Федор Вихрев - Веду бой! Смертный бой Страница 17

После победы во Франции в Берлине возник черный рынок. Военные продавали привезенные из оккупированных стран продукты и фюрерпакеты — продуктовые наборы для отпускников. Крестьяне через маклеров торговали утаенными от чиновников продовольственной службы излишками. Если ты знал, к кому и зачем обратиться, то найти килограмм отличной ветчины и три фунта копченого с чесноком сала было достаточно просто. Сотрудники УФА питались в столовых киностудии без продовольственных карточек и почти бесплатно, так что красно-черных хлебных карточек на обмен у меня было много, и через полтора часа я стоял с двумя бумажными пакетами в условленном месте, ожидая свою спутницу.

Мария появилась точно в назначенное время и, кивнув мне, начала спускаться на станцию подземки. Интересно, подумал я, русские в эмиграции быстро приобретают местные черты — пунктуальность в Германии, напыщенность в Англии и бесцеремонность в США.

В дребезжащем вагоне метро мы молча проехали две остановки и вышли.

Выйдя из подземки, она снова окинула меня взглядом и произнесла:

— Я смотрю, у вас неплохой улов?

— Если знать рыбные места, улов всегда будет неплохой, — весело ответил я.

Помолчав минуту, Мария вновь обратилась ко мне:

— Скажите, почему вы живете в Германии, а не во Франции? Ведь ваш отец был близок с Деникиным?

— Папа в генштабе занимался Австро-Венгрией и всегда мечтал побывать в Вене. В двадцать шестом году семья поехала в Австрию, и отец по случаю купил домик в Зальцбурге. Почему именно там? Мама очень любила Моцарта. Я поступил учиться в Берлинский университет, технические дисциплины здесь преподают гораздо лучше, чем во Франции или в Австрии…

Я так и не привык называть Австрию — Остмарк.

— А ваша семья так и живет в Зальцбурге?

— Нет. После смерти мамы отец отправился к друзьям в САСШ и застрял там после начала войны. Плыть через Атлантику очень опасно, а ехать через Советскую Россию он не может. Наш дом в Зальцбурге я сдаю, а живу и работаю здесь, в Берлине.

— Как хорошо иметь свой дом! — задумчиво произнесла Мария. — А наш дом захватили большевики, мама живет в Италии, а папа лечится после перехода границы.

Вдруг Мария замолчала. Лицо ожесточилось:

— Мой кузен служил во французской армии и уже второй год в плену, а я ничего не могу сделать, понимаете, ничего!

Я молча кивнул в ответ. А что тут можно сказать?

За разговором мы подошли к нужному нам дому, консьерж открыл парадное, и мы поднялись на третий этаж. Дверь нам открыла хозяйка квартиры — миловидная брюнетка. Расцеловавшись с хозяйкой, Мария представила меня уже собравшимся гостям.

— Господа, это Петр Михайлов, звукорежиссер студии УФА, ученик самого Фридриха Шнаппа.

Моя спутница меня снова удивила. Она знала Шнаппа, известного звукорежиссера Рейхрундфункгруппе.

— Ну что вы, я всего лишь ассистент, — лукаво смутился я.

— Не обращайте внимания, это очень скромный, но талантливый молодой человек, — продолжала моя спутница.

Среди гостей преобладали военные в форме, хотя были и чиновники из ведомства Риббентропа, дамы же щеголяли вечерними платьями. Я был редким штатским в этом сборище погон и мундиров. Хотя стол уже был уставлен разнообразными бутылками с вином, наше бренди было встречено с явным энтузиазмом всей мужской половиной компании, не остались без внимания и мои скромные дары. Общими усилиями стол был накрыт, и после второй рюмки завязалась оживленная беседа. Хозяйка в окружении двух офицеров генштаба внимательно слушала какого-то дипломата, затем, кивнув ему, повернулась ко мне:

— Петр, вы знакомы с Ольгой Чеховой?

— Да, — честно ответил я. — На прошлой неделе она мне сказала: «Милый мальчик, принеси мне быстрее стул!»

Все засмеялись. Офицер повернулся к своему коллеге:

— Похож на Кейтеля в ставке.

Мило улыбнувшись еще раз, хозяйка извинилась и перешла к другой компании.

— Герр Михайлов, что вы, как эмигрант, думаете о начавшейся войне? — спросил мидовец.

Офицеры тоже смотрели на меня с интересом.

— Я инженер и не разбираюсь в политике, но не думаю, что в России повторится французская прогулка.

