Анатолий Дроздов - Листок на воде Страница 15

– Штабс-капитан Егоров ходатайствует об откомандировании вас к нему, – поясняет полковник. – Авиаотряду нужны летчики-наблюдатели и меткие стрелки одновременно. От авиаторов нам большая польза, но, честно говоря, я в затруднении – в полку нехватка в офицерах. Пополнение обещали, но пока нет. Решайте сами, господин прапорщик!

– Поручик рекомендовал вас лучшим образом, – добавляет Егоров, указывая на Рапоту. – Хочет в свой экипаж – у него застрелили наблюдателя. Согласны?

Задумываюсь. Я сдружился с Говоровым, да и солдат узнал. Однако сидеть в окопах… Бои у крепости стихли, судя по всему, надолго. Нынешние летчики летают на гробах с колесиками и без парашютов – их или нет, или еще не изобрели. Не задержусь. Это с одной стороны. С другой – падать с высоты и при этом гореть… Впрочем, предшественника застрелили.

Три офицера терпеливо ждут. Сергей за спиной Егорова энергично делает знаки.

– Могу я взять с собой денщика?

– Извольте! – пожимает плечами полковник.

– Я согласен!

Штабс-капитан жмет мне руку. Ладонь у него маленькая, но пожатие сильное. Козыряю и выхожу. Следом вылетает Рапота.

– Павел, как я рад! Опять вместе!

Угу. Надеюсь, князья близ отряда не водятся. Появляется Егоров.

– Документы готовят, поторопитесь со сборами, господин прапорщик! Автомобиль ждет.

Нам собраться – лишь перепоясаться.

6

Представьте большую калошу с острым мыском. Только калошу не резиновую, а выклеенную из деревянного шпона. Называется она "гондола". В калоше достаточно места для двух человек (второй сидит за первым) и мотора "сальмсон". Мотор позади, потому что винт толкающий. Снизу к калоше приделано полотняное крыло, еще одно парит над гондолой. Фермы из тонких труб бегут от корпуса назад и заканчиваются хвостовым оперением. Калоша имеет шасси – четыре колеса, причем, передние, как у велосипеда, со спицами. Это "вуазен" – боевой самолет Российской Империи, разведчик и "бомбоносец" в одном лице. Лучший на сегодняшний день самолет. Истребителем "вуазен" пока не считается – по причине отсутствия такого понятия как "истребитель".

Удивительно, но эта калоша летает. Сергей уверяет, что замечательно. В доказательство меня усаживают позади поручика Рапоты, он заводит мотор. Калоша, подпрыгивая, бежит по полю и взмывает в воздух. "Взмывает" – это слишком оптимистично, правильнее сказать: вползает. Крейсерская скорость чуда конструкторской мысли – сто километров час, до которых еще нужно разогнаться. Мотор за спиной ревет, радиаторы охлаждения высятся над моей головой, как крыша дома. Если в них попадет пуля, мне будет хорошо. Тепло и сыро. Даже слишком тепло…

В детстве я часто видел сон. Я на высокой фабричной трубе, на самой верхушке. Как я попал туда, непонятно, но теперь лихорадочно пытаюсь слезть. В результате срываюсь, падаю – и просыпаюсь. Примерно такое же чувство сейчас. Я не страшусь самой смерти, но мне важно, какой она будет. Падать с высоты жутко…

Рев мотора не дает возможности делиться чувствами. В гондоле летящего аппарата общаются записками. Блокнота с карандашом у меня нет, остается расслабиться и получать удовольствие. Осторожно выглядываю за бортик. "Вуазен" кружит над аэродромом. Хорошо видны огромные палатки-ангары, домики для военлетов и казарма нижних чинов. Рядовых и унтер-офицеров у нас много: механики, мотористы, водители грузовиков, денщики офицеров и просто солдаты – ставить и снимать ангары. Аэроплан положено хранить в сухом месте – от влаги намокают полотняные крылья, да и дерево обшивки коробится. Лак, которым они покрыты, не спасает. Потому аэропланы не летают в дождь, опасаются заходить в облака: крылья намокнут, аппарат упадет. Чудо техники! Другой нет. Это первая война, в которой авиация воюет.

