Надежда Попова - Ведущий в погибель. Страница 18

В этот раз Нессель спала тревожно, вздрагивая и пытаясь приподняться, и от стиснутых зубов порою доносился отчетливый громкий скрип, от звука которого начинали болезненно ныть собственные челюсти. Проснулся Курт первым и, перевалив ее со своего плеча на подушку, долго лежал, всматриваясь в притихшую к утру девушку. Сейчас, при свете солнца, пробивающегося в окно, еще отчетливей различалось, как она осунулась за эти часы; бледная кожа сомкнутых век была почти прозрачной, лежащие поверх одеяла руки наверняка светились бы мраморной белизной, если бы не покрывающий их загар, скулы выступили остро, словно у высеченной из камня статуи, и лишь нездоровый румянец и обжигающий жар, ощутимый при прикосновении, нарушал это сходство. Поднявшись, Курт еще минуту стоял у постели, глядя на измученное лицо на подушке, и, вздохнув, отправился одеваться.

Нессель проснулась ближе к полудню, уже гораздо менее неживая, нежели минувшим вечером; усевшись на постели, потянулась к стоящему на полу кувшину и надолго приникла губами к широкому горлышку, не замечая сползшего одеяла.

— Как ты сегодня? — поинтересовался Курт как можно сочувственнее; та отставила полупустой кувшин снова на пол и, перехватив его взгляд, подтянула одеяло на плечи.

— Как ты — вчера, — отозвалась Нессель тихо, на миг снова прикрыв веки. — И я тоже не думала, что это будет настолько погано…

— Тебе снились кошмары?

— Да. Ты.

— Готтер… — начал он укоризненно, и хозяйка открыла глаза, воззрившись на Курта, как на неразумного ребенка.

— Судя по тому, что вокруг меня все время что-то горело, — пояснила она терпеливо, — мне мерещились твои сны. Ничего связного, только везде огонь и страх. Видно, тот случай с факелом тебя зацепил не на шутку. Или было что-то серьезнее?

— Я лежал обездвиженным, истекающим кровью на полу коридора в горящем замке, — пояснил он неохотно. — Да, полагаю, это серьезно… Может, сегодня тебе никуда выходить не стоит?

— Тогда к чему было все это? — огрызнулась Нессель устало. — Чего ради я это устроила? Ты говорил — на счету каждый день и час.

— И сейчас говорю; растолкуй, как идти, и я выберусь сам.

— Да пойми ты, не в тропинках дело, — пояснила Нессель, со вздохом поднимаясь и натягивая лежащую на табурете рубашку. — Ты просто не сумеешь пройти там, где надо — покружишь и возвратишься сюда; если же пожелаешь отыскать мой дом, будет та же история, только в обратную сторону — точно так же походишь кругами и выйдешь туда, откуда начал.

— Вот оно что… А снять это ты не можешь?

— Нет. Мама ставила. Посему сиди и жди, — повелела она с прежней жесткой требовательностью и скрылась в обжитой комнате.

Нессель вернулась спустя несколько минут, облаченная снова в свою охотничью одежду; пройдя к кровати, вновь приложилась к кувшину и, допив, недовольно выговорила, глядя на то, как Курт водит пером по листу пергамента перед собою:

— Уже весь в своих делах… А в доме колотун; не мог огня разжечь?

— У тебя жар, — возразил он убежденно, не отрываясь от писания. — Потому зябнешь.

— Ты бездельник, — возразила она много более уверенно. — Потому отлыниваешь.

Нессель выждала минуту; ее настойчивый и рассерженный взгляд Курт ощущал макушкой, но головы не поднял, продолжая тщательно выводить буквы и завитки, имеющие для знающих людей особенный, второй смысл, говорящий лучше подписей и печатей о том, кто и в каких обстоятельствах составлял тот или иной документ. Учитывая ситуацию, этот должен быть написан скрупулезно и аккуратно, с применением всех возможных способов идентификации составителя. А главное заключалось в том, что лучше показаться хамом и белоручкой, нежели раскрыть этой девице, и без того узнавшей о нем слишком много, очередную и самую главную из своих слабостей…

— Захребетник, — вытолкнула Нессель и, зло топая сапогами, вышла из домика, от души хлопнув дверью.

Несколько принесенных с собою полешек она шваркнула в очаг, разведя огонь дрожащими руками, и с видимым усилием дошагала до табурета, изнеможенно опустившись на потертое сиденье и упершись локтями в столешницу. Ее заметно пошатывало, румянец, пусть и болезненный, пятнами, сошел со щек, вновь оставив кожу почти серой и, казалось, сухой, словно бумага.

— Мне надо будет прилечь ненадолго, — уже без прежнего ожесточения сообщила Нессель, следя за тем, как он оттирает от чернил полированную поверхность чеканки Знака, которую только что приложил к пергаменту как печать. — Спать уже не буду, только прилечь — пока подействует. Скоро выйдем… Не скажешь, чем это ты тут занимаешься? Не настаиваю, просто любопытно.

