Игорь Денисенко - Ронин Страница 17

Ну и пусть! Пусть знают и смотрят мою жизнь. Мне ни капли не стыдно. Ни того, что лежу я голый на железном столе. Ни того, что видят они мой первый поцелуй в шесть лет с соседской девчонкой, ни мой подростковый онанизм, ни мою первую женщину. Стыд куда-то делся, пропал в моем сознании, атрофировался как чувство, канул в небытиё вместе с желанием жить. Когда я упал на дерево под домом, то думал, что больнее не бывает и не будет. Но было. Вот теперь лежа на столе, на всеобщем обозрении, как выпотрошенная тушка лабораторной крысы, я умирал вместе с кленом за окном.

Как осенние листья теряя надежду на спасение, на жизнь. Только клен за окном удерживал меня в этом мире и жгучее желание вдохнуть живого воздуха. Может быть напоследок мне дадут его вдохнуть? И это «может быть», было тонкой нитью всё ещё удерживающей меня от того, чтобы однажды не проснутся. Лишить себя жизни я не мог.

Невидимые путы удерживали меня от малейшего движения. Я не мог почесать нос, утереться если чихну, перевернуться на бок, сменить позу. С моим телом что-то сделали.

И это сводило меня с ума. Санитар правда периодически протирал тело губкой с каким-то раствором. После процедуры воняло ужасно. Кричать я к сожалению тоже не мог. Видимо под воздействием какого-то препарата, мысли мои текли хоть ясно, но как-то без эмоционально. Из всех эмоций только грусть мне была доступна. И я тихо плакал глядя на золотой клен, пока слезные железы не истощались. Тогда уставший и обессиленный я засыпал. Но сны мне не снились. Не было в них спасения и другой реальности. А лишь тяжелое небытиё. Сколько я находился в таком состоянии, сказать затрудняюсь.

Порою мне казалось, что вечность. Но клен за окном шептал мне о другом. Он всё ещё был на месте. Все ещё махал мне ветвями. Только листьев на нем становилось всё меньше. И однажды, когда их почти не осталось и белые крупные хлопья прилипли к стеклу, я понял, что наступила зима. Мне почему-то стало холодно. Хотя температура в комнате не изменилась. Может это повеяло холодом от людей, которые пришли на меня посмотреть? Смотрели они на меня как на предмет. И говорили так же.

— Этого тоже?

— Конечно. Вы сами видите, выбирать не с чего. Подопытных мало. Завтра перевозите.

— Хорошо.

— Сколько всего сможете поставить экземпляров?

Что ответил солидному господину санитар я уже не расслышал. Они отвернулись и вышли из палаты. Под белым халатом гостя угадывались погоны.

Очнулся я на кровати, что уже обнадеживало. Удалось поднять руку и я увидел какую-то худую длань, словно руку смерти. Не ужели это моя рука? Подумал я. Движение это вызвало страшную ломоту во всем теле, словно меня долго держала судорога и только отпустила.

— Очухался? Вижу уже ножками шевелишь?

Голос вроде веселый, но какой-то безрадостный с показной веселостью. Повернул голову направо и физически ощутил как скрипнули застывшие от безделья позвонки. А шейную мышцу повело. Направо от меня на койке свесив ноги, сидел человек. Он улыбался как это и было понятно по голосу. Но вернее скалился. Я попытался принять положение как и он, сидя. И мне это удалось. Голова сразу закружилась. Захотелось упасть назад на кровать и уснуть, набраться сил. Голова была безумно тяжелой. Я прилагал все свои силы, чтоб удержать её на месте, казалось, дай мне сейчас кто щелобана и она отвалится. Но Бог миловал. Никто не дал.

— Где мы? — спросил я шершавым языком, отвыкшим произносить слова.

— А фиг его знает. Знаю одно, хавка тут нормальная, а не та баланда, что через трубочку сосут. Ты вовремя проснулся, принесут скоро.

— Так Вас то же кормили с трубочки, там. Ну.,- я затруднялся назвать помещение, где пребывал последний месяц или два.

— А как же? Все мы через это прошли. Сдал всех с потрохами. Так, что кореша мои если их отловили сейчас тоже кино крутят.

— Как? Как вы сказали? «Кино крутят»?

— Ну, да. Все приключения свои на телек сдают. Ты я вижу про такую байду в первый раз слышишь?

— Да. А что теперь с нами будет?

— А теперь нас на откорме подержат и вперед, лес валить.

— Это точно?

— Ну обычно так делают, — пожал плечами незнакомец, отчего его плечо вывалилось через вырез свитера и стало видно, что он тоже неимоверно худ.

— И зачем, — я облизнул губы, мысли торопились а язык не успевал, — зачем нас было доводить до такого состояния? Сразу бы кормили нормально, не пришлось бы теперь откармливать?

