Александр Антонов - Звёзды против свастики. Часть 2 Страница 17

Великан в телогрейке стоял на валуне и смотрел на стада белых барашков, которых ветер (нынче, кажись, моряна) пас на морском просторе. Деликатное покашливание за спиной заставило его обернуться.

– Разрешите, оберштурмфюрер?

Подошедший уступал визави в габаритах и держался подчёркнуто вежливо, хотя и был одет в такую же телогрейку.

– Разумеется, унтерштурмфюрер. – Иссечённое шрамами лицо Скорцени источало добродушие. – К себе не приглашаю. Камушек для нас двоих маловат, однако соседний валун, думаю, вам вполне подойдёт!

– Благодарю, оберштурмфюрер! – Подошедший легко заскочил на соседний камень. – Как вам погода, оберштурмфюрер?

– Отвратительная, как и всегда, – пожал плечами Скорцени. – Но вы ведь не о погоде пришли со мной сюда поговорить?

– Вы правы, оберштурмфюрер…

– Момент! – прервал визави Скорцени. – Это правильно, что вы и в плену остаётесь офицером СС, но обращаться по званию, когда мы одеты, мягко говоря, не по уставу… Вам не кажется, что это выглядит слегка комично?

– Виноват, оберштрум… – запнулся и замолк, багровея, собеседник Скорцени.

– Предлагаю, как поступают все остальные наши товарищи по заключению, обращаться друг к другу по именам, – сделав вид, что не заметил растерянности собеседника, предложил Скорцени. – Вас ведь Генрих зовут? А я Отто! Так что, Генрих, вы согласны?

– Да, Отто!

– Прекрасно! А теперь поведай мне, kamerad, о чём ты хотел у меня спросить?

– О многом, обер… Отто! Но сначала я хотел бы узнать, почему с нами здесь так обращаются?

– Я понял твой вопрос, Генрих, – кивнул Скорцени. – Ты хочешь узнать, почему мы, военнопленные, гуляем как бы на свободе, а наши охранники прячутся от нас за забором?

– Да, именно это! – воскликнул Генрих.

– Ответ прост, мой друг: нас охраняют не люди, а вот это! – Скорцени широким жестом обвёл пространство перед собой.

– Море? – осторожно уточнил Генрих.

– Море, холод, безлюдные просторы – вся эта дикая природа! – воскликнул Скорцени. – И дело не в том, что мы на острове, доберись мы отсюда до материка, всё равно наш побег был бы обречён! Но и до материка добраться нам не дадут!

– А если всё-таки попытаться! – воскликнул Генрих. – Перебить здешнюю охрану, как кажется, не составит труда. Потом мы захватим катера или лодки…

– Нет здесь ни катеров, ни лодок, – остудил пыл товарища Скорцени.

– Как? – не понял Генрих.

– А вот так! Русские совсем не дураки. Плавсредств на острове нет, охрана состоит из отребья, сосланного сюда за какие-либо прегрешения. Им этих людишек не очень-то и жалко, понимаешь? Потому и вооружены они плохо. А за стенами прячутся, потому что всё про себя понимают, а нас боятся и ненавидят. Если мы взбунтуемся, то, вероятнее всего, победим, но с большими потерями. И что дальше?

– Строить плот! – воскликнул Генрих.

– Ну, допустим, построим мы плот, – снисходительно усмехнулся Скорцени. – Сколько на это уйдёт времени? Неделя?

– Может и меньше, – сказал Генрих.

– Вряд ли, – покачал головой Скорцени. – Но допустим. Ты здесь сколько? Три дня? Тогда тебе простительно не знать, что каждую неделю остров посещает катер. Да не спеши ты радоваться! Катер не подойдёт к причалу, если на пирсе не будет коменданта или его заместителя, без всякого, заметь, сопровождения. Да и сам катер безоружен. А вся разгрузка и погрузка происходит под наблюдением с мостика сторожевого корабля, который обязательно сопровождает катер. И каковы при таком раскладе наши шансы на успех? То-то, – посмотрел Скорцени на притихшего Генриха.

– Обожди! – встрепенулся тот. – Надо захватить рацию и сообщить нашим, где мы находимся!

– Браво! – похлопал в ладоши Скорцени. – Только рации на острове тоже нет.

– То есть как? – опешил Генрих. – Никакой связи с материком в течение целой недели? А если случится нечто, требующее срочного вмешательства?

– Я же тебе объяснил, – усмехнулся Скорцени. – Плевать русские хотели на любую срочность.

– Но это как-то… – зябко передёрнул плечами Генрих.

– По-варварски? – закончил за него Скорцени. – На это русским, я уверен, тоже плевать. Зато заперты мы здесь надёжно! Кстати, зимовать мы будем за оградой, в бараке.

– Ты здесь так давно? – удивился Генрих.

– Нет, – рассмеялся Скорцени. – Выведал у старожилов.

– А кто они, эти старожилы? – поинтересовался Генрих.

– Теперь их тут осталось только двое, оба офицеры СД из ведомства Шелленберга, арестованы русской контрразведкой больше года назад. Остальные – всего нас здесь пятнадцать человек – попали сюда от двух месяцев до нескольких недель тому назад. И все, заметь, из разных ведомств СС, но никого из Ваффен-СС. Есть над чем поразмыслить, верно?

– Да, – согласился Генрих. – Ты сказал, что старожилов осталось только двое, раньше было больше?

– Молодец, подмечаешь главное, – похвалил Скорцени. – Верно, контингент здесь периодически меняется. У меня создалось впечатление, что это какой-то особый фильтрационный лагерь. Людей здесь держат не совсем обычных, и до той поры, пока решат, что с ними делать дальше. Но это всего лишь мои догадки.

