30 сребреников - Дмитрий Викторович Распопов Страница 16

Парень бросился вперёд, чтобы поцеловать перстень кардинала, и стал горячо его благодарить за мудрый совет.

— Иди сын мой, — улыбнулся тот, — я хоть и знаю истинную причину твоего желания вернутся в Феррару, но сделаю вид, будто вижу в тебе только стремление к обучению.

Бартоло покраснел, словно спелый виноград и кланяясь, быстро покинул кабинет, заставляя кардинала улыбаться горячим порывам молодости.

* * *

— Хм, — задумался я, когда парень неожиданно признался, что обучать меня ему больше нечему, а просто так деньги брать он не может. Честность — это то, что мне нравилось в людях, ведь самим я таким не был.

— Секретарь, — я обдумывал его предложение и не нашёл, почему могу отказать. Алонсо часто был занят домашними делами, так что использовать его как ездовой транспорт было проблематично, а тут сами предлагают себя в качестве его.

— Как у тебя с ездой на лошади? — поинтересовался я.

— Всё отлично синьор Иньиго, — заверил меня он.

— Что же, тогда ты принят моим секретарём на те же деньги, — хмыкнул я, соглашаясь, — и судя по тому, что твой живот опять тебя выдаёт, ты голодный, давай-ка переезжай ко мне, выделим тебе чулан какой и кровать.

Услышав такое щедрое приглашение, парень залился слезами и пообещал быть мне верным помощником. Правда, как радовался он, ровно также был недоволен Алонсо появлением с его слов ещё одного нахлебника в доме. Я его заверил, что это лишь до конца года после чего служба Бартоло закончится, на что он проворчал, что хоть это его безумно радует.

— Да, кстати сеньор Иньиго, — вскинулся он, вытаскивая из-за пазухи письмо, — пришло от вашего отца.

Вручив мне его в руки, он замер.

— А деньги? — хмуро поинтересовался я у него.

— Только это письмо сеньор Иньиго, — тяжко вздохнул он.

Сломав сургучовую печать, которой было запечатано письмо с оттиском перстня отца, я пробежался по первым строкам.

— «Ты в своём уме? Какие пять тысяч флоринов!».

Были в нём первые строки даже без «здравствуй любимый сын».

— Я же просил десять Алонсо, — я поднял взгляд на управляющего, и тот смутился.

— Сеньор Иньиго, я не смог написать такую сумму, — признался он, — это и правда было уже перебором.

— Алонсо, я предупреждаю тебя, — спокойным тоном предупредил его я, — это первый и последний раз, когда ты не посоветовавшись со мной, переиначиваешь мои слова.

Парень было дёрнулся, но прожив со мной три месяца отлично знал, какой у меня характер.

— Простите сеньор Иньиго, этого больше не повториться, — склонил он голову.

— Забудем тогда об этом, — кивнул я, возвращаясь к письму.

— «Также заявляю, что передам тебе ещё вексель на тысячу и это всё, что ты от меня получишь на этот год», — заканчивалось это весьма короткое письмо, без слёзных прощаний и поцелуев.

— Смотрю мама даже не черкнула мне ни строчки, — заметил я вслух, но больше про себя, — прямо отсюда чувствуется её любовь и забота.

Алонсо на это тактично промолчал, мне же хоть и самому было глубоко плевать на чувства родителей, но всё равно, как-то подобное поведение было обидным. Могли бы хотя бы сделать вид, что им не безразличен собственный ребёнок.

— Это письмо, — я показал ему ответ отца, — отправь дедушке, с моим искреннем заверением, что до прихода десяти тысяч флоринов я прерываю своё обучение и сажусь в одежде с гербами рода Мендоса просить милостыню, пока не наберу нужную сумму.

Волосы на голове Алонсо едва не поднялись дыбом, но он лишь тяжело вздохнул и согласился.

— Подготовь мою самую лучшую одежду, пусть служанки нашьют на неё наши гербы, — приказал я, — утром отправимся к Апостольскому дворцу.

Глава 8

Ранним утром, захватив стул и плакат, на котором на трёх языках я написал — «Требуется поддержка на образование. Достаточно будет одного флорина», мы отправились на площадь прямо к комплексу зданий, который составляли собой частично строящийся Апостольский дворец папы. Выбрав место рядом с лестницей у входа в главное здание, я установил стул, плакат и коробку, а огорчённый Алонсо вместе с лошадью встал позади на охране.

Не удивительно, что первыми кто нас заметил была папская гвардия, отряд патруля давно косился на нас, видя необычные приготовления, но когда увидели, что мы не собираемся уходить и явно устроились здесь надолго, старший решительно повёл своих людей ко мне.

— Простите синьор, — на ломанном итальянском обратился он сначала к Алонсо, старательно не замечая сидящего на стуле ребёнка, но тот молча показал пальцем на меня, и офицер перевёл свой взгляд на меня.

— Да сеньор, что вы хотели? — поинтересовался я у него совершенно спокойно.

То, что я могу связно говорить вызвало у него неподдельное удивление, покосившись на своих солдат, начавших переминаться от самой ситуации, когда они разговаривают с маленьким человеком, он ответил.

— Могу я спросить у вас, что вы здесь делаете?

— Собираю милостыню, — легко ответил я.

Он посмотрел на хорошо одетого Алонсо с мечом в ножнах, лошадь, мою одежду и на секунду подвис.

— И сколько вы собираете синьор? — наконец поинтересовался он.

— Пять тысяч флоринов, — с готовностью ответил ему я, вызвав сначала недоумение в их рядах, а затем на лицах швейцарцев появились улыбки. Не смешно было только офицеру.

— Боюсь это невозможно делать синьор, именно здесь, — нахмурился он, — поэтому я прошу вас покинуть это место и собирать эту весьма впечатляющую сумму, где-то за пределами моей ответственности.

— А иначе? — поинтересовался я.

— Иначе я вынужден буду применить силу, чтобы вывести вас отсюда, — спокойно ответил он.

Я посмотрел на четырёх вооружённых людей, на Алонсо, который схватился за рукоять меча и побледнел, и понял, что расклад не в нашу пользу.

— Под давлением силы я уступаю, — неожиданно для всех согласился я, и ко всеобщему облегчению попросил Алонсо снова погрузить меня в кенгурятник за его спиной, и уезжать отсюда.

Офицер охраны был так «добр», что проводил нас подальше от площади.

— Фух, — когда мы остались одни, тяжело вздохнул мой управляющий, — скорее бы домой, мне срочно нужно выпить.

—