам, и завидовать тут было нечему. Однако он прекрасно разбирался в минном деле и был яростным сторонником активного использования в войне на море легких сил.

И тут вдруг в лице Песчанина, который сам подошел к нему, он получает не благодарного слушателя, а яростного сторонника его идей. Мало того – этот молодой человек, будучи столь далеким от военной службы, настолько глубоко и предметно рассуждал на эту тему, что повергал Науменко в оцепенение. Не раз Петр Афанасьевич указывал Антону Сергеевичу на его дилетантские ошибки в рассуждениях о тактике использования эсминцев в боевых действиях, а затем, когда спор уже оканчивался, он не мог успокоиться и продолжал всесторонне обдумывать прошедший разговор. Вот тут-то он и впадал в оцепенение. Он запирался в кабинете и подолгу обдумывал их разговор, чертил графики, диаграммы, схемы…

Так и сложилось, что на сегодняшний день у него на руках оказались рекомендации по использованию легких сил в условиях современной войны. Его личная концепция видения этого вопроса. Но к сожалению, он не имел никаких шансов чего-либо добиться, хотя и чувствовал, что сегодня способен организовать взаимодействие нескольких дивизионов эсминцев совместно с крейсерами в боевых условиях.

Однако он не мог себе и представить, что в то время, когда он и Песчанин увлеченно беседовали и обсуждали столь далекие от сердечных разговоров материи, его дочь, с жадностью ловя каждое их слово, все больше укреплялась в своей любви к Антону.

Упорство, с которым дочь добивалась его разрешения ухаживать за Антоном Сергеевичем, вдруг убедило Науменко, что это не детская влюбленность, а вполне сформировавшееся чувство уже выросшей девушки, оставившей своих любимых кукол пылиться на полке в память о безвозвратно прошедшем детстве.