Андрей Посняков - Зов крови Страница 18

Нехорошо прищурившись, Рад отбил острием рогатины брошенную финку. Между прочим – инфицированную микробами чумы. Или они уже все отмылись? Парнишка, впрочем, не сплоховал, в отличие от всех своих более старших товарищей, резко рванул с плеча лук да еще и заорал, подзывая помощь:

– Здесь они, здесь! Э-эй!!!

Ах ты ж сволочуга мелкая, недоносок! И следовало бы тебя проучить, проткнуть рогатиной – нечего и делать… да жалко… Ладно, живи!

Конечно же, мальчишка не успел наложить на тетиву стрелу – едва только примерился, да и руки дрожали, то ли от страха, то ли от возбуждения. А вот у Рада ничего не дрожало! Ну, разве что сердце чуть дрогнуло – убивать пацана все же не стал, хоть, наверное, и следовало бы. Нет. Молодой человек проворно перехватил копье да махнул – раззудись плечо-о!

Мальчишку словно кошка языком слизнула! Барахтайся теперь в трясине, доходяга, помогай своим приятелям выбраться. Или они тебе помогут… быть может. Впрочем, кому повешену быть, тот не утонет… Или – кому от чумы помереть суждено. Как бы самому-то не заразиться! Вдруг рогатина теперь тоже инфицирована?

Ладно, это уж, конечно, чушь собачья. А может быть – и не чушь! Книжка-то там, на берегу речки, осталась. Надо бы забрать!

Такие вот мысли непроизвольно роились в голове Рада, пока он, насколько мог быстро, шагал по качающейся гати, слушая, как орет позади погоня. Даже оглянулся, крепче сжимая копье – а не слишком ли быстро догоняют преследователи? Как опять же выражался старшина Дормидонт Кондратьевич, перефразируя чем-то ему памятного Леонида Ильича Брежнева: широко шахгает советский Азер-бар-джан!

Не, не широко, не быстро, во-он еще где факелы маячили – почти у самого островка. А крики?! Так это те орали – Борич и прочие бедолаги.

Радомир усмехнулся: все ж ладно, что не убил их, чего на себя лишний грех брать? И так перемрут от чумы скоро.

Почувствовав под ногами твердую почву, беглец оглянулся и, довольно хмыкнув, углубился в лес. Ну, вот теперь ловите!

Глава 4

Лето 454 г. Южная лесостепь

Свои

Свернув с тропы, князь углубился в чащу и перешел на шаг, ибо бежать здесь – неминуемо поломать ноги. Сучки, коряги, овраги, поваленные бурей деревья – сейчас, в непроглядной лесной тьме, все это стало смертельно опасным… Впрочем, не только для беглеца, но и для погони тоже. Да Рад никуда и не торопился – куда ночью спешить? Укрыться где-нибудь да дождаться утра – вот сейчас единственный выход, и никакого другого просто не существует. А утром… утром – вторая серия погони. Как там в старинной песне поется: «Погоня, погоня, колышется чад…» Вот где-то так.

А пока хорошо бы отдохнуть, набраться сил для утренней пробежки. Во сколько здесь светлеет – часов в шесть, семь? А сейчас, наверное, полночь или где-то рядом. Выспаться бы не помешало, отдохнуть, а заодно – и сбить с толку погоню. Идущий по ночному лесу человек ой как далеко слышен! И сам шумит – на сучки, коряжины наступает, и зверье да птицы ночные нервничают, чужака чуя, орут, друг друга предупреждают, свистят-верещат:

– Тир-ли-тир-ли, тир-ли тир-ли – чу-жой и-дет, чу-жой и-дет! Хороший здоровый сон еще и тем хорош, что о голоде на время позабыть можно.

Решив никуда больше не идти – все равно в темноте толком не сориентируешься, молодой человек на ощупь приискал местечко там же, где и остановился. Опустился на колени, пощупал вокруг. Жестковато, правда – повсюду старая, прошлогодняя еще, хвоя. Сосняк. Или – ельник. Нет, ельник – во-он верхушки какие разлапистые. Оно и к лучшему – у елок нижние ветви пушистые, низкие – под ними и утром, и днем схорониться можно. Забравшись под первую попавшуюся ель – тут уж не до выбора, Радомир устроился поудобнее, насколько это вообще было возможно. Ну, как получилось, как вышло. Конечно, хорошо было бы наломать лапника да подстелить – однако лишний шум-треск сейчас и вовсе ни к чему. Так что уж – как придется.

Подложив под голову руку, беглец наконец примостился, прислушался – где-то недалеко кричали-галдели птицы. Сойки, что ли? А черт их знает… какая разница! Главное – спугнул их кто-то. Погоня! Вот она, здесь уже, совсем-совсем рядышком. И что? А ничего. В ночном лесу без собак даже и под собственным носом ничего не сыщешь! Утра надо ждать, рассвета, вот уж тогда погоняемся, посмотрим, кто кого.

