План Диссертанта - Александр Михайлович Бруссуев Страница 17

Тойво заулыбался — улыбка у него была очень располагающая к общению.

— А по жизни кто тебя ангажировал? — спросил он.

— Международная организация Красного Креста, — почему-то шведу не очень хотелось упоминать об этом, но он все же сообщил.

— Ладно, — пожал плечами арестант. — Можно и так.

На самом деле он был уверен почти на сто процентов, что это рука Москвы. Вот только какая из них? Хорошо бы, Куусиненская. Но, может быть, и Бокия, или еще кого-нибудь не менее неприятного. Ну, да ему выбирать не приходится.

Наступившую паузу оборвал Тойво.

— Спортсмен, смотрю?

— Да и вы, как вижу, тоже?

— Сказал бы — бегун, да плечи покатые. А у них — квадратные, — рассуждал вслух Антикайнен. — Стало быть, шведский лыжник. Ну, и как успехи?

Арвид заулыбался — приятно было производить впечатление физически развитого человека.

— Верно, лыжник. По юношам были успехи, теперь вот по тюрьмам хожу, — сказал он и осекся.

— И у меня были успехи. Только я вот теперь по тюрьмам сижу, — забряцал цепями Тойво. — Бывает. От тюрьмы не зарекаются, сам знаешь.

— Знаю, — попытался уйти от неловкой ситуации Рудлинг. — И от сумы тоже не зарекаются. А вы в каком спорте?

— Я из общества «Красная звезда». Там мы все универсалы были.

Про школу шюцкора Антикайнен вспоминать не стал. Как давно это было! Действительно, словно из другой жизни. Ему не сделалось себя жалко, он не хотел ни в чем себя корить, ему вообще не хотелось думать о своей жизни. Кто он такой?

  Я сделан из такого вещества, из двух неразрешимых столкновений.

  Из ярких красок полных торжества и черных подозрительных сомнений.

  Я сделан из находок и потерь, из правильных и диких заблуждений.

  Душа моя распахнута, как дверь, и нет в ней ни преград, ни ограждений.

  Я сделан из далеких городов, в которых, может, никогда не буду.

  Я эти города люблю за то, что люди в них живут и верят в чудо.

  Я сделан из недареных цветов, я из упреков, споров, возражений.

  Я состою из самых длинных слов, но также из коротких предложений.

Каких-то конкретных эпизодов из преступного прошлого своего подзащитного Арвид от следствия пока не получил — все обвинения состояли из общих слов. Но это пока. Спрашивать Тойво, о чем бы тот хотел сообщить адвокату, не хотелось. Ладно, будут еще встречи.

— Ну, мы будем работать с тем материалом, который представит следствие для обвинения. Сегодня была наша предварительная встреча. Был очень рад с вами, наконец, познакомиться, — сказал Рудлинг, тем самым как бы подводя итог их сегодняшнему общению. — Напомню, если вам будут предъявляться какие-то определяющие претензии, вы всегда вольны вызвать меня для консультирования или принятия решения в рамках закона. Если вы, конечно, не возражаете против моей кандидатуры, как вашего защитника.

— Да нет, я не против, — покачал головой Тойво. — Напомните мне, что мне пытаются вменить?

— Государственная измена, — ответил Арвид. — Но, как думаю, не только. Тем не менее не стоит волноваться. Пока все только предварительно.

— А что у нас за государственную измену?

— Смертная казнь, — не задумываясь, ответил Рудлинг и неловко кашлянул.

— Ну, да, — улыбнулся Антикайнен. — Не стоит волноваться.

На самом деле мера наказания, которую озвучил его адвокат, не произвела на Тойво никакого впечатления. Трудно было ожидать чего-то либерального, пожизненного заключения, хотя бы.

Когда он вернулся в свою камеру с койкой в два яруса — он был единственным постояльцем — некоторое время он ходил из угла в угол. Не потому, что отчаянно искал выход, а потому что так лучше было отойти от цепей.

«Ну, не стоит бить ушами по щекам,» — подумал Антикайнен. — «Все будет так, как это должно быть».

Не успел он справиться со скудным обедом, который был не в пример лучше, все-таки, чем те помои на Соловках, как за ним опять пришли. Опять цепи, опять поход в ту же камеру, именуемую «Идет допрос». Кто-то написал бумажку и приклеил, а потом ни одна сволочь не потрудилась снять.

На этот раз за столом сидел Юсси. Но это уже был не тот Юсси, что встретился ему перед предварительной камерой. Это был маленький уверенный в своих действиях человек, который мог принимать решения. Даже костюм от пьяного портного куда-то подевался, выглаженный и подогнанный, он теперь сидел вполне приемлемо. Вероятно, и в личной жизни у него стало лучше: ныне он норовил укусить исподтишка собаку-таксу, ответил тем же действием на оплеуху жены, что привело к повышению уважения среди детей.

Словом, Юсси воспрянул, как птица Феникс. Что характерно — пить он не перестал, он перестал напиваться. Алкоголь в приподнятом состоянии духа способствует радости жизни. Так не считал никто из умников того времени, так считал сам Юсси.

Он отработал все положенные формальности: имя, фамилия, где и когда родились — и произнес:

— Второго следователя не будет. Так что и плохой, и хороший — это я один. Будем работать.

Юсси был по натуре клещ, вцепившись — уже не отпускал, пока не высасывал необходимую информацию. Но и Тойво не был испуганным гимназистом. Поэтому все сведения следователь добывал на стороне. Антикайнен не обращал на его потуги внимание. Но Юсси не отчаивался. Его можно было ненавидеть, как врага, но недооценивать было нельзя.

С первого допроса они разошлись, как в море корабли: никто ничего лишнего не сказал, никто не перешел черту, которая негласно была выверена каждой из сторон.

— У меня к вам претензий нет, — сказал Юсси. — Я не одобряю людей, доставляющих определенные беспокойства всей нашей государственной системе.

— У меня к тебе претензий нет, — сказал Тойво. — Просто работа у тебя такая. Я не считаю ее полезной, даже больше — я считаю ее вредной.

Весь диалог велся спокойным тоном, будто два случайных посетителя пивного заведения коротают время за обсуждением сортов выпивки.

— Вы убивали людей?

— Все, кто воевал, убивали людей.

— Что вы делали после убийства Исотало?

— Когда я убил Исотало?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Попал в тюрьму.

Юсси, никак не проявляя себя, что-то долго писал в своих бумагах.

— Когда вы оказались в тюрьме? — наконец, спросил он.

— 6 ноября 1934 года, — пожал плечами Тойво. Цепи на нем позвякали усталым глухим звоном.

Юсси опять что-то долго писал.

— Вам бы надо