Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути Страница 17

Если Долгоруковы напрямую старались окрутить Петра с Екатериной, то Остерман всячески пытался свести его с теткой Лизаветой. Иными словами, он хотел иметь влияние на царствующих особ. Долгоруковым же нужно было больше, они хотели получить всю полноту власти. И завязли они в этом по самые уши, потому если испугаются, то им проще избавиться от молодого императора любыми путями.

Глотов, был высок и статен, как и все гвардейцы, недомерки здесь не водились. Взгляд прямой, открытый и уверенный. Петр без труда уловил бывалого ветерана, ни раз смотревшего в лицо смерти на поле боя. Прямо как с Трубецким. Юноша знал это, видел, вот и все.

— Ну, здравствуй Петр Иванович.

— Здравия желаю, государь, — вытянувшись во фрунт, произнес Глотов.

Голос густой, басовитый, под стать обладателю. Капитан не налегает на горло, блюдет тайность встречи. Петру это понравилось. Далеко не всегда рвение в службе означает обладание умом, как раз обратное и не редкость. Жить по определенному регламенту, когда за тебя уж все определено и на год и на два вперед, никакой сложности, тут ума большого не нужно.

Живи согласно свода воинских законов, когда один день похож на другой как близнец. Разве только оказия какая случится, ну там, пожар или война, но то дело привычное, на то и служба воинская. Дед прилагал большие усилия к тому, чтобы в гвардии офицеры имели хорошее образование и продолжали обучение даже во время службы. Но как ни странно, по настоящему образованных и разбирающихся далеко не только в военных вопросах, среди них было немного.

— А что, Петр Иванович, поди поешь‑то знатно?

Капитан, даже растерялся от такого вопроса. Тайно вызвать к себе, и тайно же провести через посты, чтобы поинтересоваться поет ли он? Ничего не скажешь, важный вопрос. Потом вспомнилось, как рассказывали о том, что Петру Алексеевичу по нраву бивачная жизнь, посиделки у костра с вином и горячей, истекающей соком дичью, под песни своих соратников по забавам охотничьим.

По Москве прошел слух, мол государь после болезни изменился сильно, повзрослел в одночасье и возмужал. Брехня. Вон он стоит, вьюноша бледный со взором горящим. Худощав, хотя и высок для своих лет, двигается порывисто, словно боится куда опоздать, как и любой юнец в его возрасте. Разве только на белом, практически лишенном загара, лице заметны четыре язвы, обещающие оставить знатные рубцы. Ну да, могло быть и куда хуже, повезло все же парнишке.

— Не мне судить государь, знатно ли я пою. О том нужно товарищей моих спрашивать, с коими в кабаках сиживаю.

— Только там и поешь?

— То так, государь. Только когда хмель в голову ударит, а такое лишь в кабаках, вне службы и бывает.

— То что вне службы, это хорошо. Вино до добра еще никого не доводило.

Ой ли? Даже если забыть о том, что юнец поучает взрослого мужа, всем известно о пристрастии молодого императора к вину и не то чтобы к легкому, а к крепкому голландскому. Подумать‑то об этом капитан подумал, но и виду не подал. Стоит как литой из бронзы, лишний раз не пошевелится. Юн император, зрел, умен или глуп, он Глотов Петр Иванович, капитан лейб–гвардии семеновского полка, России и этому мальчишке на верность присягал, а потому все просто — выполняй воинский долг и не задумывайся о лишнем.

— Чего молчишь, капитан?

— Так не спрашиваешь ни о чем, государь, вот и молчу.

— Ладно, не стану ходить возле да около. Через две недели, я собираюсь отправиться по святым местам, дабы возблагодарить Господа за чудесное исцеление. Двор со мной не отправится. Сопровождать будут две роты гвардейцев. Тебе надлежит тайно держать свою роту в готовности, так чтобы в течении часа быть готовым к выступлению. Вместе с тем, ни у кого не должно возникнуть подозрений по поводу специальной подготовки к походу.

— Государь, я известен как служака педант. Так оно по сути и есть. Но я всегда знаю доподлинно, что предстоит моим парням. Прости, но в слепую я ничего предпринимать не стану, потому как от дел политических, а здесь похоже именно это и предстоит, стараюсь держаться подальше. Я солдат, и мое дело простое, разить врага государства российского нещадно и умеючи.

— Вот значит, каков.

— Уж каков есть, государь.

— Добро. Тогда ответь мне, ведомо ли тебе, что происходит при дворе?

— Ведомо, государь. Не доподлинно, но ведомо.

— И?