— Почему вы так думаете? — спросил офицер. — Судя по сообщениям, все идет по плану, под Белостоком готовится окружение, а у Гудериана дела еще лучше, за исключением нескольких казусов.

— А группа «Север»? — в разговор вмешался второй офицер.

— Ерунда! Риттер фон Лееб — отличный командующий, у него прекрасные офицеры, а сбой связи вызван непогодой. Утром по всей границе творилось черт знает что, но операция началась по плану. Хотя у Геринга что-то темнят, похоже, слишком большие потери, но на выступе сожжено и сбито более пятисот русских самолетов.

— Минуточку внимания, господа! Сейчас Петр Михайлов споет нам новую русскую песню.

Златоглазка стояла в дверном проеме и, держа бокал с вином, лукаво смотрела на меня.

В груди похолодело, но я стряхнул оцепенение и подошел к роялю. Когда пальцы прикоснулись к клавишам, волнение полностью покинуло меня, я прокашлялся и начал вступление:

Крики чайки на белой стене…

Все замолчали, внимательно слушая меня.

Две мечты, да печали стаканМы, воскреснув, допили до днаЭто все, что останется после меня,Это все, что возьму я с собой…

Играть я кончил в полной тишине.

Затем они захлопали мне. Я стоял, не зная, что мне делать, даже Мария хлопала, восторженно глядя на меня.

— Господа, но это не моя песня, я услышал ее сегодня по радио! — начал было оправдываться я. Но меня, слава Вседержителю, прервали.

— Радио, господа, надо включить радио, — произнес державшийся до этого в тени хозяин квартиры.

— Петя, покажи, где ты нашел эту песню, — тут же вмешалась Мария.

Я подошел к огромному телефункену и начал крутить ручку настройки.

Продравшись через треск помех, я наткнулся на мощный и чистый сигнал:

«Уважаемые граждане России, вы, безусловно, знаете о произошедшем природном катаклизме. Силой Провидения наша страна оказалась ввергнута в самый трагический день своей истории — двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. Как это уже однажды случилось, германский нацизм начал свое наступление на свободу и саму жизнь народов, когда-то населявших Советский Союз.

Погибли люди. Среди них мирные граждане России, Белоруссии и Украины. Военнослужащие Российской армии и армий братских белорусского и украинского государств, встав на пути нацистской агрессии, исполняют свой долг по защите женщин, стариков и детей. Исполняют даже ценой собственной жизни».

— Что это? — спросил генштабист.

— Похоже, это Москва, — ответил я и начал переводить.

«Именно на них покушается вторгшийся на нашу землю кровавый враг — тоталитарный гитлеровский режим. Для расширения жизненного пространства нацисты избрали самый бесчеловечный способ — уничтожение целых народов, населяющих Восточную Европу и Россию.

Один раз, шестьдесят пять лет назад, совместными усилиями всего прогрессивного человечества победное шествие людоедской идеологии было остановлено. Знамя Победы взвилось над поверженным Рейхстагом. Ради этого только народы бывшего Советского Союза отдали почти тридцать миллионов жизней. Неимоверная, тяжелая цена».

Я старательно переводил дословно, не понимая смысла и половины фраз, какие «шестьдесят пять лет назад», почему «бывшего Советского Союза».

«Нет никаких сомнений, что враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Я кончил переводить и почувствовал, как пересохло мое горло. Взяв фужер, я наполнил его до краев рейнским и выпил одним глотком. Окружающие продолжали молча смотреть на меня.

Первой, как всегда, молчание нарушила Мария:

— Господа, я подтверждаю, он перевел все точно.

Все обернулись к ней, но тут из приемника полилась музыка и красивый женский голос запел на английском. К счастью, этот язык здесь знали многие, и переводить мне не пришлось. Похоже, день плавно превращался в вечер чудес.

Я не хочу говоритьО прожитом нами.Хотя меня это и ранит,Теперь это в прошлом.Победитель получает все,Проигравший довольствуется малым.

За окном послышался глухой звук далекого разрыва, затем еще два, но уже гораздо сильнее. Гости не обращали на них внимания, ведь сигнала воздушной тревоги не было.

Я была в твоих руках,Думала, принадлежу тебе.Я делала вид, что ничего не понимаю.Но скажи мне, целует ли она тебяТак, как целовала тебя я?Чувствуешь ли ты то же самое,Когда она произносит твое имя?Где-то глубоко внутриТы, должно быть, знаешь, что мне тебя не хватает.Но что я могу сказать,Правилам надо подчиняться.

Мужчины кивали головой в такт музыки, а у девушек на глазах появились слезы.