Александр Бушков - Поэт и Русалка Страница 17

— Вы счастливы, ваше сиятельство, — грустно отозвался хозяин. — Вы всегда шутите… Завидую. Я эту способность давно утратил…

— Ну, кто же был виноват? — чуть пожав плечами, отозвался граф с некоторым намеком на холодок в голосе. — Вас, я слышал, в свое время, много лет тому, мудрые люди упорно предупреждали, что царь Соломон был прав, и во многом знании многие печали — особенно когда речь идет о специфическом знании, не к ночи будь помянуто…

— Последовать бы их советам в то безвозвратно прошедшее время… — со вздохом сказал Грюнбаум. — Располагайтесь, господа. Быть может, приказать подать чаю или вина?

— Нет, пожалуй…

Барон вдруг издал громкий нечленораздельный вопль, словно индеец из американских дебрей, и от этого крика волей-неволей холодок прошел по коже. Проследив в том направлении, куда барон указывал набалдашником трости — причем его рука, следует отметить, нисколько не дрожала, — Пушкин и сам оказался близок к тому, чтобы высказать обуревавшие его мысли и чувства вслух.

Невысокое пламя в камине почти сплошь состояло не из языков огня, а из ало-прозрачных созданий наподобие ящериц, лениво шевелившихся так, словно они были неотъемлемой частью огня. Небольшие, с ладонь длиной, ящерки, сквозь которые просвечивала кирпичная кладка каминной трубы, пребывали в неустанном движении, переплетаясь, словно бы плавая в воздухе над рдеющими углями, выписывая загадочные пируэты, пытаясь поймать хвосты друг друга, совершенно не обращая внимания на застывших в удивлении Пушкина с бароном, зачарованно приблизившихся к камину настолько, что жар пламени — настоящего, не иллюзии — ощущался на лицах.

— Не бойтесь, друзья мои, — сказал граф будто бы даже со скукой. — Это и есть пресловутые саламандры, огненные духи. Совершенно безобидные создания, от которых ни пользы, ни вреда. Господин Грюнбаум в очередном приступе магического рвения их призвал еще семь лет назад… ах, даже восемь? Простите, я запамятовал. Теперь не представляет, что с ними, собственно, делать. Я имел случай наблюдать еще в пражском доме нашего гостеприимного хозяина, теперь они, надо полагать, последовали за ним на лоно природы… Это было трудно, господин Грюнбаум? Перевезти их сюда?

— Нет ничего легче, — грустно сказал хозяин. — Всего лишь поместить тлеющие угли из пражского камина в железную плетенку… Совершенно бесполезны, вы правы, но приходится теперь о них заботиться — вдруг, если огонь погаснет и они умрут, произойдет что-нибудь нехорошее? Источники на сей счет хранят молчание…

— Да, я помню, — сказал граф. — Вот так, друзья мои, и выглядит бесполезное знание… хорошо еще, что и безопасное тоже. Иногда ведь можно призвать с той стороны нечто гораздо хуже, от которого опять-таки так просто не отделаешься…

— Вот потому я вас и позвал, — сказал Грюнбаум. — Вы, конечно, можете не верить, ваше право, но мне искренне хотелось оказать услугу… С прошлым покончено, знаете ли.

— Быть не может, — сказал граф, удобно устраиваясь в кресле и приглашая спутников последовать его примеру. — Ах, простите, я не представил моих друзей… Господин Алоизиус, гусар, господин Александр, поэт…

Грюнбаум саркастически ухмыльнулся:

— Насколько я догадываюсь, это ваши молодые рекруты, очертя голову бросившиеся на охоту за тайнами?

— Не из праздного любопытства, старина Мозес, заметьте! — поднял палец граф с наставительным видом. — Я бы выразился, по долгу службы… поскольку, уж простите за неучтивость, на белом свете полным-полно опрометчивых болванов, тянущих руки к тайнам той стороны… и хорошо еще, если из любопытства. Мы, например, сейчас преследуем людей, с помощью магических практик убивающих себе подобных ради презренного металла — те же наемные головорезы, только без кинжалов. Но суть остается прежней… Но вы, я не ослышался, говорили, что покончили с прошлым?

— Пятый год пошел…

— Совершенно?

— Верите вы или нет, но так и обстоит. И нисколечко не жалею. Прежнего исследователя уже нет.

— Похвально, — сказал граф. — Весьма похвально. Не соблаговолите ли поведать, что вас к этому привело?

Грюнбаум выпрямился, освещенный сзади пламенем, насыщенным саламандрами и оттого сам похожий в своем мешковатом шлафроке, с растрепанными длинными волосами на неприкаянного духа.

