Андрей Ерпылев - Слуга царю... Страница 18

Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.

Так и пришлось бы экс-рядовому караульной роты торчать вниз головой в теплой пахучей сердцевине стога до весны, не имея возможности пошевелить ни одной из конечностей и скрашивая досуг лишь общением с полевыми мышами, которых в стогу обитало неисчислимое множество, не поинтересуйся Бекбулатов, после беседы с куренным атаманом Голопупенко изрядно прибавивший в статусе, судьбой своего попутчика.

Естественно, увидеть живым нечаянного товарища штаб-ротмистр и не надеялся: слишком ему были памятны фатальная невезучесть и общая неприспособленность к жизни рядового Пшимановского. Направляло действия Владимира одно лишь христианское милосердие, желание похоронить несчастливого поляка по-человечески, не оставить на растерзание воронам и хищникам…

Тем больше была его радость, когда после нескольких часов отсутствия посланная Голопупенко «похоронная команда» в лице все тех же уже знакомых нам Грицка Безхалупко и Опанаса Щура вернулась в сопровождении живого и здорового, разве что малость обалдевшего от всех перипетий минувшего дня Войцеха, напоминавшего, правда, огородное пугало: мыши успели превратить его шинельку на рыбьем меху и мундир в некое подобие рыболовной сети, из прорех которой обильно торчало сено. На голове страдальца, еще более усиливая его сходство с чучелом, возвышалась огромная папаха сердобольного Опанаса, одолженная взамен утерянной, видимо навсегда, форменной фуражки…

— Цего пригорюнились, пан есаул? — вырвал Владимира из невеселых раздумий Войцех Пшимановский, уставший, видно, корябать пером по бумаге. — Как это по-русски?.. Похмелка?

«А ведь поляк преуспевает в изучении русского более чем некоторые — в польском…» — отметил про себя экс-жандарм.

Увы, к причине хандры, накатившей сегодня с утра на бывшего штаб-ротмистра, похмелье (хотя выпито и съедено на вчерашней вечеринке у атамана по обычаю было немало) не имело ровно никакого касательства. Бекбулатова мучила иная болезнь, к физическим страданиям не имевшая ровно никакого отношения. Звалась она красиво и печально: ностальгия…

Князь оторвался от созерцания сверкающего под косыми солнечными лучами девственно-чистого сугроба под окном, поднялся со стула и, сложив на груди руки, прошелся по комнате, привычно припадая на ногу, покалеченную при памятном приземлении «Александра Ягеллончика», хотя освобожденная третьего дня от лубков местным эскулапом Корневичем конечность почти не болела.

— Не есаул, пан историк, а куренной старшина, что по табели о рангах соответствует подполковнику…

— По какой, позвольте, «табели»? — живо заинтересовался «пан историк» по-немецки, то есть на языке обычного их с Владимиром общения, откладывая перо и привычно протирая засаленным рукавом мутные стеклышки очков.

— Не важно, Войцех, не важно… — вздохнул Владимир, подтягивая цепочку настенных часов-ходиков. Просвещением любознательного товарища заниматься ему сегодня почему-то не хотелось.

— Да вы совсем не в форме сегодня! — всполошился Пшимановский, проворно выскакивая из-за стола. — Ганнуся! Ганнусенька!.. Сейчас мигом поправим ваше здоровье…

Бекбулатов же только пожал плечами и, накинув на плечи овчинный тулупчик, как был, без шапки, вышел во двор, прикрывая глаза ладонью от совсем по-весеннему яркого солнышка.

О том, что весна уже вовсю вступала в свои права, свидетельствовали воробьи, весело чирикающие под сверкающими каплями, стекающими с длиннющих сосулек, украшающих крыши, изрядно осевшие на солнечной стороне сугробы, проталины на наезженной дороге, а главное — заметно ожившие после вынужденной зимней дремоты казаки.

Обычно сонный городок уже несколько дней кряду гудел, словно потревоженный улей: ржали отъевшиеся за зиму кони, не желавшие покидать теплые стойла, с утра до вечера не смолкал за околицей, на импровизированном стрельбище, оборудованном по совету Владимира (благодаря авторитету куренного атамана Голопупенко, кстати, эквивалентному приказу), перестук винтовочных выстрелов, тенями бродили словно в воду опущенные казачки, предчувствовавшие скорую разлуку… Курень готовился к традиционному весеннему походу (или набегу — как кому нравится) на сопредельные польские земли, а сам Петро Охримович в узком кругу старших офицеров громогласно похвалялся гарно отплатить ляхам за прошлогодний афронт под Крыжацким Фольварком, здесь упорно называемым Крестовицами.

