Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич Страница 17

— Так что Вас смущает?

— Кхм… Михаил Васильевич, мне больно об этом говорить. Но… Я не могу его учить.

— Не понимаю?

— Он уже знает всё, что знаю я. Ему надо идти дальше, а я уже, к сожалению, не могу его научить ничему новому. Мне очень неприятно об этом говорить, но он талантливее меня. Математика — его призвание в большей мере, чем для меня…

— Семён Кириллович! Вы меня порадовали! Причем, два раза! Я восхищен, причем в первую очередь Вашим талантом учителя и вашей честностью, а потом и талантом Вашего ученика. Я очень рад, что у науки русской, Вашим тщанием, появляется новый служитель.

— Ну, Вы льстите мне Михаил Васильевич!

— Нисколько! Примите мои поздравления, ибо, что может быть радостнее для учителя, чем тот факт, что его ученик превзошел его!

— Спасибо, Михаил Васильевич!

— Что вы посоветуете для него дальше?

— Я бы рекомендовал отправить его за границу. Я думаю, что сейчас только Эйлер[28] способен огранить этот алмаз.

— Леонард? Ну, что же, Семен Кириллович, я буду ходатайствовать…

Ломоносов пришел ко мне просить отправить Емельяна в Берлин, в ученичество к Эйлеру, ибо в России нет для него достойных учителей.

— Что же так, Михаил Васильевич? Почему до сих пор у нас нет достойных учителей, а у Фридриха есть?

— Достойный математиков в мире не много, да и немчура проклятая не даёт нашей науке развиваться! — он опять вскарабкался на своего конька германофобии[29]. Ну, что ж придется его с него ссаживать — надоело уже.

— Немчура? Это Вы опять своих Миллера[30] с Шумахером[31] вспоминаете?

— Ну, а кого же Ваше Высочество?!

— Признаться, думал, меня! — вот тут академика чуть удар не хватил. У меня просто в привычку вошло выбивать из него дурь шоком, как бы ни загубить! Конечно, он человек здоровый, но как инфаркт его хватит, где такого умницу ещё найду? — Ну, как же, у меня маменька с папенькой, всё-таки немцы… Получается, что и я, с Вашей точки зрения, Михаил Васильевич, немчура поганая…

— Ваше Высочество!

— Извольте, всё-таки в приватных беседах называть меня, как мы условились Павлом Петровичем!

— Я нисколько…

— Вы уж определитесь, Михаил Васильевич, что для Вас важнее, человек или его происхождение! Науки на Руси без немцев и не было бы! Ну, что поделаешь, отставали, извольте догонять. А уже если, первый князь[32] у нас немцем был, так и я по крови немец. Однако пусть Господь покарает меня, если моя Родина — не Россия! — разозлился я, да…

— Павел Петрович, я никогда…

— Михаил Васильевич, как в Вас может уживаться такое? Вы женаты на немке! Ваша дочь, наполовину немка! А Вы нас немцев не терпите, а?

— Я… — ученый просто не мог вымолвить ни слова от переполнявших его чувств.

— Я прошу Вас, Михаил Васильевич, оставьте Вы Ваше пустое неприятие. Поймите, когда Вы отвергаете немцев просто за то, что они немцы, Вы можете потерять важное в науке! Простите, Бога ради, если я Вас обидел. Я не сомневаюсь в Вашей лояльности, но ваша нелюбовь к немцам противоречит вашей разумности и вредит делу науки…

Тот же Шумахер, да, он человек небезгрешный, но ведь лучше библиотекаря у нас просто нет! У него учиться надо именно этому! А Миллер? Да, он везде рассказывает о том, что так многому нас научили немцы, но ведь он историк! Причем он у нас один из немногих! Он находит такое, что даже никто раньше и не видел. И он делает выводы вполне обоснованные, путь зачастую и нелицеприятные. Но он не врет и часто бывает прав.

