Андрей Посняков - Ладожский ярл Страница 15

Задавшись такой целью, высматривал Борич Огнищанин девок. По корчмам ходил, с волхвами да волхвицами знакомства свел, все выспрашивал, что, да где, да как. Не нужна ему была дева из рода богатого, уважаемого, лучше б худородную, еще лучше — сироту неприкаянную, чтоб одного знала хозяина — его, Борича! Ходил высматривал Огнищанин такую… И высмотрел!

День клонился к вечеру, гомонили воробьи на стрехах, прыгали, купаясь в лужах, снег уж сошел с середины улиц и лишь с боков еще лежал, таял. Подходя к своей избенке — недалеко от просторной, недавно выстроенной после пожара усадьбы варяга Ульфа Сломанной Стрелы, Борич вдруг услыхал слабые девичьи крики. Остановился, любопытствуя, — там уж, у частокола, не один он такой стоял, набралось праздного народишка: артельные мужики, подмастерья, мальчишки. Закрываясь обеими руками от плетки, кричала простоволосая босоногая девка. Тощий долговязый мужик с длинной седой бородой, но не старый еще, крепко держал девку за ухо левой рукой, правой же пытался орудовать плетью, что было весьма затруднительно, поскольку под мышкой справа он зажимал пеструю курицу. Полузадохшаяся курица квохтала и, к вящей радости собравшихся зевак, пыталась клюнуть мужика в бок.

— Змея ты пакостная! — потрясая плеткой, кричал на девку мужик. — Корова! Вот сведу тебя на правеж, будешь знать, как чужих кур хитить!

— Так она, поди, голодная? — крикнул кто-то из подмастерьев.

— А мне какое дело? — разозлился мужик. — Хозяин Ульф за курицу не с нее, с меня спросит!

— Да курица-то твоя цела вроде!

— Курица-то цела… А яйца? Эта ж гадюка полдесятка разбила! У, коровища!

Изловчившись, мужик все ж таки хлестнул девку плетью. Та заверещала.

— Вот что, люди добрые! — подойдя ближе, громко произнес Огнищанин. — Я, Борич, с княжьего двора, вы меня знаете. Давайте девку — отведу на двор, как раз по пути. Она уж многажды кур хитила, матерая! — Он перевел взгляд на мужика, спросил тихонько: — Веревка есть ли?

— Найдем… — обрадованно ответил тот. — А грамоту за пойманную выдашь?

— Знамо, выдам, — успокоил Борич. — Ужо покажешь хозяину своему. Князь еще и резану даст.

— Резану! — восхитились в толпе. — Вот бы и нам так кого словить. Эй, мужик, поделись девкой!

— А ну, пошли, пошли! — дворовый испуганно замахал на них руками, обернулся. — Ты пожди малость, веревку-то я враз сыщу…

Он побежал к воротам усадьбы.

Девка — чумазая, страшная, грязная — дернулась было, но Борич крепко схватил ее за руку и поморщился:

— Вшей-то!

Услыхав про вшей, зеваки посторонились, а многие разошлись по своим делам, справедливо полагая, что все интересное уже закончилось. Крепко связав девке руки принесенной дворовым веревкой, Огнищанин пнул воровку в бок:

— Пошла, дща!

Девка — никуда не деться — шмыгая носом, понуро поплелась следом за ним, искоса стреляя глазами — мало ли, представится возможность вырваться. Однако не представилась. Не на того напала. Борич без всяких приключений довел деву до своей усадьбы и уже подходил к воротам — заблажил, залаял на цепи Див-пес, чуя хозяина-кормильца, как вдруг услыхал за спиной чьи-то быстрые шаги. Оглянулся, нащупал за пазухой нож…

— Веревку-то верни, дядько! — запыхавшись, попросил давешний мужик. — Чай, не моя, хозяйская.

— Верну ужо, — недовольно покосился на него Огнищанин. — Пожди вот…

Успокоил собаку и, заведя девку в избу, затворил за ней дверь. Вернувшись, протянул веревку:

— На!

Благодарно кивнув, дворовый побежал обратно. Борич проводил его глазами, оглянулся зачем-то по сторонам и, тщательно затворив ворота, вошел в избу. Девка бросилась было на улицу… Огнищанин усмехнулся и подставил ей ногу. Споткнувшись, та упала лицом в грязную лужу. Крякнув, Огнищанин сгреб ее в охапку и бросил обратно в избу. Вошел следом, не давая опомниться, схватил с лавки плеть и принялся охаживать ее по ногам, по голове, щадил лишь лицо, чтоб случайно не выбить глаз.

— Не бей меня, батюшка! — взмолилась воровка. Борич хмыкнул — то было лишь начало. Брезгливо прищурившись, разорвал на девке одежку — та поддалась легко, словно гнилая, расползлась по ниточке, обнажив грудь и плечи. Вот по смуглым от въевшейся грязи плечам этим, по грудям с крупными коричневатыми сосками и прошлась яростная плеть Огнищанина. Девчонка верещала, каталась по полу, пытаясь забиться под лавку, и все повторяла: — Не бей…

— Это я-то бью? — Борич, тяжело дыша, опустил плеть, наклонился к деве, взял ее за подбородок крючковатыми, неожиданно сильными пальцами. — Не знаешь ты, как бьют. Вот отдам на правеж, узнаешь.

— Ой, не отдавай, дядько.

— Кому дядько, а тебе — господине!

— Не отдавай, господине, — послушно пролепетала дева.

