Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль Страница 17

Я спросила, сколько времени, но мне никто не ответил. Наталья высунулась в предбанник, крикнула девушкам, после сказала, что на улице темнеет уже. Я прикинула: где-то в восемь утра я покинула палаты, в десять самое позднее была во дворце, раз темнеет, уже часов пять… семь с половиной часов — это нормально?

— Марья? — выдохнула я. — Сколько еще?..

— Матушка, то кому ведомо? — удивилась она. — Ты лежи, лежи, кушать хочешь? Сейчас велю принести…

Мне казалось, что о еде я буду думать в последнюю очередь, но в мгновение ока я съела и мед, и орехи, и хлеб, и выпила огромную кружку воды. Появились силы как ниоткуда, и я решила, что повитухи знают свое дело. Пусть без наук. Опыт, кому-то он стоил жизни, и его передавали из уст в уста, стремясь сберечь рожениц и детей как можно больше…

Не всегда получалось. Да, не всегда.

Время тянулось от схватки до схватки. Перетерпев боль, выкричав ее — орала я теперь с наслаждением, убедив себя, что криком помогаю себе и ребенку — я улыбалась как блаженная, понимая, что я стала еще ближе к тому, чтобы назваться матерью. Чудо, в моей жизни случилось настоящее чудо, на которое я рассчитывать не могла. Я была благодарна за это — несмотря на то, что меня окружало и кто меня окружал.

Иногда я впадала в забытье. Организм брал свое или помогал мне, повитухи не вмешивались, чего-то ждали, я закрывала глаза и с началом схватки открывала их, вопя не столько от боли, сколько от ужаса — что случилось, я все проспала, я уже родила и моего ребенка нет, его у меня украли? Но нет, мой живот был при мне и схватки никуда не делись, становясь все беспощаднее, все сильнее…

— Ну, матушка, готовься, — торжественно объявила приглашенная повитуха. К нам зашла беременная Фроська — как я поняла, Наталья ее собралась обучать мастерству, но и сама она прислушивалась к указанием более опытной коллеги. — Готовься!

К чему еще, вяло подумала я, и в этот момент все перестало для меня существовать.

Мне казалось — меня заживо раздирают на части. Палач, они говорили — какой-то палач? Чем меня удивит мужик в окровавленных тряпках после того, как от меня ничего не осталось? Я как сквозь вату слышала повитух — они говорили теперь, что кричать нельзя, что надо что-то делать… что именно? Что они могут требовать, когда весь мир против меня — я не выживу? Кто-то давил мне на живот, кто-то шлепал по щеке, и все они мне мешали, мешали, мешали… что-то не так, я умираю, так не должно быть, не должно, ведь я только что восторженно кричала, ожидая появления ребенка на свет, а что сейчас, и у меня нет даже сил, чтобы спросить, узнать, я и слова забыла…

Перед глазами стояли пятна. Все растекалось, я задыхалась, и на какой-то миг я подумала — вот и все, мой сон кончился, я выхожу из комы, что же, это было забавно, но как же больно. Ах да, я была в месте, где врачи не сразу сообразят, что мне вколоть, а может, стоят, разводя руками, потому что нет у них необходимых средств… Это все, что от меня осталось: воспаленный разум и тело, которое меня добьет. Боль, которая пронзает острыми раскаленными штырями. Истерзанная, искалеченная, умирающая я и мечта, так и оставшаяся мечтой.

Мой ребенок.

«Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила»…

Нет. Нет-нет-нет-нет. Я не могу, не могу, не могу позволить случиться этому. Я должна немедленно справиться и прийти в себя. Вот на что они рассчитывали.

«…со двора его сразу же…»

Никто не отберет у меня ребенка. Моего сына или мою дочь. Я вынырнула из океана, глотнула воздуха. Марья и повитуха кричали мне что-то — не понимая что именно, я исполняла. Больно. Больно, но я живу.

— Ай, матушка! И еще! — взвизгивала Наталья, и я делала это «еще» — не зная что, но, видимо, правильно. — А теперь, ай, жди, матушка… И еще!..

Это. Закончится. Я переживу.

Мое тело мне не принадлежало. Мой малыш рвался ко мне через не меньшие боль и страх — я смогу, я сделаю, я справлюсь.

