Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович Страница 17

Я аккуратно капнул на порез, и стал ждать. Девушка уставилась на палец.

— Ой, — шепнула она, — не больно уже… Миш, смотри! Ранка затянулась!

— Работает! — счастливо улыбнулся я. — За тебя!

И выхлебал «живую воду» до донышка.

Тот же день, позже.

Калужская область, река Протва

Как ни осторожничал Ромуальдыч, как не пекся о юном поколении, а только гаврики и гаврицы дружно отказались ночевать в Брянске.

«Зачем? — вопили они хором. — День еще! Мы только пообедали, а до вечера еще — ого-го!»

Вайткус сдался, и скомандовал: «По машинам!»

Доехали до самого Обнинска, а там свернули к Протве — передохнуть и перекусить.

Я вылез из «Ижика», и потянулся, как следует. Тело не ответило резью, не ввинтились в череп пакостные буравчики. Оклемался.

И я с каким-то первозданным интересом всматривался в окружающий мир, словно открывал его заново.

Думаю, меня мог понять лишь приговоренный — вот он всходит на эшафот… палач накидывает ему на шею петлю из колючей веревки — от нее зудит кожа, чертовски хочется почесаться, а руки связаны… барабанная дробь… Истекает последняя минута жизни…

Но тут поспевает глашатай на взмыленном коне, и громким голосом объявляет о помиловании. Немая сцена.

Расстроенный палач сдергивает петлю, и смертник, почти переступивший черту мира живых, падает от слабости на колени. Он обводит взглядом недовольную толпу, лишенную зрелища, и далеко не сразу, с трудом привыкает к робкой мысли: а ведь он снова один из них… И пыльные доски под ногами, впитавшие пот и страх казненных, и катышки навоза на стерне, и тучка, занавесившая солнце — опять это всё его. Его мир. Его жизнь…

Я медленно вдохнул и выдохнул, отгоняя печальные видения, и вышел к реке. Протва — совсем узенькая, но живописная даже в «зимний период». Лед сковывал течение, а с берегов клонились ивы, словно моля открыть чистую воду — пусть солнце искрится на мелкой волнишке и вьются русалочьи косы донной травы.

Сосны отступили от речки, залезая на пригорки. Оттуда шел невнятный говор и треск — мужской пол добывал дрова.

— И чё? — донесся вопросительный вопль Изи.

Я было двинулся на помощь, однако тонкий голос Альбины развернул меня на месте.

— Ой, Миш, помоги, пожалуйста!

— Ой, Аля, бегу уже!

Девчонки собрались на пятачке, где стаял снег. На расстеленной клеенке — кучей продукты, вперемежку с посудой. А стряпухи гадают над головоломкой «Как подвесить котел?»

Рита, Светлана с Машей, Альбина и Тимоша задумчиво разглядывали немудренное устройство для любителей турпоходов. Меня встретили белозубо, как всегда, а у Зины с Алей лица были осиянны посвящением в Великую Тайну. Близняшки это уже проходили…

— Сейчас мы его… — я бойко разгадал головоломку, маленькой кувалдочкой вбив штыри-ухваты в мерзлый песок. — Сейчас я водички наберу…

— Прямо из реки? — уширила глаза Зиночка.

— Да нет, что ты, — успокоил, подхватывая котел, — мы там ключ проезжали, их тут много…

— Миш, Марина нам все рассказала… — глаза у Тимофеевой стали еще больше. — И что теперь будет? Они тебя заберут от нас? Чекисты? На совсем?

— Обойдутся, — нарочито спокойно ответил я. — Мне еще на выпускном танцевать со всеми вами.

Словно дождавшись конца нашей интермедии, разнесся страшный треск — из кустов вывалился Динавицер. Весь в снегу, он гордо тащил охапку хвороста и сучьев.

— Откуда дровишки? — на рефлексе спросил я.

— Из лесу, вестимо! — прозвучало, как отзыв на пароль.

— Ну, ладно, я за водой…

— А спички хоть есть у кого?

— Несем! — к будущему костру строем шагали наши деды.

Не ковыляли, не шкандыбали, а ступали уверенно и твердо, как на параде.

— Равнение на Мишу! — рявкнул дед Егор. Вроде шутливо, а ветераны подтянулись всерьез. Дружно шевельнули прокуренными усами и вскинули руки к ушанкам, отдавая мне честь.

Вечер того же дня

Москва

Солнце закатилось, когда наш караван пересек МКАД.