— Иронизировать изволите? Ну, что поделаешь, я дал к тому достаточно поводов… Хорошо. Не буду скрывать правду и представать умнее и благороднее, чем на самом деле. Я уже не чувствую в своей натуре ни капли гордыни… Это тоже в прошлом. Можете торжествовать: я окончательно и бесповоротно оставил прежние занятия, поскольку убедился в собственном бессилии, никчемности, невозможности добиться каких бы то ни было серьезных результатов. Я этому отдал чуть ли не сорок лет. Потратил умопомрачительное количество денег, рассорился со всеми, настроенными хоть чуточку благожелательно… и каков итог? Все, чего удалось добиться — никчемные забавы вроде этого… — Не оборачиваясь, он указал рукой на круживших в пламени саламандр. — Торжествуйте, граф: я собственными руками поднял знамя капитуляции…

— Господь с вами, Грюнбаум, — серьезно сказал граф. — С чего бы мне вдруг злорадствовать? Слово чести, я только рад, что вы от этого отошли, и сожалею лишь, что не сделали того же значительно раньше. Надеюсь, обошлось без последствий, и вас не преследует нечто эдакое?

— Бог миловал. Но я по старой памяти порой, как выражаются врачи, держу руку на пульсе. Невозможно после стольких лет отойти от всего этого совершенно. Кое с кем встречаюсь, кое о чем доводится говорить… А уж когда я узнал, что в Праге появился не кто иной, как кукольник Руджиери…

— И чем же он вас заинтересовал? — спросил граф с деланным простодушием.

— Не лукавьте со мной! Я мысли не допускаю, что вы не связали его с тем Руджиери…

— Не стану отрицать, не стану… — сказал граф, и бровью не поведя. — Аналогии лежали на поверхности… Он что, и в самом деле потомок того Руджиери?

— Подозреваю, что так.

— А следовательно, мы имеем дело с теми самыми фамильными секретами, что передаются из поколения в поколение которую сотню лет?

— Скорее всего, — сказал Грюнбаум мрачно. — Он что, ухитрился что-то натворить в других местах?

— К сожалению, — сказал граф, поджав губы. — Не буду вдаваться в подробности, вам они вряд ли интересны, коли уж вы порвали с прошлым… но на пути от Петербурга до Праги наш персонаж оставил несколько трупов, причем эти люди погибли при обстоятельствах, всерьез заставляющих верить, что иная отрава не выдыхается с течением столетий…

— Убивали ожившие статуи?

— Не статуи, статуэтки, но разница, сдается мне, невелика… Вы об этом что-нибудь знаете, Грюнбаум?

— Ничего.

— Но у вас и в самом деле, надеюсь, что-то важное? Простите великодушно, но ради того, чтобы узнать о вашем окончательном отходе от известных дел, все же жаль было бы ехать в такую даль — у меня сейчас дел невпроворот…

Они не видели лица Грюнбаума, стоявшего в полутемной комнате спиной к пламени камина, но отчего-то по его тону показалось, что незадачливый, несостоявшийся маг злорадно улыбается:

— Постараюсь вас не разочаровать, граф… Гаррах нашел Голема. Он всегда был чертовски упрямым, как та английская собачка, что специализируется на ловле крыс…

Какое-то время царило молчание. Пушкину отчего-то казалось, что непринужденно плававшие в огне саламандры издают нечто вроде тонкого хрустального звона, соприкасаясь лапками и хвостами — хотя это было чистой воды наваждение.

— Этого не может быть, — ровным голосом сказал граф. Чересчур ровным.

— Боюсь, что это правда. Человек, который мне это сообщил, никогда меня не обманывал раньше. Я его знаю десять лет… нет, господин граф, простите, но я дал слово. Вам я его не выдам. Да и зачем? Он не знает подробностей. Но клянется и божится, что Гаррах нашел Голема.

— Вздор, — тем же неестественно ровным голосом сказал граф.

— Вы не верите в Голема?

— Я не верю, что он где-то пролежал все эти столетия. Никакая глина не выдержит какого-нибудь сырого подвала…

— А разве это была обычная глина? Если верить иным источникам, не вполне обычная, выразимся обтекаемо… Подождите минуту, я вам кое-что покажу.

Шелестя полами шлафрока, он вышел в другую комнату и почти сразу же вернулся. В первый миг показалось, что он несет под мышкой то ли куклу, то ли младенца. Но когда Грюнбаум положил этот предмет так, чтобы на него падал отсвет каминного пламени, стало видно, что это пепельно-серого цвета истуканчик высотой в локоть, напоминавший грубо вылепленную ребенком фигурку.