— Долгоруковы всячески хотят тебя подчинить своей воле, окрутить с Екатериной и через нее подобраться к трону, дабы править Россией. Остерман, всячески пытается воспротивиться тому, имея свой интерес по росту собственного влияния. Ты, государь, не обращаешь на это внимания, пребывая в забавах. Но то меня не касаемо, потому как я человек не придворный, а воинский.

Коротко и четко, по военному прямолинейно. А ведь не производит впечатления глупого человека. Получается, противна ему вся эта мышиная возня, потому как обида в голосе звучит неприкрытая. Не простой он служака, а с головой светлой. И от политики подальше держится не потому что глуп, а как раз от ума немалого, понимает, что случись, его как разменную монету, первым бросят на съедение противникам.

— Что же, в общих чертах верно. А главное честно и без прикрас. Но как бы тебе не хотелось от дел политических в стороне держаться, оное не получится. Я понимаю, что юн и в этих играх мало что понимаю. Но знаю одно, волей Господа нашего я оказался на престоле, его же волею гибели избежал, так как меня уж и соборовать успели. А потому, просто стоять в стороне и смотреть кто из верховников верх возьмет не могу. Потому как тогда дела моего деда, на кои он жизнь положил и за что не пощадил даже сына своего единокровного, батюшку моего, прахом пойдут. Долгоруковы верх возьмут, и откатится Россия назад или замрет на месте. Остерман окажется в победителях, иноземцы государство заполонят и тогда все победы, доставшиеся большой кровью и беспримерным мужеством, будут напрасны, потому как Россию возьмут без боя. А потому, хочешь ты того или нет, но остаться в стороне у тебя не получится. Говоришь, что политика и интриги не твоего ума дело? Так тому и быть. Но присягу выполнить тебе придется. А присягал ты мне, юнцу безусому и пока разумность свою никак не проявившему. Так что скажешь, Петр Иванович?

— Долг свои исполнять моя прямая обязанность. Приказывай государь.

— Сначала ответь на мой вопрос. Возможно ли изготовить твою роту, чтобы она была готова к походу в течении часа, и при том не вызвать подозрений?

— Можешь отдать приказ хоть сейчас, государь. Уже через час рота выступит в поход.

— Даже так?

— Точно так, государь. Все содержится в полной готовности, остается только собрать солдат, погрузить обоз и выступить. Часа более чем достаточно.

— В иных ротах так же?

— Нет, государь. Не в похвалу себе скажу, иные капитаны, не так охочи до службы.

— А вот это радует особо. Тогда неси службу как и прежде, о разговоре нашем никому ни слова. И будь готов выступить, по первому требованию.

— Слушаюсь, государь.

ГЛАВА 4

Господи, и смех и грех. Дед он конечно Великий, многое сделал такого, о чем иным правителям и мечтать не приходится. Иноземцев многих призвал и не просто на службу, а так, чтобы они своими знаниями делились и учили наукам подданный российской империи. То деяние действительно великое и толчок России был дан огромный. Но порой и этого великого человека заносило на такие перегибы, что без улыбки и не взглянешь.

То что дед вывел русских женщин из заточения в светлицах, это конечно же правильно. Как верно и то, что ломал устои и закостенелость. Но специальным указом заставлять людей обряжаться только в иноземное платье это перебор. Вышедшие из заточения женщины, да еще и поддержанные его государевой волей и сами взяли бы свое. Причем, не огульно перенимая все иностранное, а внося свое, как традиционное, так и подходящее под местные условия.

Зимы российские не в пример более суровы, чем в Европе. Отсюда и подход к одежде несколько отличается. Будь Петр на крещение одет не в иноземное платье, а в шубу, глядишь и не случилось бы этой злосчастной болезни. Ну да бог с ним с морозом. Тут ведь какое дело, иные они, русские, и по нраву, и по укладу.

Взглянешь на иноземца, причем не на вельможу, а даже на прислугу, они даже двигаются как‑то иначе, а от того и платья на них смотрятся естественно. Представить такого в русском одеянии сложно, а вот русского в иноземном… А чего представлять? Взгляни вокруг, и отдыхай душой, годы себе продлевая, ведь сказывают — хорошее настроение продлевает жизнь. А смотреть на русских обряженных в иноземное платье без смеха трудно, потому как в большинстве своем оно на них смотрится как на корове седло.

На эти размышления Петра натолкнул Василий, денщик его, который как заполошный бегал по усадьбе и дому, подгоняя иных слуг. Все они были обряжены на иноземный манер, коий им ну никак не подходил, и смотрелся инородно. Конечно можно это отнести только к черни, но не получается, потому как и родовитые дворяне выглядели ничуть не менее забавно.