В конце концов, кто был этот Рюрик — швед, датчанин, немец или славянин — важно только для политики! Чтобы шведы с пруссаками не заносились! А для науки, его потомки были русскими, даже, если предки у них были немцы или венгры, или татары! Кто может сказать, что Владимир Святой был немец, будь даже его прадед Рюрик немцем? Или Владимир Мономах грек, ибо его мать гречанка? Или Александр Невский чех, так как бабка его чешка? Да, пока кричать о нашей учебе у иностранцев не стоит, да и вообще не стоит — если будем верить в свою неполноценность, ничего у нас и не получится.

А так, отстаем мы пока от европейцев! Нам надо догонять, рваться и опережать! А вот когда опередим, там посмотрим… — мне было чуть грустно, но тут Ломоносов показал, что я не зря верил в его могучий разум, который может побороть его чувства.

— Павел Петрович! Я постараюсь исправить этот недостаток! Оправдать доверие, которое Вы ко мне проявляете. Я не думал об этом так. Я буду думать.

— Идите, Михаил Васильевич, думайте. Если решите обсудить что-то, то я — к Вашим услугам. Да и насчет Карпова я с Кириллом Григорьевичем поговорю! — так закончил я на мажорной ноте.

Мой учитель и в правду после этого разговора изменился. Подошел к Миллеру, тот, бедняга, весь сжался, решил, что Ломоносов по своей вечной привычке бить его будет… А тот возьми, да прилюдно подал ему руку и просил прощения за свои слова и действия. Академия наук на уши встала от удивления.

К Шумахеру он так подойти не смог, но мне и этого достаточно, личная неприязнь, куда её денешь, бывает…

Я взрослел и в конце 1765 году по исполнению мне одиннадцати лет, в качестве новых учителей у меня появились Эйлер, Миних и Теплов[33].

Первого привез Ломоносов. Уговорить старого ученого, хорошо в прошлом зарекомендовавшего себя в России, он смог благодаря Карпову, который очень быстро стал любимым учеником швейцарца. А вот для того, чтобы разрешение на переезд дал его покровитель — Фридрих II, в уговорах пришлось активно поучаствовать маме, да и мне, после обсуждения с Екатериной, пришлось начать переписку с королем Пруссии, которая имела длительное продолжение.

И вообще дядюшка Фридрих, как я его называл в переписке, во мне души не чаял, видя во мне своего почитателя и верного преемника Петра III. Как мама смеялась, читая наши письма, которые я ей обязательно показывал, а, зачастую и, сочиняя вместе со мной текст этих самых посланий, чтобы подольститься к старому лису.

Миниха я сам попросил назначить мне в преподаватели, ибо все мои учителя с уважением относились как к его полководческим талантам, так и инженерному искусству. Мне хотелось понять мысли этого одного из самых великих наших военачальников. Я много слышал рассуждения, что Миних-то в Семилетней войне добился бы значительно больших успехов. Да и его инженерные проекты, которыми он бомбардировал и меня и маму внушали уважение и желание разобраться в деталях.

С Тепловым же вышла особая история. Он, безусловно, был одним из лучших администраторов в стране, причем происхождения самого подлого[34] — из истопников[35], хотя слухи называли его сыном самого Феофана Прокоповича[36]. Карьеру он точно сделал на протекции Прокоповича и верной службе Кириллу Разумовскому

Теплов активно участвовал в заговоре моей мамы, написал манифест об отречении Петра III и нашем с мамой вступлении на престол. Умнейший дядька действительно: потрясающе разносторонний человек, и ученый, и художник, и композитор, но при этом он был невероятным интриганом, за которым требовался глаз да глаз. Он без контроля мог учудить всё, что угодно — хоть тайное общество, хоть клуб самоубийц.

Так вот, принес он моей маме проект нового указа о ликвидации гетманства на Украине. Интереснейший проект, да и полезный для государства — слов нет. Существование фактически отдельного княжества на Украине закладывало мину замедленного действия под сами устои России.