— Э нет, так не получается….Если нормально кормят у них «кино» не идет, что-то в общем не выходит.

Странно, подумал я, причем здесь кормежка и «кино»? Или транквилизатор, который нам кололи не совмести с какими-то видами продуктов питания? Не понятно.

— Тебя звать то как?

— Игорь, а вас?

— Петруха, — ответил незнакомец и подмигнул. «Петруха» был лет на 15 старше меня.

— На чем погорел Игорёк? Порнуху с малолетками снимал?

Так! Разговор мне не нравился, нужно было всё расставить на свои места. Слышал я как с педофилами обращаются.

— Игорёк на базаре семечками торгует. Меня Игорь звать. И провинность моя политическая.

— Ну-ну. Дай бог если так. Ты учти, правда про всех на поселении всплывает.

— Мне боятся нечего. А вот у тебя Петруха какие проблемы?

— Да нет их уже, — Петруха похлопал ладонями по кровати. — Моё дело теперь на шконке чалится.

— Я вот слушаю и так понимаю, что ты не первый раз эту процедуру проходишь?

— И как ты догадался? — усмехнулся Петруха.

— Лексикон уж больно специфический. И как там? На поселении? Что за работа? Как люди живут?

— Живут. А куда деваться? Работают куда пошлют.

Петруха говорил неохотно и неопределенно. Но мне почему-то казалось, что готовят нас не на поселение, слова о подопытных не выходили у меня из головы.

Дверь открылась, и в комнату заглянул статный парень с резиновой дубинкой.

— Все на выход! Обед. Приглашения ждёте?

— Командир, он новенький, ещё не оклемался. Может, я пайку сюда принесу?

— На выход я сказал! — Недовольно рявкнул парень. И его румяные щёки стали ещё ярче.

Я с трудом поднялся на ноги. Петруха подставил мне своё плечо опереться, и мы как сиамские близнецы пошкандыляли по коридору. Шкандыляли не одни. Человек пятнадцать доходяг шли одним курсом с нами. Где-то посередине коридор расширился.

Тут оказалась столовая. Накрытые столы изобилием не баловали, но еда была питательной и сытной. С течением времени, меню того периода позабылось, но кое-что я помню. Дымящуюся гречневую кашу, компот и обязательную шоколадку на десерт.

Набросившись на еду, я думал о том, как её обидно мало. Но съев пару ложек, вдруг понял, что больше не могу. Ещё одну ложку я не выдержу, а просто лопну. Тогда я стал глазеть по сторонам и считать едоков. 10, 15,25, 30..итого тридцать два человека. Доходяг и нормальных, уже откормленных примерно пополам.

— Петро, а после обеда что? Назад по камерам?

Петро, который желудок видать натренировал, уплетал кашу за обе щеки.

— У? — Поинтересовался он с полным ртом.

— Я говорю распорядок здесь, какой?

— Угу.

Про распорядок я узнал сам по окончанию обеда. Дистрофиков ожидал тихий час, а упитанных охранники погнали куда-то на процедуры.

Через неделю, когда я вполне набрался сил и сквозняком меня не качало, выяснились некоторые особенности нашего содержания. Все арестанты были «стертые». Попали они сюда за банальное воровство вещей и продуктов. Но поскольку никто добровольно со своим добром расставаться не спешил, то грабежи и разбой были основными статьями. Исключение составляли пару человек, которые как и мой сосед по камере принадлежали к организованной преступности. И не делайте удивленные глаза, я вас умоляю!

И дело не в том, что в грабежах и разбое у них прорезался талант. А в том, что они во-первых, довольно долгое время умудрялись скрываться, а во-вторых, поставили кражи на поток организовав преступную группировку, именуемую в народе банда. Крали они автомобили. Специалист компьютерщик разблокировал сигнализацию, затем изменял прошивку хозяина. Третий специалист в автосалоне продавал автомобили как новые.

Правда, был видимо ещё и четвертый подельник, который умудрялся всё это проводить по документам, как я понял, именно он и оказался слабым звеном. Первая же проверка вывела его на чистую воду, и ребята оказались здесь.

Впрочем, кто за что сюда попал меня интересовало мало. Гораздо больший интерес вызывали те «процедуры», которые проводили на испытуемых. Известно про них не было ничего, поскольку содержали нас по два человека в камере и виделись мы только в столовой. Разговоры между нами не приветствовались. После некоторого времени я стал замечать, что количество сидельцев уменьшается. Два — три человека пропадали каждую неделю. Причем о их дальнейшей судьбе не было ни слуха, ни духа. Сокамерники пропавших мрачнели лицом и как правило пропадали следом.