Александр Золотько - Князь Трубецкой Страница 17

Трубецкой. Князь Трубецкой.

Глава 04

Наполеон полагал, что к началу войны его Великая Армия имеет в своем составе пятьсот девяносто тысяч шестьсот восемьдесят семь человек при ста пятидесяти тысячах восьмистах семидесяти восьми лошадях. Более того, с учетом союзных солдат, включая Польшу и Германию, официальная численность Великой Армии вроде бы достигала шестисот семидесяти восьми тысяч человек… плюс-минус несколько тысяч.

С началом войны реку перешли в первой волне что-то около четырехсот пятидесяти тысяч вооруженных человек, опять-таки плюс-минус несколько тысяч. Если верить бумагам, официальным рапортам и ведомостям. Наполеон настоятельно требовал, чтобы ему доводили истинную численность войск, чтобы говорили правду и только правду, но при этом имел неприятную привычку устраивать военачальникам выволочку за небоевые потери войск.

Те, кто однажды ощутил на себе гнев императора, второй раз испытать его не хотели, а те, кого чаша сия минула, не стремились пополнить свой жизненный опыт столь ярким, но болезненным впечатлением. Посему, если судить по рапортам и официальным бумагам, которые французские командиры отправляли по команде наверх, Великая Армия продвигалась вперед будто по воздуху, не имела отставших, заболевших, умерших от болезней и несчастных случаев — идеальная армия идеального императора.

На самом деле даже в приближенной к Наполеону гвардии из «бумажной» численности гвардейцев в полсотни тысяч человек за время русского похода никогда — никогда! — не было больше половины. Двадцать пять тысяч вместо пятидесяти. И не только в гвардии. В баварских войсках, например, из двадцати четырех тысяч официальных штыков максимально в строю в реальности было одиннадцать тысяч.

Так что выходило, что по приказу Наполеона Неман пересекли всего-то меньше двухсот тридцати пяти тысяч человек. Что на самом деле для того времени было не так уж и мало.

Беспрерывный поток пополнений со всей Европы, который тек вслед Великой Армии, ее, конечно, настигал, но самое большее — латал дыры в рядах французов и союзников, замещал погибших и раненых в боях, умерших от всяческих болезней — в первую очередь дизентерии, отставших, дезертировавших, пропавших без вести. Латал, и не более.

Была, правда, категория людей, следовавших с Великой Армией, реальная численность которых отличалась от официальной в большую сторону. Это были всяческие маркитанты, торговцы, ремесленники — жулики, бандиты, грабители, спекулянты, проститутки… В ставке Наполеона их численность оценивалась в пятьдесят тысяч, а на самом деле…

На самом деле кто мог реально подсчитать, сколько народу следовало за ротами, батальонами, эскадронами и полками, обеспечивая солдат едой, выпивкой, бытовыми мелочами, продажной любовью… а сколько просто наживалось на войне?

Маркитанты и фуражиры рыскали возле основных дорог, вычищали подвернувшиеся под руку деревни, села, поместья, церкви и монастыри, не делая разницы между врагами и союзниками, исчезали в болотах и лесах, бросали все и бежали в Европу, сорвав куш, показавшийся достаточным, гибли от болезней, от пуль, от вил, дубин… Отличить фуражиров от мародеров по методам деятельности было совершенно невозможно, поэтому если что-то в стороне от основного потока войск шло не так, то судьба у тех и других была одинакова.

Тела солдат и мародеров находили вдоль дорог, обнаруживали висящими на деревьях, брошенными в болота, разбросанными на лесных полянах и в оврагах — никто на все это особого внимания не обращал. На войне как на войне.

То, что солдаты и сопровождающие их гражданские могли разграбить поместье лояльного к императору польского шляхтича, раздражало, естественно, командование французской армии. Для особо отличившихся на поприще грабежей воинов Великой Армии было придумано новое наказание: их привязывали к столбу, и пара солдат с кнутами стегали их на глазах у проходящих частей и подразделений до тех пор, пока кожа провинившихся не становилась похожа на лохмотья, а плоть не начинала отделяться от костей.

Солдаты шли мимо, покуривая трубки, перебрасываясь шутками по поводу судьбы этих бедняг, но грабежи все равно не прекращались, разве что становились более скрытными, а свидетелей, которых раньше могли оставить в живых, теперь в живых не оставляли. Вопрос зачастую стоял даже не об обогащении.

