Андрей Колганов - Ветер перемен Страница 17

Замечаю, что Лида заметно насторожилась, опасаясь, видимо, резкой перепалки. Но Фурманов неожиданно рассмеялся:

– Ты, Юра, рассуждаешь, как тот милейший, но не очень умный врач из какого-то чеховского рассказа, кажется из «Дуэли». Тот считал, что все зло – от немцев и что все русские немецкого происхождения сохраняют все отвратительные черты немецкого характера! – Тут Фурманов резко посерьезнел и произнес: – Да, признаю, на конференции я кривил душой. Но делал я это вовсе не из каких-то там оппортунистических соображений, а потому что выступал от имени правления ВАППа и, значит, должен был проводить его линию. И ты угадал – я действительно полагаю, что ВАПП встал на неверный путь. Идеологическое руководство литературой, о котором мечтает ВАПП, очень легко может обернуться полицейским надзором, причем не только над буржуазными писателями и всякими попутчиками, но над всей советской литературой. – И тут Фурманов, резко сжав пальцы обеих рук в кулаки, весомо положил их перед собой на стол, будто демонстрируя зримый образ этого полицейского надзора. – Это неизбежно произойдет, – продолжал он, – и вовсе не потому, что руководители ВАПП все как один хотят сделаться полицейскими надзирателями в литературе. Это произойдет в силу объективных обстоятельств!

Машинально качаю головой и, не сдержавшись, бросаю: «Вот именно!» Да, никогда не предполагал, что у Фурманова в глубине души живет такое острое отвращение к идеологической полицейщине. Но за каким же лешим его тогда в ВАПП занесло?

Замечаю отсутствие в комнате Ларисы Рейснер. И когда же она вышла? Но тут она появилась в дверях с чайником в одной руке и с тремя стаканами с подстаканниками – в другой.

Вновь скашиваю глаза на свою подругу. Заметно, как она волнуется. Слова Фурманова задевают ее за живое, и она едва сдерживается, чтобы не вклиниться в спор. Ее пальцы тоже непроизвольно сжались в кулаки, она закусила губы и сверлит Фурманова взглядом своих чарующих глаз, которые сейчас, однако, сверкают только гневом. Между тем Дмитрий Андреевич торопливо развивал свою мысль дальше:

– Гражданская война закончилась полной нашей победой, это так. Но только в России! Между тем все мы знаем, что наша революция мыслилась и могла быть исторически оправдана только как начало всемирной пролетарской революции. В отсталой, нищей, крестьянской стране социализм построить нельзя, он может быть построен только на Западе. То есть, – поправился Фурманов, – прежде он будет построен на Западе, а уже потом в России. И что же на Западе? Вы же видите, какое поражение мы потерпели в Германии! А ведь на Германию возлагались все наши надежды, потому что без революции в Германии нечего и думать о начале революции в других капиталистических странах. В результате наша революция – давайте будем глядеть правде в глаза – оказалась в тупике. Ленин был гениальным стратегом. Уж он-то нашел бы выход из этого тупика. Но теперь его нет в живых, и никто его заменить не может, – с горечью произнес Фурманов.

– Слушай, Дима… – начал было Либединский (было видно, что и Радек, и Раскольников, и Лариса Рейснер внимательно слушают, однако не собираются вмешиваться), но Фурманов оборвал его:

– Нет, постой, дай мне договорить! Что же делать нам, писателям, в такой обстановке, если мы хотим правильно отражать в своем творчестве создавшееся положение и существующие настроения? Да даже и без всяких «если», – резко взмахнул рукой автор недавно изданного «Чапаева», – подлинные писатели делают все это бессознательно, автоматически, часто вопреки самим себе. Ведь настоящее искусство – прежде всего правда! Но эта правда, в действительно художественных произведениях неизбежно прорывающаяся наружу, приведет в конце концов писателей в антипартийный лагерь. И как их удержать от этого? Только путем контроля, путем нажима и, если называть вещи своими словами, – мерами полицейского характера, как бы эти меры потом ни назывались и под какими бы псевдонимами ни выступали. Вот тогда идеологическое руководство, о котором печется ВАПП, сведется к этому самому полицейскому надзору. – Фурманов глядел прямо перед собой, опустошенный этой, по всему видно, нелегко давшейся ему речью.

Воспользовавшись моментом, Лариса выставила на стол стаканы, заварочный чайник, сахарницу с мелко наколотым сахаром и вазочку с печеньем.

– Угощайтесь, пожалуйста! – предложила она. – Сахарку на всех хватит. Вот только ложечек у нас всего четыре штуки.

