Группа крови на рукаве. Том 4 - Алексей Викторович Вязовский Страница 18

Мы еще выпили, я посмотрел на часы. Надо звонить жене, предупреждать. Китти тем временем зарисовала способ захвата задыхающегося, показала мне. Потом попросила продемонстрировать на ней. Я отказался. Гости начали пробовать друг на друге и тут, наконец, подали шашлык. Виталий вынес еще несколько бутылок вина, в основном грузинского. Была еще водка и шампанское. Хлопнули пробки, брызги полетели в толпу.

За поеданием шашлыка кто-то из американцев спросил, почему предложение о приеме алкоголя в России сопровождается пощелкиванием пальцем по горлу. К моему удивлению Луи знал и ответ и рассказал целую историю.

Самое высокое историческое здание Петербурга — Петропавловский собор с его шпилем — было очень трудно ремонтировать. Для подъема мастеров на высоту сто с лишним метров приходилось возводить дорогостоящие леса.

В 1830 году буря повредила ангела на шпиле, чуть не оторвав ему крыло. Царю Николаю I жалко было тратить десять тысяч рублей только на возведение лесов и он пообещал щедро отблагодарить того, кто справится без них. Ситуацию спас 27-летний ярославский кровельщик Пётр Телушкин, который пообещал добраться до ангела без лишних конструкций. Он ничего не требовал за работу, попросив лишь обеспечить его всеми необходимыми для ремонта материалами. В середине октября верхолаз быстро добрался внутри шпиля по стропилам до верхнего слухового люка. Оставалось преодолеть еще около 30 метров.

— Постой ка! — остановил я рассказ Левина — Откуда ты знаешь такие подробности?

— Я же журналист — обиделся Луи — Писал статью для журнала Трезвость и здоровье!

— А раз так… Ну и что там дальше?

—.Для подъема необходимо было опоясать шпиль веревкой. Этот Пётр обвязался шнуром и вылез из окна, цепляясь кончиками пальцев за вертикальные швы. Перенося весь свой вес на одну руку и раскачиваясь над бездной, он второй рукой хватался за следующий шов — Левин добавил в голос драматизма — Такая акробатика повторялась несколько раз, пока Телушкин не обогнул весь шпиль, волоча за собой веревку. От напряжения у него из-под ногтей выступила кровь, но дело было сделано.

— Да ладно, вранье! Про кровь откуда стало известно?

— Ладно, это я придумал. Слушайте дальше.

На следующий день Телушкин начал восхождение и к вечеру достиг верхушки шпиля. Теперь путь к фигуре ангела преградило казавшееся непреодолимым препятствие: шпиль заканчивался большим яблоком диаметром метра три. Телушкин сделал петли для ног, ослабил страховочную веревку и повис почти горизонтально земле, опираясь на поверхность шпиля лишь ступнями. Из такого положения он начал бросать вверх веревку, стараясь обвить её вокруг крепления ангела. Не с первого раза, но ему удалось сделать это. Дальнейший подъем был делом техники.

Телушкин превратился в петербургскую знаменитость. Художник Григорий Чернецов даже изобразил его на полотне «Парад на Марсовом поле в 1831 году» неподалёку от Пушкина, Крылова и Жуковского. Николай I наградил верхолаза пятью тысячами рублей, медалью «За усердие» и, хотя Пётр отказывался, ссылаясь на собственную трезвость, особой грамотой, подателю которой в любом кабаке должны были наливать спиртное за счет казны.

— Ну все, пропал человек

— Так и произошло — кивнул Левин — Кровельщик начал пить. Грамоту Пётр потерял, тогда ему вручили кубок с соответствующей гравировкой. Герой посеял и этот кубок, но, по легенде, попросил вытатуировать себе под правой скулой клеймо, подтверждающее привилегию. Требуя бесплатную выпивку, он лихо щелкал в кабаках себя по шее. Это и породило знаменитый жест, означающий желание выпить.

Китти не поленилась записать и это: — Думаю американским читателям понравится и эта история.

Я покачал головой. Ну вот, иностранные писаки еще раз пройдутся по русскому пьянству. Тут за воротами бибикнула машина, а потом еще для верности сыграла сирена.

— Черт, это скорая приехала! — Левин начал выбираться из толпы

— Дай им чирик и отпусти домой — я посмотрел на Пола. Тот был уже розовенький, в госпитализации не было нужды. Если американца просто осмотрят — это попадет в бумаги скорой, а там уже и дальше.

