Роберт Сойер - Гибриды Страница 15

— «Естественный отбор», — сказала Мэри. — Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.

— Именно, — сказал Понтер. — А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.

Мэри пристально посмотрела на Понтера.

— Четыре изначальные формы жизни?

Понтер моргнул.

— Ну да.

— Какие именно? — спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо — неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?

— Первые растения, животные, грибы и — я не знаю, как по-вашему — группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.

— Протисты или протоктисты — смотря кого спрашивать.

— Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.

— Вы нашли доказательства этого? — спросила Мэри. — Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.

— Но эти четыре типа жизни растолько различны… — сказал Понтер, но потом пожал плечами. — Впрочем, это ты — генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас — не знаю, кто именно — похоже, узнает от другого много нового.

Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…

Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

— Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

— «Выпалывает»? — недоумённо повторил Понтер. — А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

— Я могла бы в это поверить — но вы стерилизуете не только преступников, а также их ближайших родственников.

— Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой.

— И вот этого я не могу вынести. — Хак пискнул. — Вынести, — повторила Мэри. — Стерпеть. Примириться.

— Почему?

— Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

— Разумеется, есть, — сказал Понтер, — но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

— Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

— Ну, — сказал Мэри, — просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В 1940-х Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть, слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь — те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

— Почему он захотел это сделать? — спросил Понтер.

— Потому что ненавидел евреев, только и всего, — ответила Мэри. — Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет — это играть в Бога.

— «Играть в Бога», — повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. — Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.

— Но возможности для коррупции, для несправедливости…

Понтер развёл руками.

— Но ведь вы убиваете некоторых преступников.

— Мы — нет, — ответила Мэри. — В смысле, не в Канаде. В Америке — да, в некоторых штатах.

— Да, я слышал, — сказал Понтер. — Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. — Она посмотрел на Мэри. — Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе — я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?

Мэри кивнула.

— А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?

Мэри понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Пол Кирияма — аспирант, который вместе с Луизой Бенуа спасал Понтера, когда тот тонул в ёмкости с тяжёлой водой в Нейтринной обсерватории Садбери. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы вспомнить название того, о чём спрашивает Понтер.

— Кожная складка, которая закрывает часть глаза у азиатов? Эпикантус.

— Точно. Эпикантус. Полагаю, что она защищает глаза от прямых лучей, но у моего народа есть надбровный валик, выполняющий ту же функцию, так что у нас подобный признак не мог развиться.

Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.

— Знаешь ли, в интернете и в газетах гуляет множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.

— У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. — Он поднял руку. — А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?

— Чёрных приговаривают к смерти чаще, чем белых, это правда. — Мэри не стала добавлять «особенно если жертвой был белый».

— Вероятно, из-за того, что у нас никогда не было подобного разделения, идея стерилизации целого сегмента человечества по произвольному признаку никогда не приходила нам в голову.

Им навстречу шли двое шахтёров. Они откровенно пялились на Понтера, хотя женщины здесь, должно быть, тоже были нечастыми гостями. Когда они прошли мимо, Мэри продолжила:

— Но даже в отсутствие видимых расовых различий должно существовать желание отдать преимущество своим родственниками перед теми, кто тебе не родня. Это родственный отбор, и он широко распространён в животном мире. Не могу представить себе, чтобы неандертальцы составляли исключение.

— Исключение? Вряд ли. Однако вспомни, что наши семейные отношения более… скажем так, более замысловатые, чем у вас и, если на то пошло, у большинства животных. Мы являемся звеньями бесконечной цепи партнёров и партнёрш, а поскольку в нашей системе Двое становятся Одним лишь на время, то у нас нет трудностей с установлением отцовства, которые так беспокоят ваш вид. — Он замолчал, затем улыбнулся. — Кстати, о ценах на чай в Китае: у нас вашу практику казни или лишения свободы на десятки лет считают более жестокой, чем наши стерилизация и судебный надзор.

Мэри понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, что такое «судебный надзор»: постоянный просмотр передач импланта-компаньона, так что всё, что поднадзорный говорит и делает, немедленно становится известным.

— Не знаю, — сказала Мэри. — Как я уже говорила, я практикую контрацепцию, которую моя религия напрямую запрещает, так что нельзя сказать, что я против любых способов предотвращения зачатия. Но… но не позволять невиновным людям размножаться — это неправильно.

— Ты готова принять стерилизацию самого преступника, но не его детей, братьев, сестёр или родителей в качестве альтернативы казни либо лишению свободы?

— Наверное. Я не знаю. При определённых обстоятельствах, возможно. Если приговорённый сам этого хочет.

Золотистые глаза Понтера удивлённо расширились.

— Ты готова позволить изобличённому лицу самому выбирать себе наказание?

Мэри почувствовала, как ёкнуло сердце. Было ли это канцелярское «лицо» попыткой Хака передать гендерно-нейтральное местоимение, существующее в языке барастов, но не в английском, или Понтер таким образом дегуманизирует преступника?

— Да, в ряде обстоятельств я бы дала преступнику возможность выбора из нескольких возможных видов наказания, — сказала она, вспоминая о том, как отец Калдикотт позволил ей самой выбрать себе епитимью, когда она исповедовалась в последний раз.

— Но ведь очевидно, — сказал Понтер, — что в некоторых случаях уместно лишь одно наказание. Например, за…

Понтер вдруг замолчал.

— Что? — спросила Мэри.

— Нет, ничего.

Мэри нахмурилась.