Алексей Ивакин - 7 дней в июне Страница 15

Аналогичное указание дал и дочке, кратко разъяснив, зачем и почему.

По дороге на поселок сделал пересадку на Бунина и снял в банкомате всю наличность с карточки — и остатки пенсии и заначку. Влез в маршрутку — звонок от жены.

— Слушаю!

— Сережа, мне даже к окошку обменника подойти не дали — купили втрое дороже вчерашнего курса. Ты уверен, что не ошибся, решив обменять валюту?

— Я-то уверен, а вот те, кто её купил, очень скоро пожалеют об этом.

— Сергей, говорят, что война началась. Тебя или Сашу заберут?

— Кого заберут, так это Андрея — он же срочную отслужил, да еще и водитель в придачу. Я уже невоеннообязанный, а Саня не служил — какой от него прок? Пока обучат и война закончится.

Приехав домой, зашел к жене на работу и в несколько ходок вместе с пасынком перетащили купленное домой — хорошо, что жена в магазине работает. Пасынок тоже в этом же, но у него сегодня выходной.

Так, теперь надо решать вопрос с работой. Думаю, что цены сейчас резко пойдут вверх, и одной пенсии не хватит на жизнь, а нынешняя работа быстро закончится — кому в военное время нужны интерактивные клубы?

Где искать? Так, раз бывший СССР перенесся, то он становится мировым лидером по части высоких технологий. Чтобы им и остаться, надо будет производить высокотехнологичную технику. Но то, что выпускают сегодня из подобной техники — это в основном сборка из импортных комплектующих. Значит, надо будет осваивать производство всего этого у себя. Будут строиться и перепрофилироваться заводы, в первую очередь электронной промышленности. Надо будет искать работу там, налаживал же я оборудование на бывшем 'Эпсилоне'.

Берлин. Петр Михайлов. Эмигрант

— Герр Михайлов, герр Михайлов — стук в дверь и громкий голос фрау Марты, хозяйки пансиона, могли разбудить даже мертвеца.

Вчерашняя вечеринка затянулась до утра и я, скромный ассистент звукооператора киностудии УФА, русский эмигрант Пётр Михайлов, мечтал провести это воскресное утро в постели, но судьба в лице строгой хозяйки, была немилосердна со мной. Накинув халат и надев тапочки, я открыл дверь.

— Доброе утро, — моё лицо попыталось изобразить подобие улыбки — Фрау Марта, зачем так громко стучать?

— Герр Михайлов, вы русский… — это был не вопрос, а утверждение. Пожилая женщина была так взволнована, что даже не пожелала мне доброго утра:

— Герр Михайлов, сегодня рейх объявил вам войну.

— Мне? — от удивления я зажмурил глаза и потряс головой. Конечно, вчера мы с ребятами из ассистентской группы крепко выпили, но самым криминальным было совместное пение

'Так за Царя, Отечество и Веру…' — по-русски, естественно.

— Нет, герр Михайлов, не вам, а России, советской России — твёрдо произнесла хозяйка.

— Фрау Марта, в советской России красные, а я белый русский и к большевикам никакого отношения не имею, поэтому попрошу вас больше меня не беспокоить! — протараторил я, пытаясь собраться с мыслями.

Старушка кивнула, что-то решив для себя и, наконец, пожелав мне доброго утра, ушла.

Мысли путались в голове, и мне пришлось долго возиться, чтобы сварить себе кофе на керосинке. Жидкое топливо, как и многие продукты, были по талонам, но УФА — это волшебная страна, где можно было всё достать. Сухой хлеб с маргарином и немного джема я проглотил, не заметив вкуса еды.

Война… Война с Россией, эта мысль не оставляла меня. Я покинул Россию маленьким мальчиком, и всё что сохранилось в моей памяти, это пароход, слёзы отца и далёкий тёмный берег, исчезающий в тёмных морских волнах.

Я включил радио, и с Нью-Йоркской станции перестроил на волну Берлина. Несколько минут из динамика неслись звуки марша, затем диктор объявил речь Фюрера. Мне, иностранцу, выступления Гитлера всегда казались смешными, но сегодня было не до смеха. Впервые я пожалел, что не курю. Талоны на табак — это валюта и многие друзья завидуют мне, но сейчас я отчаянно хотел затянуться сигаретой. Москва молчала, я не мог поймать ни Радио Коминтерна, ни Горький и лишь в конце шкалы, сквозь треск помех я различил русскую речь.

— …и премьер-министр Владимир Путин. О пробках в Москве мы поговорим через пять минут, а сейчас песня — мелодия была совершенно необычна и незнакома, негромкий мужской голос напевал завораживающие слова в непривычном ритме. Я схватил карандаш и начал записывать текст песни прямо на салфетке. Последние слова исчезли в грохоте помех. Потратив ещё полчаса на поиск этой радиостанции, я выключил радио.