"Вуазен" заходит на посадку. Внезапно выключается мотор, и мы планируем в полной тишине.

– Славный аппарат! – кричит Рапота восторженно. – Сам садится!

"Вуазен" и в самом деле легко касается колесами земли и после короткого пробега останавливается. К нам бегут. Не дожидаясь специальной лесенки, выбираюсь из гондолы. На мне кожаная куртка и шаровары, круглый шлем, обтянутой коричневой клеенкой. А вот сапоги свои: нужного размера ботинок не нашли. Фельдфебель обещает раздобыть в скором времени. Снимаю шлем и очки. Без них в воздухе нельзя – кабина открытая.

– Отчего заглох мотор? – это моторист. Он запыхался и дышит тяжело.

– Я отключил! – успокаивает Сергей. – Хотел показать прапорщику планирование.

– А если б ветер? – это Егоров. По нему не видно, чтоб бежал, но появился штабс-капитан одновременно с механиками. – При неработающем двигателе хватило б порыва. Сергей Николаевич, сколько можно?

– Виноват, Леонтий Иванович!

По лицу Рапоты не видно, что раскаивается. Похоже, выговоры для него привычны.

– Что скажете, Павел Ксаверьевич? – Егоров смотрит на меня. Впервые ко мне обращаются не по званию. Это знак.

– Надо оснастить сиденья привязными ремнями.

Сергей морщится, на лице штабс-капитана немой вопрос.

– Однажды поручик Рапота выпал из гондолы. Если это случится на высоте, я не смогу посадить аппарат, нет опыта. "Вуазен" сломается, а это убыток казне. К тому же аэропланов в отряде мало. Мы должны воевать.

Егоров смотрит испытующе, но на моем лице только забота о матчасти. На собственную жизнь нам плевать, что правда. Трусов в этой армии не любят, впрочем, как в любой другой, но пусть кто скажет, что Красовский трус! Про дуэль с князем знают не только в крепости.

– Резонно! – заключает штабс-капитан. – Синельников! (Немолодой механик выступает вперед). Слышали?

– Так со склада взять и поставить, – степенно говорит Синельников. – Ремни были, их благородие велели снять.

– Верните на место!

Сергей надувается. Улучив момент, отвожу его в сторону, объясняю: боюсь высоты, а просить ремень только себе – стыдно. Серега мгновенно оттаивает. Наличие ремня не обязывает пристегиваться. Подхожу к Синельникову. Выслушав мою просьбу, он задумывается:

– Винтовочку вашу можно?

– Денщик принесет. Осторожней с прицелом – хрупкая вещь.

– А вы снимите! – советует Синельников.

Резонно. Винтовку придется заново пристрелять, но штабс-капитан обещал целый ящик патронов. Здесь говорят не "патронов", а "патрон". Откуда в авиаотряде боеприпасы калибра 7,92, остается гадать.

Фельдфебель приглашает обедать. Фамилия у него смешная – Карачун. Фельдебель заведует хозяйством отряда, тяготы и лишения военной службы отразились на нем своеобразно: за щеками Карачуна не видно шеи, вернее то, что ею считается. Тело завхоза избавилось от излишней части, прирастив голову сразу к плечам. Кормят авиаторов сытно и вкусно, я успел оценить. Солдатам тоже перепадает. Нетребка это заметил, теперь обещает за меня молиться. Он безмерно счастлив переместиться из окопов, где холодно, сыро и смерть бродит рядом, в этот рай. Однако рай здесь мнимый. Войну крепостной авиаотряд начал с десятью военлетами, остались четверо. Я не в счет. Пятеро погибли, один убыл по ранению. Среди нижних чинов тоже потери. Артиллерия противника до летного поля не достает, но аэропланы бросают бомбы. Сразу за взлетным полем – кладбище, крестов много.