— Скажу, — отозвался Курт, сдвинув составленный им документ на дальний конец стола. — Дай мне минуту.

За тем, как он тщательно складывает письменные принадлежности, Нессель следила озадаченно, а когда Курт переставил свой табурет ближе, почти вплотную к ней, на расстояние протянутой руки, в ее взгляде проглянула откровенная настороженность.

— Что такое? — уточнила она опасливо, стараясь держать себя твердо и прямо, как прежде, и не особенно преуспевая в своих попытках. — Что-то мне не нравится, какое серьезное у тебя выражение лица.

— Потому что разговор у нас с тобою пойдет серьезный, Готтер, — пояснил Курт, стараясь отмерять слова и тон осмотрительно и тщательно, словно дорогостоящую пряность. — Но вначале — самое главное: спасибо. Я благодарен за все, что ты для меня сделала, и не забуду этого никогда.

— Ну, конечно. Судя по тому, в скольких местах ты продырявлен, лекарей в твоей жизни было немало и будет еще с полсотни…

— Немало. Но не столь привлекательных, — вскользь улыбнулся Курт и договорил уже серьезно: — И не столь самоотверженных. И не всякий выдергивал меня из могилы, Готтер. Ты спасла меня от смерти, а тех, кому я обязан жизнью, выбрасывать из памяти не в моих правилах. Спасибо за все. Это первое. А теперь второе. Ты хотела знать обо мне больше…

— Отчего-то мне начинает казаться, что уже не хочу.

— И тем не менее, узнаешь, — с мягкой настойчивостью возразил он. — Ты спрашивала, что это за медальон и что за эмблема выжжена на моем плече…

— Ты сказал — это духовный орден.

— Я сказал — «что-то вроде». Вот это, — тихо пояснил Курт, приподняв цепочку с шеи, — называется Знак. Это, — продолжил он, коснувшись плеча ладонью, — Печать. Такие, Готтер, сейчас есть у каждого инквизитора.

Упавшее разом безмолвие было ожидаемым; он был готов ко всему — от немедленной попытки нападения до слез и обморока, а потому успел подхватить Нессель под локоть, когда та отшатнулась и, потеряв равновесие, едва не упала с табурета, однако не стал ее удерживать, ощутив попытку высвободиться — тоже вполне ожидаемую. Она отступила назад, глядя на своего недавнего пациента с ненавистью и страхом, и Курт поднялся, сделав медленный короткий шаг к ней.

— Присядь, Готтер, — попросил он тихо.

Та вздрогнула, словно его голос был криком, внезапно разбудившим ее средь ночи; панический взгляд сместился в сторону, и он качнул головой:

— Не надо.

— Не надо — что? — уточнила Нессель едва слышно и сорванно, и Курт вздохнул:

— Не надо смотреть на оружие с таким вожделением. Сегодня расстановка сменилась: я в силах, а ты ослаблена. Ты не успеешь. Присядь, пожалуйста.

Она не двинулась с места, не произнося более ни слова, все так же стоя в двух шагах напротив и стиснув в кулаки дрожащие пальцы; глаза все так же горели ненавистью, все так же плескался в них страх, и из глубины медленно и неотвратимо всплывало отчаяние. И все так же взгляд срывался вправо, на развешанные на стене ножи…

— Предположим, ты сумела взять оружие, — продолжил Курт по-прежнему спокойно. — И что же? Неужели сможешь убить меня?

— Проверь, — отозвалась Нессель напряженно.

Мгновение он стоял недвижимо; наконец, отступив, подошел к стене, снял один из ножей и, возвратившись к совершенно оцепеневшей хозяйке, поднял ее руку и вложил рукоять в ладонь.

— Вот нож, — выговорил Курт все так же тихо и сделал еще шаг, остановившись вплотную и понизив голос до шепота: — Вот я.

Еще один миг протянулся в каменном молчании и бездвижности, внезапно разбившихся в прах от удара лезвия о доски пола. На оброненный ею нож Нессель даже не взглянула, лишь вздрогнув от глухого звона, и выдавила, обессиленно прикрыв глаза:

— Сукин сын…

— Присядь, — повторил Курт настойчиво и, потянув ее к табурету, усадил, прислонив спиной к столу. — Тебе тяжело стоять.

— Мать предупреждала, — тихо проронила она, глядя на свою руку, словно на предателя, внезапно возникшего рядом. — Она говорила — когда это происходит впервые, стоит проявить слабость, потерять контроль — и конец…

— Не кори себя, — возразил он, снова присев напротив. — Слабость здесь ни при чем; просто я тебе понравился. Это нормально. Я всем нравлюсь. Нас этому учат.