Все кончилось… после какой-то особой боли, выкинувшей меня в небытие. Свет померк, превратился в пятна, и одно из этих пятен, такое знакомое, стояло между моих расставленных ног и кричало…

Крик был все ближе, все яснее, и я окончательно очнулась. Отныне я всегда буду кидаться на этот крик — самый прекрасный и долгожданный крик в мире.

Я рыдала, наверное. Наталья наклонилась, положила ребенка рядом со мной, что-то делала… повитуха возилась, что-то вытягивая из меня — оставь, дура! — и схватки все еще мучили тело, но крик, самое главное — этот крик!..

— Милостивая дала, — Наталья подняла ребенка, завернула его и дала мне. Руки мои дрожали… Я не сознавала, что это — все. Я — мать. Чудо свершилось. — Ай, матушка!

— Кто это? — спросила я. Мне было плевать — но мальчику грозило больше опасности.

— Девочка, матушка. Девочка у тебя. Боярышня наша!

Сморщенное милое личико. Самая красивая малышка на свете.

Женщины возились со мной — обмывали, обтирали. Боль в теле сменилась другой, режущей, болью в промежности, но все мои мысли были о том, что я держу в руках. Благословение. Сокровище. То, что стоит целого мира. Я — мать.

Наталья обтерла руки, расшнуровала рубаху на груди, но я замотала головой.

— Я сама.

— Матушка?..

— Пошла вон.

Несправедливо, но я имею на это право. Наталья, впрочем, мои слова вообще не приняла на свой счет — может, в родах от баб она слышала и не такое. Качая головой, она помогла мне приподняться, приложила ребенка к моей груди. В помещение набилась такая тьма девок, что я открыла было рот, чтобы заорать, но передумала. Пусть смотрят. Сколько времени, как там обыск, нашли что-нибудь?

К черту.

Малышка оказалась очень сильной. То, как она захватила мою грудь, меня удивило, но молоко у меня, конечно, не появилось, и снова было больно, и это была блаженная боль. Ребенок родился с характером — я улыбалась и плакала. Все стоило того. Просто стоило. Все это стоило — я мать.

Потом пришло понимание, что это начало. Что ребенок, который лежит у меня на груди, может быть… что он может… но я не хотела об этом думать. Мне принесли одеяла, подушки, очень умно — не тревожить меня сразу же, подумала я, чувствуя, что засыпаю. Все — завтра. Сейчас у меня только я и моя малышка.

И когда Наталья выгнала всех, оставив лишь зареванную Фроську и Марью, я неумело, непослушными пальцами растрепала пеленку, в которую завернули мою дочь. Увидеть и запомнить родимые пятна, что угодно, потому что я не смогу не уснуть, но…

Руки мои задрожали, дыхание кончилось. Забыв, что я хотела рассмотреть все, что было жизненно важно — разве что заприметила родимое пятнышко на левой ручке, — я накрыла малыша пеленкой обратно и, подняв голову, встретилась взглядом с Натальей. Она едва заметно кивнула и улыбнулась, ни слова мне не сказав.

Сын. Она соврала, приняв ребенка и сразу передав его мне. У меня сын.

Пятеро, дайте мне силы уберечь его от грозящей беды…

Глава десятая

Ночь прошла — то, что я потом назвала ночью. Я была измотана родами и вырубилась, несмотря на то, что безумно боялась за сына. Мне нужно бодрствовать и кормить его, у меня болело все тело — но боль существовала за пределами сознания, сказывалось влияние гормонов, — мне необходимо встретить любую опасность лицом к лицу, но я закрыла глаза на мгновение — и пришла в себя много часов спустя.

Меня так и оставили в бане, лишь устроили, чтобы сон мой и ребенка был комфортным, насколько возможно. Когда я очнулась и дернулась, вспомнив все и придя в неописуемый ужас… Наталья кормила моего сына, уже полностью обмытого и завернутого в — дайте угадаю! — ярко-красные, расшитые золотом тряпки, возле моего импровизированного ложа стояла расписная красная с золотом колыбелька, и Фроська бесшумно прибиралась.

— Вон пошла, — приказала я ей. Фроська, как мне показалось, была только рада и не вышла, а вылетела прочь. — Дай мне… ее.

Ее, потому что черт знает, какие и где тут могут быть уши. Наталья кивнула, поднялась, придерживая ребенка, подошла и положила мне его на грудь.