Василий Звягинцев - Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... Страница 16

Антон перебросил меня сюда, как и обещал, за час до встречи. Я обошел жилые помещения и технические отсеки «Призрака», заглянул в свою каюту. Там все было как прежде. Переоделся по погоде, сунул в карман плаща пистолет. Тогда, в шестьдесят шестом, лучшей машинкой я считал «08» [17], по ряду причин. Так он и лежал в правом верхнем ящике, хорошо смазанный и протертый. Коленчатые рычаги затвора ходили мягко, патронов в косом магазине было доверху. Не для дела я его взял, исключительно для антуража.

Успел заодно создать и другие подходящие условия для встречи друга, который сегодня, может, уже и не друг…

От этой мысли неприятный холодок пробежал между лопаток.

«Солярис» здесь, что ли? Да ну, ерунда!

А почему ерунда, почему не «Солярис»? Лем небось не глупее нас был, и вряд ли все просто «из головы придумал». Может, ему тоже соответствующие «видения» были, и все такое прочее…

Нет, вы понимаете, прошел я по яхте, которую знал, как слепой – свою однокомнатную квартиру. Это был не тот «Призрак», перестроенный из бывшего «Камелота», на котором мы с Ириной провели больше двух месяцев, успели обойти полмира. Это был настоящий, то есть изначально придуманный нами, от киля до клотиков.

А кто в силах меня убедить, что Шульгин не окажется вымышленным в переплетениях Сети «кадавром», ориентированным на единственную, очень для меня неприятную функцию?

Короче говоря – приехали…

А вот и Сашка. Как и было сначала описано мной, а потом случилось на самом деле (минимум два раза), он спустился по трапу с верхней палубы, осмотрелся несколько недоуменно. Подошел к большому, в полстены зеркалу, специально предназначенному, чтобы офицер мог привести себя в порядок, после вахты входя в уголок «нормальной жизни». Зная, что его никто не видит, слегка порисовался, молодой и бравый, в новом, необношенном флотском светло-синем кителе, с эмблемой «Призрака» на левом рукаве. Состроил возвышенную мину, потом улыбнулся простодушно, одернул полу, щелчком сбил воображаемую пушинку с плеча.

Ну, хорош, хорош, кто же спорит? Именно таков, как в приснопамятном Н-ском году… Значит, его сюда вставили не в реальном на момент акции облике, а таким, каким он сам хотел выглядеть в минуты релаксаций, намаявшись в шкуре наркома.

Не покажусь ли я ему слишком старым для равноправного общения?

Только ситуация сейчас подается в зеркальном отражении. В моем «каноническом» тексте, потом и в реальности выглядело все ровно наоборот. Не он здесь сидел – я, первым придя на палубу готового к походу «Призрака», а сам Сашка появился уже потом. Ладно, посмотрим, как будет дальше.

Шульгин боком присел на привинченный к палубе табурет у стойки, на соседний бросил красиво обмятую фуражку с широким, окованным по краю медью козырьком. Не глядя протянул руку, взял первую попавшуюся бутылку, до которой достал. Наудачу.

Опять совпало! Джин «Бифитер», которым в набросках «того» романа и в подлинном Севастополе двадцать первого года мы отмечали начало кругосветного плаванья.

Сашка выпил, но как-то неуверенно. Похоже, ждал, что, по логике сюжета, скрипнут новые, не приработавшиеся пока петли двери за спиной и появлюсь я, кто же еще? По его воспоминаниям, других персонажей не предусматривалось. И завяжется та самая, историческая беседа, в которой, пожалуй, он мог бы согласиться с моими доводами и отправиться в дальний поход на другую сторону шарика.

Подождал минуту, другую, с глубоким разочарованием плеснул еще пару унций джина, в одиночку сделал основательный глоток из тяжелого, как артиллерийская гильза, «штормового» стакана. И пригорюнился. Ничего и никого вокруг, способного рассеять его «вельтшмерц» [18].

У меня с этим не лучше. Сомнения вдруг навалились, иррациональный страх перед очередным, как бы не окончательным сломом сюжета и судьбы, усталость, такая, будто я на самом деле, день в день прожил все эти годы, с шестьдесят четвертого до восемьдесят четвертого, с двадцатого (тысяча девятьсот) до пятьдесят шестого (две тысячи), и обратно… Со всеми привходящими обстоятельствами.

