Роберт Харрис - Фатерланд Страница 15

– Продолжай.

– Они садятся в машину и уезжают… Я жду, потом выхожу из лесу и обнаруживаю тело…

– Что-то ты пропустил.

– Нет, клянусь вам…

– Ты видел лицо. Когда они садились в машину, ты видел лицо.

– Нет…

– Йост, скажи мне, чье это лицо. Ты видел его. Ты его знаешь. Скажи.

– Глобус! – закричал Йост. – Я видел Глобуса!

4

Сверток, который он достал из почтового ящика Булера, лежал нераскрытый рядом с ним на переднем сиденье. Может, бомба, подумал Марш, заводя «фольксваген». В последние месяцы прокатилась волна взрывов таких бомб-свертков, оторвавших руки и головы у полудюжины правительственных чиновников. Что он, этот сверток вполне мог породить заголовок на третьей странице «Тагеблатт»: «Во время загадочного взрыва около казарм погиб следователь».

Он объехал весь Шлахтензее, пока не отыскал магазин деликатесов, где купил буханку черного хлеба, вестфальской ветчины и бутылку шотландского виски. Солнце ещё сияло, воздух был чист. Он направился на запад, назад к озерам, собираясь заняться тем, чего не делал много лет: устроить пикник.

После того как в 1934 году Геринга сделали главным егермейстером рейха, была предпринята попытка придать Грюневальду новый облик. Здесь посадили и каштаны, и липы, и буки, и березы, и дубы. Но сердцевиной его, как и тысячу лет назад, когда равнины Европы были покрыты лесами, сердцевиной его по-прежнему оставались унылые холмы, заросшие сосной. Из этих лесов за пять столетий до Рождества Христова вышли воинственные германские племена, и в эти леса победоносные германские племена вновь возвращаются спустя двадцать пять веков, главным образом в автофургонах и легковых машинах с автоприцепами и, как правило, в выходные дни. Немцы были расой лесных обитателей.

Марш остановился, забрал провизию и сверток из почтового ящика Булера и стал осторожно подниматься по крутой тропинке в чащу. Через пять минут он добрался до местечка, откуда открывался прекрасный вид на Хафель и тающие в голубой дымке лесистые склоны. Разогретый воздух был насыщен приятным смолистым ароматом. Над головой прогрохотал подлетающий к берлинскому аэропорту большой реактивный самолет. Когда он исчез из виду, шум затих, и тишину нарушало только птичье пение.

Маршу пока не хотелось открывать сверток. При виде его он испытывал тревогу. Он уселся на большой камень – несомненно, специально для этого оставленный здесь муниципальными властями, – отхлебнул большой глоток виски и стал закусывать.

Об Одило Глобоцнике, Глобусе, Марш знал мало, только понаслышке. За последние тридцать лет его судьба поворачивалась, подобно флюгеру. Уроженец Австрии, строитель по профессии, он в середине тридцатых годов стал партийным руководителем в Каринтии и гауляйтером Вены. Затем был период опалы в связи со спекуляцией валютой, за которым, когда началась война, последовало назначение шефом полиции в генерал-губернаторстве – должно быть, там-то он и узнал Булера, подумал Марш. В конце войны новое понижение по службе и направление, насколько помнится, в Триест. Но со смертью Гиммлера Глобус вернулся в Берлин и теперь занимал в гестапо какое-то не совсем определенное положение, работал непосредственно на Гейдриха.

Это разбитое в драках зверское лицо нельзя было не узнать. Узнал же его Йост, несмотря на дождь и слабый свет. Портрет Глобуса висел в Зале славы училища, а сам Глобус всего несколько недель назад читал трепещущим от благоговейного страха курсантам лекцию о структуре полицейских служб рейха. Неудивительно, что Йост так испугался. Ему бы следовало не называть себя полиции по телефону и смыться до её прибытия. А ещё лучше в его положении было бы совсем не звонить.

Марш доел ветчину. Остатки хлеба раскрошил и разбросал по земле. Два черных дрозда, следивших за ним, пока он ел, опасливо вышли из подроста и стали клевать крошки.

Он достал записную книжку-календарь. Стандартный выпуск для членов партии, можно купить в любом писчебумажном магазине. Сначала полезные сведения. Фамилии членов партийной иерархии: министров, руководителей комиссариатов, гауляйтеров.