* * *

Перекусив шашлыком, я засобирался домой. Эта пьянка может продолжаться еще долго, многочисленные знакомые Левина все прибывали и прибывали, кто-то уже полез нетрезвый в бассейн. Опять возобновились танцы под всякие «буги-вуги».

Пока переодевался на втором этаже в свое, полусухое, быстро посмотрел комнаты Левина на предмет прослушки. Все-таки надо использовать знания, полученные на учебе в ПГУ. По кругу, особое внимание осветительным приборам, телефону. И какой сюрприз. Аж два жучка. В лампе и трубке телефона. Никакой выдумки у контрразведки. Зато теперь они знают про травку Китти. Будет на чем прихватить американочку. Совсем берега потеряли…

Я спустился во двор — уйду по-английски, не прощаясь. У ворот меня поймал Пол Рэд.

— Эй, Ник, погоди минутку

Журналист не выглядел агрессивным. Скорее задумчивым.

— Ну что тебе?

— Я слышал по своим каналом, что при ООН будет создан отряд специального назначения.

— Уже успели шифровку из Лэнгли кинуть?

— Нет, нет — Пол вскинул руки — Я к этим ребятам отношения не имею. Новость сообщил Рейтер. Там была и твоя фамилия.

— Ну была и была. Мне пора идти

— Ты не подумай, я умею быть благодарным. Как насчет пиара твоему отряду в Вашингтон Пост? Интервью, фоторепортаж? Нашу газету в первую очередь читают на Холме. Это у вас в Союзе — цензура и журналистов не ценят, а в Штатах — это четвертая власть. Как бы даже если не первая.

— На Холме?

— В Капитолии и Белом доме.

— Не откажусь — я протянул руку «Красному» — Как у вас говорят? Дил?

— Я свои долги помню — Пол крепко, до хруста пожал мне ладонь. Все-таки мощный парень. Здорово, что я его так быстро и главное без особых последствий уработал.

* * *

Выйдя за ворота дачи Левина передо мной во всей красе встал вопрос о том, как добираться в Москву. Я окликнул проходящую мимо женщину, узнал дорогу до станции электрички. Прямо по дороге, через леса — четверть часа быстрой ходьбы.

Пока шел, разглядывал местный дачи. Неплохо тут так устроились писатели — любит советская власть творцов пера и пишущей машинки. Почти все дома двухэтажные, с садом… У ворот стоят Москвичи, пара Волг. Последнее, наверное, у особо приближенных и обласканных.

Я дошел до какого-то трофейного старенького Мерса, в который лысый усатый мужчина, лет пятидесяти загружал стопки книг. Одна из них не влезла в багажник, рассыпалась. Усатый матюгнулся, начал собирать. Я решил помочь — присел рядом, нагрузился пятком толстых книг. Перевалил их в багажник.

— Поженян — коротко представился мужчина

— Орлов. Николай.

— А я Григорий. Из военных?

— Как поняли?

— По выправке. А чего брюки и рубашка мокрые? Под дождь попал?

— А был дождь? — я понял, что тему надо менять

— В том-то и дело, что не было.

Мы дозагрузили книжки в машину, я повертел одну из них в руках с фамилией Григорий. Штормовые ночи.

— Писатель?

— Скорее поэт — Поженян попинал шины Мерса — Вот, решил часть библиотеки на квартиру отвезти. Тут уже в шкафах не помещается.

— И свои книжки тоже?

— Не иконы, чтобы на них молиться — Григорий пожал плечами, кивнул на багажник — Как в том анекдоте.

— Каком?

— Умирает старый профессор. Лежит на диванчике, в кабинете, у диванчика — его старый фронтовой друг. Профессор голову приподнимает, показывает на книжные полки, висящие над рабочим столом.

— Это все — говорит — книги, которые я написал.

И голову опять на подушки роняет.

Собирается с силами, приподнимается опять, показывает на другую стену с книжными полками.

— А это — говорит — книги моих учеников.

И опять голову роняет.

— А вот помню — говорит — как в 1942 году в одной деревушке я санинструкторшу уговорил, и ничего у меня с ней не получилось, потому что сено мягкое было и у нее в него зад проваливался.

Приятель: — Ты это к чему?

Профессор:

— Эх, все бы эти книги — да тогда ей под жопу…

Мы посмеялись, Григорий вздохнул:

— Вот так и я. Пишу, пишу, а что толку? Ну вынесут эти книги передо мной на бархатной подушке. Может в школах будут проходить. Но потом все одно забудут и сдадут в макулатуру.

Я попытался вспомнить фамилию Поженяна и не смог. Не шибко большой ценитель советской литературы — разве что Стругацкие всплыли в памяти — может и правда, забыли