Нужно заметить, что похвальба атамана имела под собой некоторые основания…

После потери убитыми, ранеными и взятыми в плен в августе прошлого года под Крестовицами более одной шестой наличных сил курень Голопупенко, да и соседние «казакформирования», представляющие северо-восточную часть Украинской Конфедерации, никогда не отважились бы строить столь далеко идущие планы, по крайней мере в этом сезоне, если бы не свалившийся неведомо откуда на голову в буквальном смысле этого слова чудной крымчак.

Кстати, кроме эффектного явления штаб-ротмистра со товарищи народу, памятный обстрел дирижабля больше никаких материальных выгод казакам не принес — оправившиеся от первого шока «небачки», сбросив балласт, на остатках ресурса надрывавшихся из последних сил двигателей, заставили «Ягеллончика» набрать маломальскую высоту и «нызенько-нызенько» скрылись из виду несолоно хлебавших «зенитчиков» еще до появления основных сил. Наткнувшиеся на Владимира казаки рыскали по степи в поисках сброшенного балласта, надеясь, увы безрезультатно, кроме мешков с песком, запасных частей двигателя дирижабля и сплющенных пустых канистр из-под горючего отыскать что-нибудь полезное для себя: чей-нибудь багаж, к примеру, в суматохе последовавший за балластом. Позже окольными путями выяснилось, что злополучный «цеппелин» на последнем издыхании сумел пересечь расплывчатую границу Крымского ханства и не слишком мягко приземлиться за Перекопом, очередной раз подтвердив несомненное преимущество подобных летательных аппаратов над аэропланами, которым подобный финт оказался бы не по зубам.

Едва оправившись от последствий экстренного десантирования с терпящего бедствие дирижабля, Бекбулатов развернул бурную деятельность, причем его «реформы» коснулись буквально всех устоев патриархальной жизни казачьего городка: от боевой подготовки и усовершенствования материальной части до, хм-м, материй, весьма далеких от совместного ведения Марса и Гефеста.

Чего стоила, например, его модернизация трофейной винтовки Лефоше с магазином на семь патронов, перезаряжавшейся вручную посредством архаичного затвора с поворотным запиранием, от которого в мире Бекбулатова отказались больше ста лет назад! Немного работы карандашом и напильником, несколько дельных советов куренному оружейнику Миньке Королеву, оказавшемуся прирожденным инженером-самородком, и «полуавтоматический карабин Бекбулатова-Королева» позволил вести огонь, не сбивая прицела, в несколько раз быстрее, чем исходный «лефоше». А переделав— магазин под пятнадцать патронов, сделав его съемным и к тому же несколько усовершенствовав прицел и добавив еще ряд мелочей, штаб-ротмистр продемонстрировал ошеломленным запорожцам уже совершенно новое оружие, позволяющее получить подавляющее огневое превосходство над противником, лучшие образцы винтовок которого напомнили «реформатору» музейные экспонаты русско-турецкой войны 1877-1878 годов, виденные в кадетские времена. Полностью же автоматический карабин окрыленный успехом местный Кулибин создал самостоятельно, после того как утомленный непривычной технической тягомотиной Владимир вкратце описал ему, схватывающему все на лету, устройство хорошо знакомой по армейской службе «машинки».

Не меньший фурор, правда среди женской части населения Хацапетовки, вызвало доселе не слишком-то развитое в данной местности амурное искусство искушенного ходока…

Нет, утверждать напрямую, что «секса в области запорожского казачества нет», не взялся бы никто, но… Хотя и погоняли казаки хацапетовского казанову, проворного, несмотря на перемещение его «о трех ногах» (из-за закованной в лубки ноги штаб-ротмистру приходилось пользоваться костылями даже во время своих ночных похождений), изрядно, ветреные подруги, после того как запал ревности в их миленках иссякал, дарили их загрубевшим в боях и походах душам и особенно телам мгновенья ТАКОГО неземного блаженства…