После второй чашки кофе мне в голову пришла идея отправиться в кафе 'Рейман', там часто собирались репортёры 'Берлинер тагерблатт' и 'Дойче альгемайне цайтунг', гораздо более осведомлённые, чем жучки из эмигрантского 'Нового слова'.

Быстро одевшись, я спустился по лестнице и, кивнув занимавшей свой ежедневный пост у окна, фрау Марте, вышел на улицу.

Война с Советским Союзом никак не отразилась на жизнь Берлина, парадно одетые пожилые пары неспешно возвращались домой с воскресной проповеди, запоздавший молочник медленно катил на своём фургоне, негромко звеня пустыми бутылками, а вдали проехал, увешанный рекламой двухэтажный автобус. Единственными признаками войны было обилие военных и отсутствие частных автомобилей на улицах.

На перекрёстке меня догнал Воробьянов, молодой активист РОВС, постоянно околачивавшийся при фон Лампе. Мы встречались с ним раньше в церкви, но мой отец был 'деникинцем' и с 'врангелевцами' я дела не имел. Поэтому мы с Воробьяниновым пересекались очень редко.

— Здравствуйте, Пётр! Вы уже слышали про войну? — запыхавшись, спросил он: — Это так здорово!

— Что же хорошего в том, что немцы напали на Россию, милостивый государь? — хмуро ответил я, не поздоровавшись.

— Ну что Вы, Гитлер наконец разгонит эту большевистскую сволочь, — глаза Воробьянинова горели огнём. — Алексей Александрович сегодня сказал, что придя вслед за германской армией, мы принесём свет свободы порабощённой комиссарами стране!

— Идиот, идти освобождать Россию на немецких штыках? Посмотри на них! — я показал рукой на колонну марширующих эсэсовцев. — Вы думаете, что они дадут вам власть? Даже не мечтайте! Прав генерал Деникин, а вы со своим дурацким лозунгом 'Хоть с чёртом, но против большевиков', убирайтесь к этому самому чёрту! — я уже кричал.

— Предатель, большевик! Я всё расскажу Алексею Александровичу. Нас тысячи, а вас единицы! — голос Воробьянинова сорвался на фальцет, после он попытался ещё что-то произнести, но только беззвучно открывал рот.

Я отвернулся от него и пошёл к центру. Вдруг моё внимание привлёк необычный гул, это не было похоже на шум двигателя аэроплана, но я поднял голову. Высоко в небе блестела маленькая точка летательного аппарата, за которой тянулся шлейф дыма. Сперва мне показалось, что произошла катастрофа и двигатель загорелся, но ровный полёт аэроплана говорил об обратном. Проходившие мимо меня берлинцы не обращали внимание на небо, оно их не интересовало, если не было сигналов воздушной тревоги. Постояв минуту, я продолжил свой путь к Курфюрстендамм. На Кудамме людей было намного больше, прохожие собирались у радиоточек в ожидании экстренных сообщений, но по радио передавали только марши.

В кафе было на удивление пусто и никто не мог поделиться со мной новостями. Мне пришлось заказать у кёльнера чашечку кофе. Он здесь был натуральный, со сливками, но очень дорогой. Приготовившись растянуть эту чашечку на час-другой, я вытащил из кармана салфетку с записанными словами песни и начал по памяти подбирать музыку.

— Петя, что вы здесь пишете, надеюсь вы не собираетесь стать репортёром или это место заразно? — Урсула фон Кардоф, ведущая страничку моды в 'Дойче альгемайне цайтунг', улыбалась мне своей дежурной улыбкой.

— Добрый день, Урсула, — я вежливо улыбнулся своей давнишней знакомой и сдвинул свою писанину на край столика. — Я жду ваших коллег, которые просветят меня о подробностях сегодняшних событий.

— Вы о войне? Я говорила о ней со своей подругой. О! Майн Готт, я вас не представила — она обернулась к стоявшей рядом с ней красивой девушке.

— Мария, позвольте представить, это Пётр Михайлов, он тоже русский эмигрант, а познакомились мы на берлинском радио, у Гиммлера.

Глаза Марии широко раскрылись и в них появился страх.

Мы с Урсулой засмеялись, переглянувшись:

— Нет. Не у того Гиммлера, у его брата Эрнста — главного инженера берлинского радио.

— Ну и знакомые у вас, — золотоглазая девушка фыркнула и бесцеремонно уселась за мой столик.

Урсула странно посмотрела на подругу и присоединилась к нам.

— Петя, а вы поэт — Мария внимательно читала мои записи на салфетке.

— Нет, я ассистент звукорежиссёра на УФА.

— Какой странный у вас слог, — она обворожительно мне улыбнулась, не обратив внимания на мои слова.