Обедаем молча. Солдат в белом фартуке и белых перчатках подает блюда. Военлетам меня представили вчера. Помимо Егорова и Рапоты, в отряде еще один пилот – подпоручик Турлак. Штабс-капитан Зенько – наблюдатель, как и я. Сергей рассказал, что перед войной пилотов воспринимали, как водителей автомобилей, даже стоял вопрос: давать ли им офицерские звания? Авиация предназначалась исключительно для разведки, поэтому военлет должен был вести аппарат, высокообразованный офицер – наблюдать за противником. Первыми военными наблюдателями стали офицеры Генерального штаба. В авиаотряды они не доехали, потерялись где-то в пути. Вакантные места заняли прикомандированные от разных полков поручики и штабс-капитаны, изъявившие желание летать. С началом военных действий выяснилось: наблюдатели гибнут часто. Во-первых, с аппаратов противника первым делом бьют в них. Наблюдатель не только носитель важных сведений, но и стрелок. Обезвредил наблюдателя – делай с безоружным пилотом, что хочешь. При авариях (процент не боевых потерь в авиации велик) наблюдатели тоже гибнут. Это мне поведал Рапота. Сергей настолько рад моему появлению, что не задумывается, приятны ли новичку эти сведения.

Из-за потерь в личном составе офицерские домики пустуют, но Сергей уговорил меня жить вместе. Я не против – веселее. В первую ночь мы болтаем до петухов. Поручик настолько любит авиацию, что готов говорить о ней сутками. Теперь и я кое-что знаю. До войны русские летчики обучались во Франции, куда ехали собственной охотой. Получив "бреве" (летное свидетельство), покупали аппарат – обычно за деньги какого-либо купца, и везли его в Россию. Купцы давали деньги охотно – полеты стали выгодным бизнесом. Аппараты возили по городам России, зазывали публику. Народу собирались стадионы, как в мое время на концерты певцов. Прибыль текла в карманы владельцев аппаратов, летчикам тоже перепадало. Для привлечения внимания авиационные продюсеры устраивали всевозможные соревнования. Кто первым преодолеет маршрут, пролетит дальше, поднимется выше… В соревнованиях летчики часто падали, ломали руки-ноги или вовсе гибли. Аппараты были несовершенными (ага, сейчас чудо инженерной мысли!), к тому же на обслуживании продюсеры экономили. (Это нам знакомо). Желающие занять место погибшего находились: авиация стала популярной. Первая Балканская война 1912 – 1913 годов, в которой участвовали русские пилоты (вот, что там делал Егоров!), показала, чего стоит авиация. В Российской армии стали спешно формировать авиаотряды, потребовалось много летчиков. Знаю ли я, что наш авиаотряд был создан в числе самых первых? Теперь буду знать. На военную службу пришло много пилотов из коммерческой авиации. Полеты за деньги высшее общество России считало низким занятием, чем-то вроде цирка, титулованная знать морщилась. Дворян среди военлетов мало. В нашем отряде только Зенько, да и он из шляхтичей. Турлак намекает о своем дворянстве, но верить ему не стоит – доказательств не предъявил. По слухам, отец Турлака держит лавку в Гродно, но подпоручик в том не признается, темнит. Егоров честно сказал: происхождением из крестьян. Про Рапоту я знаю. А вот у немцев наоборот, что ни летчик, то барон. Простолюдину в офицеры там выбиться сложно. (Ну, это пока. После того, как баронов проредят на фронте…) Наших летчиков готовят в офицерских воздухоплавательных школах в Гатчине и Севастополе, при аэроклубах в разных городах, но их все равно не хватает – потери на фронтах большие. Это нам известно…