«…Может быть, через некоторое время друг найдет способ возникнуть здесь? – думал Сашка, прислушиваясь, как алкоголь, проникнув сквозь гематоэнцефалический барьер, распространяется по синапсам, нейронам и аксонам. – Без него сцена никак не тянет на достоверность. А как бы хорошо было! Андрей войдет, мы поговорим, как встарь, вместе признаем право Игроков забавляться в меру сил и возможностей. Те взамен вернут нам зря потерянное время, молодость, яркость чувств и сильно помятый об углы жизни оптимизм, „и полные трюмы, и влажные сети, и шелест сухих парусов. И ласковый, теплый, целующий ветер далеких прибрежных лесов“…

Может быть, такую форму и формулу капитуляции стоит принять? Снимается масса парадоксов. Всем становится легко и весело. Правда, непонятно, куда девать собственную память и массу документальных свидетельств, что все мы жили и после нынешнего момента? Каждый по-разному, но ведь жили же…

Тут возникает вопрос, собственный или опять наведенный: «А если действительно все стереть прямо с этого момента, взамен сейчас в салон войдет Новиков, с ним Ирина и Аня – согласен? Обрадуетесь, обнимитесь после долгой разлуки – и вперед?!»

Вот так нас, дураков, и ловят, – продолжал эмоционировать Шульгин, глядя на свое отражение в зеркале над стойкой. – Какая разлука? Мы же все виделись, с кем вчера ночью, с кем – сегодняшним утром. Они настоящие – со мной тамошним. Но даже если предположить… Приобретя душевный покой и океанский круиз, что я отдам взамен? Четыре года жизни, всего лишь. Исчезнут из ноосферы Ростокин, реальность-2056, наши разборки с англичанами, веселые дела двадцать четвертого, Сталин с Шестаковым… Да много чего еще… В том числе главное – осознание того, что действительно получил очередную порцию счастья взамен… Если удалось не попасть под колеса машины, которую ты даже не заметил, разве возможно радоваться этому везению? Вот если бы рядом выставить две картинки – твоих собственных похорон и праздничного вечера, на который ты спешил и успел, – тогда да, тогда бы оценил…»

Значит, опять кому-то это надо! Чтобы забылось и исчезло.

И все равно соблазн был почти непреодолим.

«Ну, забудешь, и забудешь. Это же только лучше. Для всех. Были ошибки, так сотрем их, и – с чистого листа».

Шульгин одним глотком осушил стакан. Еще раз оглянулся. Теперь – чтобы посмотреть, не скрывается ли за высокими спинками кресел у обеденного стола некто, похожий на Мефистофеля.

Вроде нет.

Но искушение поддаться навязываемым мыслям и решениям сильно, сильно! Пусть он не святой Антоний, но занимаются им плотно. Практически неверующий, Сашка, благо никто не смотрит, старательно перекрестился, вспомнив, что надо справа налево…

Я, может быть, и не дословно, но по смыслу достаточно точно представлял сейчас ход его мыслей. Мог предвидеть некоторые следующие поступки. Не телепатия, просто синтонность и знание обстоятельств. Особенных трудностей в предстоящем разговоре теперь не ожидал.

Тот раз я ему сказал:

– Не думаешь ли ты, что как раз Держателям захотелось нас с тобой разлучить? В каких-то собственных целях. Не зря же идея (не ходить в плавание, а остаться в Севастополе) возникла у тебя только что?

– Нет, – ответил Шульгин. – Ни на твое, ни на мое мышление они впрямую воздействовать не могут. Отчего и изобретают всякие окольные ходы. Чтобы принудить нас к тем или иным «добровольным» поступкам… Если бы умели – все наши приключения не имеют смысла.

– Для нас не имеют, – возразил я. – Для них – очень даже могут…

Сашка встал с табурета. Подошел к шкафу и с трудом вытащил с одной из полок толстую книгу в потертом зеленом переплете с золотым тиснением на корешке. Мне и смотреть не надо – «Конфуций. Уроки мудрости», не что иное.

Он полистал ее, навскидку открыл в одном месте, в другом. Прочитал выпавшую гексаграмму, про себя, но автоматически шевеля губами. Покрутил головой, со смутной улыбкой поставил книгу на место. Пожал плечами и не спеша направился к двери балкона.

Мне осталось только принять небрежную позу, облокотившись на планширь, и, когда щелкнул замок, не спеша обернуться.

– Привет, – сказал я, протягивая руку. – Место встречи изменить нельзя, как бы банально это ни звучало…

Сашка фыркнул со всей доступной степенью презрительности. Протянутую руку пожал, но более сильных чувств изображать не стал. К чему мы только не привыкли, но человеческая составляющая в нас до сих пор превалировала, и в глазах его я заметил тень смятения.

Он стал рядом со мной, точно так же положив локти на полированный мореный дуб, зубами достал из пачки сигарету, прикурил.

– Не рад, что ли? – осведомился я, тоже беря у него «Кэмел» без фильтра. – А мне показалось, ты все время ждал чего-то именно в этом роде…