– Каких ложечек? – вскинулся Фурманов. – При чем тут ложечки? – Он дернулся, неловко двинул рукой и локтем зацепил одну из этих чайных ложек, так что она полетела на пол, мелодично зазвенев…

Юрий Либединский, видя, в каком состоянии находится его друг, не стал продолжать полемики и сидел, не произнося ни слова. Тишину нарушил Раскольников, вернувшись к затронутой еще в «Доме Герцена» теме германской революции. Он подошел к Фурманову, наклонился, поднял с пола ложку и, тронув своего товарища за плечо, негромко сказал:

– Не стоит окончательно хоронить революцию в Германии. – Затем, вперив свой внезапно сделавшийся жестким взгляд в Радека, медленно, четко, артикулированно проговорил: – Но если мы там будем заниматься беспринципными авантюрами, то тогда действительно наше дело может закончиться полным провалом. Скажи, Карл, зачем ты тиснул прошлым, точнее, уже позапрошлым летом в «Роте Фане» статейку «Der Wanderer ins Nichts»?

«Странник в никуда», – автоматически переводит мое сознание, а в памяти начинает по крупицам всплывать содержание нашумевшей статьи.

Радек воспользовался фактом расстрела в мае двадцать третьего года французскими оккупационными властями в Рейнской области офицера фрайкора (добровольческий корпус) Лео Шлагетера, который с группой товарищей пускал под откос французские поезда. Острое перо Карла Бернгардовича послужило вполне незатейливой логике. Обращаясь к правым националистам, он ставил перед ними вопрос: вы выступаете против Версальского унижения Германии? Отлично! Так давайте вместе с нами, рабочими, бороться в первую очередь против тех, кто привел Германию к этому унижению, – против господства финансового капитала!

Логика, конечно, безупречная… Но у националистов и фашистов была своя логика, и эта логика заставляла их видеть причину унижения Германии в пресловутом «ударе в спину» (то есть в революции, поднятой левым крылом социал-демократии в воюющей стране). И уж не в Лео Шлагетере, кумире фашистов, пытавшемся в составе фрайкора взять Ригу в девятнадцатом году, а затем, в двадцатом, во время капповского путча, сражавшемся в рядах того же фрайкора против рабочих дружин Рура, нужно было искать союзника для коммунистов.

Радек, само собой, тщился доказать националистам, что путь Шлагетера – это путь в никуда. Но нацисты так не считали. Шлагетер позднее стал героем пьесы нацистского драматурга и поэта Ганса Йоста. Именно в этой пьесе прозвучали слова, вложенные Йостом в уста военного товарища Шлагетера, Фридриха Тиммана: «Когда я слышу слово «культура»… я снимаю с предохранителя свой браунинг».

Хотя статья уже тогда вызвала к себе весьма критическое отношение среди партийных активистов и неоднозначную реакцию в партийной верхушке, вплоть до неприкрытого возмущения, – Карл и сегодня бросился ее защищать.

– Я предложил правильную тактику, – настаивал Радек. – Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в политике! – Этой фразой, напоминающей ленинские ораторские обороты, Карл Бернгардович нередко любил щегольнуть в полемике. – В нашей борьбе мы должны искать союзников, где нам только удастся. Немецкие реакционеры ненавидят Веймарскую республику, и мы ее тоже ненавидим. Они хотят ее свергнуть – и мы тоже. Мы должны помнить, что у германских правых есть воля к борьбе, у них есть огонь, который их воодушевляет, а у наших друзей-коммунистов ничего нет. Никакого огня. Но паровоз без топлива не двинется с места, и революция в Германии тоже не сдвинется с места, если мы не найдем для нее топлива. А так как своего собственного топлива у немецких коммунистов нет, они должны воспользоваться чужим, – пытался втолковать Радек, прямо-таки любовавшийся своей идеей, тот глубинный замысел, что лежал в основе его гениального тактического хода. – Мы должны бороться вместе с немецкими фашистами, и только когда Веймарская республика будет свергнута нашими общими усилиями, тогда мы быстро расправимся с реакционерами. Все это элементарно просто, и возмущаться тут нечем!

Оказалось, однако, что среди всех присутствующих только он один считал подобную тактику простой, правильной и допустимой. Вот и Лида сморщилась, как будто куснула лимон. Фурманов тут же воскликнул:

– То, что ты предлагаешь, Карл, это не тактика коммунистов, а какая-то бесовская достоевщина!

– Вот именно! – поддержал его Федор Раскольников. – Такую тактику, вполне вероятно, одобрил бы Нечаев, но уж ни в коем случае не Маркс.