– А зимой? – спросил Генрих.

– Что зимой? – не понял Скорцени.

– Зимой море, наверное, замерзает, и как в таком случае осуществляется связь с материком?

– Не знаю, – задумался Скорцени. – Надо будет выяснить, но, боюсь, и тут у русских всё продумано.

Помолчали. Потом Скорцени спросил:

– Может, расскажешь о себе?

– Да, конечно, – спохватился Генрих. – Генрих Фогель, унтерштурмфюрер СС. Год назад в составе диверсионной группы заброшен в Пруссию. В день «Д» участвовал в попытке захвата форта № 11. В конце дня был ранен, в бессознательном состоянии попал в плен. Лечился в госпитале при лагере для военнопленных вблизи Кёнигсберга. После выздоровления отправлен сюда. Всё.

– Типичная история, – кивнул Скорцени. – Кроме меня, да той пары старожилов, о ком я тебе рассказывал, все попали сюда после дня «Д», только через госпиталь прошёл ты один, оттого, видно, и прибыл сюда позже других. Что интересно, все парни попали в плен практически в один день, но в разных частях Пруссии, так что масштаб операции я оценить по их рассказам смог. Остаётся только сожалеть, что у вас ничего не получилось. Слышал я и о боях у форта № 11. Вам ведь удалось его захватить, и даже какое-то время удерживать?

– Несколько часов, – подтвердил Фогель. – По крайней мере, когда меня ранили, форт ещё был в наших руках.

– Видно, уже недолго. – Скорцени сочувственно похлопал Фогеля по руке. – Расскажи, дружище, как там было?

– У форта № 11? – уточнил Фогель. – Ты ведь понимаешь, Отто, я птица невысокого полёта, и не могу знать плана всей операции. Но одно знаю точно: именно через захват форта № 11 мы должны были вскрыть пресловутый «Прусский вал», как консервную банку, потому что только там комендант и часть гарнизона были на нашей стороне.

– Вот как? – удивился Скорцени. – Не знал…

– Трудно поверить, правда? Ведь хорошо известно, что службу на валу несут смешанные гарнизоны, состоящие на треть из союзных войск, а на две трети из фанатиков-коммунистов, предателей германской нации! – Фогель не на шутку разгорячился, но Скорцени его не останавливал. – Так вот, комендант форта № 11 тоже поначалу был отъявленным сторонником Тельмана. Поговаривают даже, что он причастен к вывозу из Варшавы Мостяцкого. – В этом месте Скорцени насторожился. – Но потом случился у парня какой-то с коммунистами разлад. Ему стали меньше доверять и отправили помощником коменданта форта № 11. В это время с ним связалась наша разведка. Какой промеж ними состоялся разговор – не знаю, но парень согласился нам помогать. Буквально накануне дня «Д» комендант форта № 11 серьёзно заболел, да так, что его пришлось срочно госпитализировать, а наш человек остался за него исполнять обязанности коменданта. Правда, русскую часть гарнизона это насторожило. Для справки. Форты «Прусского вала» построены в виде крепостей, главной силой которых являются три самостоятельных форта, способных вести круговую оборону. Два форта смотрят на Польшу и между ними расположены главные ворота, а третий форт оттянут чуть в тыл, и караулит ворота в Пруссию, как день «Д» караулил «Тевтонский меч». – Взглянув на изумлённое лицо Скорцени, Фогель смущённо улыбнулся: – Извините, оберштурмфюрер, я и сам не очень понял, что только что сказал. Просто в университете я очень увлекался поэзией. Говоря языком военным, «Тевтонский меч» – кодовое название войсковой операции по зачистке Пруссии от оккупационных войск и коммунистического отребья. Вермахт должен был атаковать союзные границы и «Прусский вал» в четыре часа утра, а днём предшествующим по всей территории Пруссии должны были пройти акции гражданского неповиновения, саботажа, и вооружённые диверсии в виде взрывов и стрельбы по должностным лицам прусской администрации и военнослужащим союзных войск и Volksarmee. Спровоцировать какие-либо серьёзные народные волнения не предполагалось – не было у нас в Пруссии для того достаточно сил, – а вот вызвать среди населения панику и создать неразбериху в действиях властей, да, очень даже предполагалось! Нашему отряду предписывалось выступить последним: сами понимаете, захватить форт было необходимо именно к четырём часам утра. Во время очередной смены караула наш комендант расставил на всех подчинённых ему постах своих людей. В 3-15 он берёт под контроль арсенал и оружейную комнату, в 3-30 открывает ворота со стороны Пруссии. В 3-35 через ворота на территорию форта входит переодетый в союзную форму батальон полка особого назначения Бранденбург 800, целью которого является захватить левый форт, занятый союзными войсками, но русские проявили бдительность и не спешили пускать «своих» в форт. Что их так насторожило? Приказ о повышенной боевой готовности, что поступил ещё с утра? Но прибывший батальон, по имеющимся у его командира документам, которые отличить от настоящих практически невозможно, прислан как раз во исполнение этого приказа для усиления гарнизона. Может, русских смутила возня в гарнизонной казарме, где наши люди в это время блокировали безоружных солдат Volksarmee? Так или иначе, когда пришло время открывать основные ворота, левый форт оставался в руках противника. Я со своей группой занимал позиции в тыловом форте, и когда поднялась стрельба, машинально взглянул на часы: стрелки показывали 04–02. Отто, ты не будешь возражать, если я покурю?