Огнищанин подошел к сундуку, оглянулся:

— Может, и не отдам. Добрый я.

Девчонка затравленно глядела на него из-под грязной копны спутанных, падающих прямо на глаза волос.

— Посажу пока тебя на цепь. — Он вытащил из сундука ошейник с замком, по-хозяйски подозвал деву. Та не сопротивлялась. Надев ошейник на шею, Борич замкнул его хитрым замком, пристегнул к длинной цепи, другой конец которой закинул за наружную скобу двери. Осмотрел сделанное:

— Так пока поживешь. Будешь послушной, ослобоню, нет — на правеж отправлю.

Девчонка часто задышала:

— Токмо не на правеж!

Огнищанин, нехорошо улыбаясь, вышел. Покормил собаку вчерашними щами — пес заурчал благостно. Борич погладил его по косматой башке — умный зверюга, сильный — и, взяв деревянные ведра, принес в дом воды. Кивнул на очаг:

— Вон котел: согрей, вымойся.

Сам вышел ненадолго. Налил псу воды в деревянную плошку, тот захлебал, и Огнищанин вернулся обратно в избу. Постоял в дверях, глядя, как моется избитая дева, — тело у нее оказалось хорошим, крепким, хоть и худым, аж кости торчали. Ничего, были бы кости…

Подойдя ближе, Борич уселся на лавку:

— Вымылась?

Дева, стесняясь, прикрылась руками.

— Чего жмешься, тля? На правеж захотела? Иль плети отведать?

Огнищанин потянулся к плетке.

— Не бей, — жалобно попросила дева.

Борич швырнул ей рядно — вытрись… Не дожидаясь, скинул штаны, подошел к девице, положил руку на спину:

— А нагнись-ко…

Воровка покорно нагнулась…

Борич проделал с ней все, чему обучали девок-рабынь в доме царьградского работорговца Естифея, у которого и сам провел в рабстве три долгих года. Потом похлопал ее довольно по ягодицам, улыбнулся — а ведь не прогадал с девкой! Не девственна, да что с того? Для похоти-то другое надо. Обернулся к обнаженной деве — та стыдливо запунцовела. Взяв плеть, позвал:

— Иди сюда! — С размаху ударил. Дева дернулась, завыла тихонько. — Еще раз застыдишься, изобью до смерти. Поняла?

— Поняла, господине… — всхлипнула дева.

— Буду звать тебя… Естифея… Запомнила, тварь?

Нареченная Естифея кивнула. Кончилась голодная и злая свобода. И может, и к лучшему, что появился у нее господин — господин Огнищанин? Дорого бы дал за его голову покойный мерянский князь Миронег, коли б восстал вдруг с того света. А вдруг и вправду восстанет? Поднимет меч, возопит, где, мол, тут Вельвед-волхв? А нет давно никакого Вельведа-волхва, уж лет пятнадцать, как нет, а то и поболе. Нет волхва, а есть — Борич Огнищанин. «Господин Огнищанин».

Глава 4

ЭТО БУДУ Я!

Апрель 865 г. Киевщина

В затиший седяще,Тмами грехи творяще…

В конце месяца березозола все зеленело близ славного града Киева: и березки, и клонящиеся к реке ивы, и вербы украсились зеленью, чтоб не стыдно было молодых дубков-парубков, что стояли рощицей на холме, за сосновым леском. Бурно журчали воды в Глубочице, на Притыке, Почайне, вливаясь в разлившийся широко Днепр-батюшку. Покрыла вода — синяя, холодная, снеговая — заливные луга, что тянулись вдоль Глубочицы-речки аж до самого мыса. Ах, холодна водица, студена! Холодна и в реке, а на лугу чуть теплее, самую малость.

Молодой парень, отрок, светлоглазый, с русыми растрепанными волосами, закатав порты, осторожно попробовал воду босой ногою. Передернул плечами — холодно! А солнце, весеннее ласковое солнышко, так припекало уже, так жарило, что отрок, сбросив в кусты кафтанец, истекал потом под тяжелой зимней рубахой. Руки его, и ноги, и даже кончик носа были измазаны глиной, отрок сердито морщился — нет, скорей его можно было б назвать не отроком, а молодым парнем — над верхней губой пробивались уже светлые, хорошо заметные усики, чуть тонковатые губы сжаты твердо, по-взрослому. И взгляд такой же, не отроческий вовсе — тяжелый, приглядистый… Ан нет! Оглянулся парень на солнце, сверкнул озорной улыбкой, и глаза блеснули уже по-другому, весело, задорно, по-детски. Приложив руку к глазам, взглянул на небо — синее и высокое, залихватски свистнул, выдохнул и, мигом скинув одежку, нырнул с разбегу. Поплыл — быстро, разогреваясь, — потом, отдыхая, перевернулся на спину, подставил грудь солнцу. Замерз, снова перевернулся и поплыл обратно, выбрался на берег, запрыгал на левой ноге, выбивая попавшую в ухо воду. Потянулся к одежке… Глянь — а ее-то и нету! Но ведь сюда ж бросал, вот под эту ракиту. Или — не сюда? Смешно сморщив нос, парень обвел взглядом кусты. Ласковое солнце быстро сушило кожу, по ногам, из травы, поползли какие-то букашки, блестящий жук уселся вдруг на плечо, парень согнал его, небрежно махнув рукой, задумчиво посмотрел вокруг, почесав на левой стороне груди тусклое-синее изображение волка. Потом вдруг нагнулся к кусту… к одному, второму, третьему…