Погладив по древку положенную рядом рогатину, князь хищно ухмыльнулся и закрыл глаза. Честно говоря, он зря хорохорился. Если б в чистом поле все было, еще лучше – в бою, в схватке многолюдной, он бы этих подростков-недопесков сделал одной левой, и не заметил бы. Однако здесь, в чаще – совсем другое дело. Парни-то – охотники, а потому лес для них – дом родной: все видят, все слышат, все знают. В отличие от Родиона. Так что осторожней надо – возьмут на стрелу запросто, будь хоть какой сильный да смелый-удалый.

Рад и не заметил, как заснул – и спал крепко, но чутко, просыпаясь от малейшего шороха и тут же снова засыпая. Окончательно открыл глаза, когда начинало светать. Белесое – над черными елями – небо постепенно синело, наливалось на востоке пожаром, а вот и верхушки деревьев вспыхнули расплавленным золотом.

Осторожно усевшись, беглец прислонился спиной к стволу, примостив на коленях копье, и стал ждать, хорошо понимая, что затаившаяся до времени погоня делает сейчас то же самое, ожидая – а не хрустнет ли где-то сучок? Не вспорхнет ли, не забьет ли крылами птица? Не помчится ли по кустам испуганный кем-то заяц? И уж тогда…

Князь знал, что они знают. И они знали, что он знает. И все сидели тихо, таились. Тут уж – кто кого переждет.

Рад даже не помочился – до поры до времени сдерживался, да и не очень-то и хотелось – вся влага из организма со вчерашним потом вышла.

Чу! Вот закуковала кукушка, почти совсем рядом, в сторону восходящего солнышка. Болотные парни там схоронились? Не похоже. Ежели бы птица опасность почувствовала, так не куковала бы, а наоборот – улетела. А так – сидит. Значит, нет в той стороне никого. Или – таятся?

Терпи, княже, терпи. Родион неожиданно для себя улыбнулся, вспомнив военную службу, которую проходил за Полярным кругом, под Мурманском. Служил, конечно, водителем – и на «Урале», и – надо когда – на ГТС-ке, однако и в караул ходить приходилось. Карабин на плечо – и марш-марш вперед, рабочий народ! Это такая строевая песня в их взводе была – старшина Дормидонт Кондратьевич присоветовал, сказал, дескать, а кто сейчас в армии-то российской служит? Правильно – одни рабочие да крестьяне, кому сыночков своих ненаглядных откупить нечем. Как в восемнадцатом году – настоящая рабоче-крестьянская армия! Случись что – куда штыки повернет? А не против народа – точно. Мир хижинам – война дворцам. А где у нас дворцы? А на Рублевке. Вот туда-то и ударить, мозолистой рукой сжимая цевье! – это вот так опять же старшина выражался, когда в каптерке иногда чего-нибудь этакого дерябнет. А так – ни-ни – сама строгость и прямое олицетворение уставов и наставлений. Так вот, в карауле-то, на посту, на вышке, ветрами суровыми продуваемой, Родион терпению и научился. Что там еще делать-то? Ждать, пока смена придет, никаких нарушителей в границах охраняемой территории никто отродясь не видел. Да и что им там делать-то? Как тот же Дормидонт Кондратьевич однажды выразился, «все уже украдено до нас». Потенциальным нарушителям, увы, ничего и не осталось. Вот и часовой – ходит-ходит, бедолага, на вышке – два шага туда, два – сюда. Ветер тоскливо воет, гонит по небу серые облака-тучи – скучно – аж жуть! В Заполярье летом солнце, с ума сошедшее, не садится, по кругу ходит, в глаза бьет, или дождик на неделю затянет; про зиму уж и говорить нечего – тьма да снег, да фонари лупоглазые по периметру, и под каждым надпись – «Стой!». Это, верно, чтоб часовому зря глотку не драть. Очень многие Радиковы сослуживцы караула пуще ада боялись, и вовсе не потому, что там так уж сурово да сложно или дедовщина какая-нибудь жуткая. Нет, ничего подобного. Командир (а пуще того – старшина) под корень всю дедовщину искоренил – у них уж не забалуешь, поди, попробуй, рискни здоровьем – так опустят, потом век не отмоешься. Не этого в карауле боялись – скуки! Торчишь на посту два часа, незнамо что охраняешь – заняться нечем, и какие только мысли в голову стриженную не поскребутся. Даже самые причудливые! Когда светло, Радик на вышку с собой книжку брал, ту, что в части неведомо как завалялась, – «Типы социального действия» Макса Вебера. Поначалу книжка та скучной казалась… однако все ж не скучней окружающей унылой действительности. А через пару смен Рад и вообще – вчитался. Так вот и пришла мысль на факультет социальных наук – заочником – податься, что потом и сделал. Родители юноши умерли еще в детстве, воспитывала его тетка, особой любви к племяннику не питавшая. Так что все в этой жизни – сам, сам. Ну, не без добрых людей, конечно, не без их наставлений. Вот, тот же старшина Дормидонт Кондратьевич… Из староверов был старшина-то, потому и имя такое, но, вообще-то, мужик основательный. Книжку отобрал – «нечего на посту читать!», а мечту об учебе одобрил – «не всю же жизнь баранку крутить, Радя!».