Войска, двигавшиеся внутрь России, голодали. Голодали люди и лошади, умирали от голода, а некоторые так даже кончали жизнь самоубийством. Люди, естественно, не кони. Те тащили на себе пушки и телеги до последней возможности, а потом умирали в оглоблях или на обочинах дорог. Их даже не добивали, не было принято в то время щадить гибнущих лошадей. Тягловую скотину оттаскивали в сторону и бросали, людей второпях прикапывали, чаще всего даже не написав их имени на убогих памятных знаках. На войне, ясное дело, как на войне…

В общем, люди, которые с боями прошли всю Европу, которые в любой момент были готовы убить или быть убитыми, на чужую смерть… не то чтобы совсем не обращали внимания, но реагировали на нее не слишком остро.

Вот и на десяток убитых у дороги подошедшие неаполитанцы, конечно, обратили внимание, но, скорее, прагматичное, чем сочувствующее.

Мешки и одежда, лежащие возле тел, вдруг начали, словно по волшебству, перебираться в ранцы и на повозки идущих мимо солдат, лошади, которые очень кстати оказались не клейменными, бодро зашагали в обозе неаполитанцев, кто-то даже подхватил с погасшего костра котел с остатками ужина убитых. Собственно, ничего такого из ряда вон выходящего и не произошло, Великая Армия продолжала оставаться Великой, даже ее численность практически не изменилась — десятком больше, десятком меньше, кто там заметит. Кто поймет, были убитые солдатами или дезертирами? Оттащить в сторону, вывернув мимоходом карманы, свалить в кучу полуобнаженные тела (одежда и обувь тоже денег стоила, башмаки и мундиры быстро изнашивались, так что запасные были никак не лишними) и идти дальше. Семьдесят шагов в минуту. Великая Армия все еще была в состоянии двигаться темпом, прописанным в уставе, а при необходимости так и ускоряться до ста.

Выживший все еще пытался что-то говорить, постоянно повторял это: «Князь Трубецкой», — но войска уже двинулись дальше, за московитами, навстречу генеральному сражению и победе. И, кто знает, может быть, даже к богатству и славе.

Но в тот самый момент, когда командующий авангардом неаполитанцев отдал команду продолжить марш, к дороге из леса выбрался французский капитан. Собственно, и капитана тоже можно было бы проигнорировать, если бы это был обычный пехотный капитан, но этот был из штабных и быстро объяснил офицерам неаполитанцев, что к его требованиям нужно относиться со всей серьезностью. Если, конечно, никто не хотел получить изрядного количества неприятностей.

Капитану, похоже, здорово досталось. Ножны, болтавшиеся на боку и путавшиеся в ногах, были пусты. Лицо, шея и руки его были покрыты коркой засохшей крови, на щеке багровел свежий шрам, который все еще кровил, источая крупные алые капли, стекавшие до подбородка. Мундир капитана был залит кровью, движения капитана были неуверенны, и время от времени его немного покачивало, но в голосе француза звучала непреклонная сталь, и лучше было выполнить то, что требовал этот самый Анри Люмьер.

А требовал он выделить ему немедленно с десяток кавалеристов, чтобы он мог настигнуть… да-да, того самого князя Трубецкого. Словно весь мир помешался этим утром на русском князе с этим совершенно непроизносимым именем. И где прикажете взять десяток кавалеристов в пехотном батальоне? Даже если ссадить с лошадей офицеров… да кто из офицеров, сидящих в седле, отдаст вот просто так… даже самому важному штабному капитану… да кому угодно, кроме разве что генералу или маршалу, свое транспортное средство?

Назревал скандал, но тут откуда-то из тыла колонны вынырнул отряд гвардейских жандармов, прибывший для выяснения причин остановки войск.

Пехота двинулась дальше, капитан Анри Люмьер быстро рассказал начальнику жандармского разъезда о некоем князе Трубецком, которого нужно настигнуть и изловить… обязательно живым, господа, обязательно живым.

— …Что?.. Да, с ведома штаба, конечно… Под личную ответственность капитана Анри Люмьера… Десятка вполне хватит, русских всего двое… но они исключительно опасны… и важны… и доставьте этого раненого беднягу в лазарет, только обязательно запишите… прикажите, чтобы кто-то из штабных… да, сошлитесь на меня… чтобы кто-то из писарей в штабе корпуса записал его рассказ об этом самом князе Трубецком… насколько получится, подробно… а я с жандармами отправлюсь в поместье местного поветового маршалка Комарницкого… Да, если что — разыскивайте меня там. Это неподалеку… Всего два или три лье по дороге на восток, а там можно уточнить у селян… Удачи вам, господа…