Государственные праздники: 30 января – День национального пробуждения, 21 марта – День Потсдама, 20 апреля – День Фюрера, 1 мая – Национальный праздник немецкого народа…

Карта империи с указанием времени езды по железной дороге: Берлин – Ровно – шестнадцать часов; Берлин – Тифлис – двадцать семь часов; Берлин – Уфа – четверо суток…

Записи в календаре были настолько скудны, что сначала он показался Маршу чистым, пустым. Просмотрел более тщательно. Против 7 марта стоял крошечный крестик. На 1 апреля Булер записал: «День рождения сестры». Еще один крестик против 9 апреля, 11 апреля пометка: «Штукарт, Лютер. Утро – 10». Наконец, 13 апреля, накануне смерти, Булер нарисовал ещё один маленький крест. Вот и все.

Марш переписал даты в свою записную книжку. Открыл новую страницу. Смерть Йозефа Булера. Объяснения. Первое: смерть произошла случайно, гестапо узнало о ней за несколько часов до крипо, и, когда пробегал Йост, Глобус всего лишь осматривал тело. Абсурд.

Очень хорошо. Второе: Булер убит гестапо, и Глобус приводил приговор в исполнение. Опять абсурд. Приказ по операции «Ночь и туман» 1941 года все ещё был в силе. Булера могли на вполне законных основаниях тайно умертвить в застенках гестапо, а его собственность была бы спокойно конфискована государством. Кто бы его оплакивал? Или задавал вопросы по поводу его исчезновения?

Итак, третье: Булер убит Глобусом, который, объявив факт его смерти вопросом государственной безопасности и взяв на себя расследование, заметал следы. Но почему крипо позволили впутаться во все это дело? Какие мотивы были у Глобуса? Почему тело Булера оставили на виду?

Марш откинулся на камень и закрыл глаза. Теплое солнышко на лице успокаивало. От виски по всему телу растекалось тепло.

Он спал не более получаса, когда услышал рядом с собой в кустарнике шорох и почувствовал, что кто-то трогает его за рукав. Он моментально проснулся, успев увидеть белый хвостик и задние ноги оленя, стрелой умчавшегося в лес. Сельская идиллия в каких-нибудь десяти километрах от центра рейха! Он встряхнулся и взял сверток.

Толстая коричневая бумага, аккуратно завернутая и облепленная клейкой лентой. Можно сказать, профессионально завернутая и заклеенная. Твердые линии и острые складки, экономное использование материала и труда. Образцовый сверток. Ни один известный Маршу мужчина не мог бы сделать такой сверток – должно быть, женская работа. Дальше знаки почтового отправления. Три швейцарские марки с изображением крошечных желтых цветов на зеленом фоне. Отправлена из Цюриха в 16:00 13 апреля 1964 года. То есть позавчера.

Вспотевшими от напряжения руками он с преувеличенной осторожностью стал разворачивать посылку. Сначала отклеил ленту, а потом медленно, сантиметр за сантиметром, стал расправлять бумагу. Частично развернув сверток, он увидел внутри коробку шоколада.

На крышке – светловолосые девушки в красных клетчатых платьях, танцующие на зеленом лугу вокруг украшенного цветами и лентами «майского дерева». Позади них на фоне ослепительно синего неба возвышались белые вершины Альп. Черным готическим шрифтом напечатано: «Поздравления с днем рождения нашего любимого фюрера, 1964». Но странно: коробка была слишком тяжела для одного шоколада.

Он вынул перочинный нож и вскрыл целлофановую обертку. Осторожно поставил коробку на пень. Отвернув лицо и вытянув руки, кончиком ножа поднял крышку. Внутри зажужжал какой-то механизм. А потом:

Любовь невысказанная,Верность нерушимаяВсю жизнь.Струны поютИ говорят:«Я люблю тебя».

Эхо в ответ:

«Скажи, что ты тоже желаешь меня».Весь мир живет любовью,И я тебя люблю.

Разумеется, только мелодия, без слов, но он хорошо их знал. Стоя в одиночестве на холме в Грюневальдском лесу, Марш слушал, как ящик играл вальс-дуэт из третьего действия «Веселой вдовы».

5

На обратном пути улицы в центре Берлина выглядели необычно тихими. Когда Марш добрался до Вердершермаркт, он узнал причину. В фойе на большой доске объявлений он прочел, что в половине пятого последует правительственное сообщение. Личному составу предлагалось собраться в столовой. Явка обязательна. Он вернулся как раз вовремя.

В министерстве пропаганды появилась новая идея: лучшее время для важных сообщений – конец рабочего дня. Новость, таким образом, доходила до людей на публике, в товарищеской атмосфере – исключалась возможность для личного скептицизма или пораженчества. Кроме того, все сообщения по радио планировались так, что рабочие уходили домой чуть раньше, скажем, без десяти пять вместо пяти, что создавало чувство удовлетворения, подсознательно связывало режим с хорошим настроением. Так было в те дни. В белоснежном Дворце пропаганды на Вильгельмштрассе работало больше психологов, чем журналистов.