— Москва-а… — задавленно пищали близняшки. — Ух, ты-ы…

— Представляю, какой сейчас писк стоит в «Жигулях», — сверкнула зубками Рита. — Альбинка первый раз здесь!

— А мы, что ли, нет? — живо откликнулась Светлана. — Проездом к бабушке! Иже херувимы… Один вокзал только и видели.

— Это не считается! Это не считается!

Я мимолетно улыбнулся, поглядывая на зеркала, на дорогу и вокруг. Сейчас мой «Иж» вел всю кавалькаду — и я аккуратно вырулил с Кутузовского проспекта к «трем кубикам» ФМШИ, выкрашенным в желтый цвет.

Учебный корпус и два жилых прятались в саду из яблонь и груш — летом здесь, как на даче!

Я завел «Ижа» во двор, и обернулся к пассажиркам:

— Блистайте и пленяйте! Тут сплошь физики-математики, они таких… конгруэнтных девушек и не видали никогда!

Хихикая, близняшки выпорхнули, тотчас же примеряя образы принцесс крови, из каприза заехавших в глушь. Толпа встречающих, хоть и редкая, сфокусировала свое внимание на наших девчонках — линзы очков так и взблескивали. Даже простодушная Альбинка дефилировала, покачивая бедрами, затянутыми в болгарские джинсы «Рила».

— Так и вертит, так и вертит… — прокомментировала Рита, следя за подругами в окно.

— Ну, если есть, чем, — резонно заметил я, — почему бы и не покрутить? Гляди, даже у директора очки запотели!

Сулима хихикнула и положила мне руку на колено.

— Миш, — ее голос зазвучал в серьезном тоне, — мы с двойняшками давно в курсе… м-м… ну, скажем так — трети твоей тайны. Мы знаем, что тебя и наши искали, и цэрэушники, и… эти… из Модаса… Блин-малина! Из «Моссада»! И мы молчали, как рыба. Свежезамороженная. Ни слова! Ни звука! Правда же?

— Правда же, — согласился я, гадая, к чему она клонит и, как мне казалось, зная ответ.

— Вчера ты был с Мариной… — с усилием, с запинкой молвила Рита. — Я имею в виду, вы с ней… — она густо покраснела, и выпалила, будто спеша выговорить: — Занимались любовью! Да? Скажи!

— Да, — медленно кивнул я, сознаваясь в содеянном.

Девичьи пальцы с силою сжали мое колено.

— Спасибо, что не обманул, — голос одноклассницы позванивал, и я подумал, какие же страсти бушуют по ту сторону черных Ритиных глаз. — Нет, я понимаю, конечно, она имела на это право, но… Но мне все равно плохо. Скажи… Только не улыбайся, ладно? Для меня это все очень, очень серьезно! Хотя, может и глупо, по-детски как-то… Скажи, Марина знает всю твою тайну?

— Нет, — честно сказал я.

— Тогда открой ее мне! — жарко выдохнула Рита. — Расскажи все мне одной! Хоть обидно не будет. Ну, пожа-алуйста!

Я лишь головой закрутил, поражаясь извивам женской логики. Но и самому изворачиваться надоело.

— Риточка, только ни Настя, ни мама об этом узнать не должны.

Девушка истово закивала, проведя пальчиками по губам, словно застегивая «молнию». Вздохнув, я откинулся на спинку, уже понимая, что не сдержусь, поддамся соблазну исповедаться. Все равно ведь, разоблачили меня бравые чекисты…

И, стыдливо глядя в сторону, выложил «всю свою тайну»:

— Мне сейчас шестьдесят два. Дожил до две тыщи восемнадцатого, а потом мое сознание, моя личность, моя душа, что ли, переселилась обратно в семьдесят четвертый. Это случилось в последние дни августа — здесь, в этом времени…

Я рассказывал, морща нос, кривя губы, но мне все равно легчало. За окном прошла Наташа, спеша куда-то. Славин неуверенно потоптался, поглядывая в мою сторону, и поплелся за девушкой. Ромуальдыч солидно толковал с директором Трошиным, а «ежи» с «ежихами», да «суперы» с «суперихами»[3]так и вились вокруг наших.

Изя неумеренно хвастался, маша руками, Даня вставлял ёдкие комментарии, а Юрка Сосницкий покуривал в сторонке, посматривая… На кого же Сосна посматривал? Света обернулась к нему, и Юрка мигом отбросил сигарету, будто обжегшись. Всё с вами ясно…

— …Так что никакой я не гений и не вундеркинд, — подвел я черту. — Обычный мужик, которому пора было на пенсию, а он новую жизнь начал…