Андрей Посняков - Мятеж Страница 19

Хоромы князя Василия Михайловича, где остановился приехавший «с деловым и дружеским визитом» Егор, находились на крутом холме, меж деревянными храмами Флора и Лавра и Петра и Павла. Сразу за холмом, у церкви Рождества Христова, располагался торг, а чуть левее живописной излучиною протекала речка, близ которой на широкой полоске песка Вожников обучал дружинников князя Василия боксу. Обучал, потому что обещал. Вчера. Когда в карты играли.

Вот и гонял теперь Егор дюжих молодцов до седьмого пота, как хороший тренер. Подгонял, удары показывал:

– Вот этот вот, прямой в челюсть, – джебб! Сбоку – хук или свинг. Можно в челюсть, можно по корпусу, в печень – мало никому не покажется. А вот так вот – снизу – апперкот! Все ясно-понятно?

– Понятно, княже.

– А раз понятно – так на первый-второй рассчитайсь! Разобрались живенько на пары… отрабатываем прямые удары – начали!!! Раз-два… Веселей! Веселее!

Невдалеке, на склоне холма, валялись в тенечке двое – Ирина и Сенька. Честно сказать, просто так валялись – бездельничали. Хозяин – Амброзиус Вирт, лекарь голландский, их на рынок послал за кое-каким снадобьями для мазей, наказал вернуться к вечерне. Снадобья отроци быстро купили, а до вечерни-то было еще не то чтобы далеко, но и не так чтоб впритык – побездельничать да отдохнуть время имелось. Благо и река рядом – хоть и мелко, а выкупались – по отдельности, все ж друг друга стеснялись. Теперь вот оделись да обсыхали на бережку, на дерущихся дружинников пялились, на великого князя.

– То не простой мордобой, а борьба такая, – подставив под подбородок ладони, объяснял Сенька.

Девчушка невежливо отмахнулась:

– Знаю. Кулачный бой зовется. У нас в прежние времена мужики как браги напьются, так такие бои затеют – только держись! Потом, правда, помирятся да снова за бражку.

– И что у вас за мужики такие? – Повернув голову, отрок тихонько засмеялся: – Пианицы-питухи!

– Сам ты питух! – обиделась за своих Ирина. – У нас, знаешь, какие люди?

– Знаю, знаю. Тебя вон в рабство продали.

Девчонка на такие слова обиделась, поднялася, зашагала, не оглядываясь, прочь, к церкви Петра и Павла. Сенька враз пустился за ней, заканючил:

– Ну прости. Я ведь не хотел… ну правда… Слушай, а я подарок тебе приготовил!

– Пошел ты со своим подарком!

– Ну… ну и пойду!

Отрок тоже обиделся, остановился, надул губы… Глядь – а подружки-то и нету! В церковь, что ли, зашла? Или домой, к лекарю? Так рановато еще… Да и видно бы ее на тропинке было. А – нету. Может, тут, в кустах спряталась?

Кусты напротив Петропавловской церкви росли знатные – высокие, раскидистые, густые: орешник, чернотал, ивы, а еще малина, смородина, желтоватый дрок. Хоть и тропинок во множестве, а все же – найдешь тут кого, пожалуй.

– Иринка-а-а! Эй, Ирин-а-а! Эй!

Никакого ответа. Вот ведь, обидчивая душа!

Ирина Сенькины крики прекрасно слышала, но не отвечала – просто сидела в орешнике, плакала. Прав ведь дружок-то ее, кругом прав – продали ее «свои» работорговцу-татарину, за невеликие деньги продали, за чужие долги. Теперь вот и чести девичьей лишена, и имущества… да имущества и не было, и пес-то с ним, а вот честь – другое дело. Кто ее, порченую, да к тому ж бесприданницу, замуж возьмет? Разве только Сенька – вон как глазищами пялится, один раз даже обнял, поцеловать пытался… Ну, это он пока в разум не вошел… а как войдет, так и помыслит – а на что ему такая? Ох, Господи, ох, святая Катерина, заступница – и что делати-то теперь? У немца-лекаря в служанках так всю жизнь и ходить? А ведь хочется и суженого, и детушек, семью… Не будет ничего! Не будет! Прав Арсений – продали ее свои, продали и предали. Ни приданого теперь, ни семьи, ни чести. Ни-че-го! Так стоило ли тут, у лекаря, и задерживаться? Может, сразу… нет, не в омут головой, грех то, а – в обитель! В церковь зайти, узнать, где тут поблизости монастырь женский… Вон она, церковь-то, красивая, из светлых сосновых бревен сложенная, с золоченым крестом, паперть отсюда – как на ладони.

Утерев слезы, Ирина поднялась – посмотреть… и вдруг услыхала за спиною шаги. Обернулась, думала – Сенька, да поскользнулась неловко…

…прямо в объятия незнакомца упала.

– Ты что падаешь-то, дщерь!

Длинный такой парняга, жилистый, руки мускулистые, ухватами, бороденка, вислые усы, взгляд внимательный, нехороший… Не так уж тут и темно было – узнала парня Иринка, а узнав, не сдержалась, ахнула:

– Тать!

И по враз сузившимся глазам молодого разбойника поняла, что и он ее узнал. Узнал и живой отпускать, конечно же, не собирался! Кистенек из-за пазухи вытащил, хмыкнул… А ударил вполсилы, лишь так – оглушил. Пока оглушил… А что – девка красивая, молодая, чего б не позабавиться, зачем удовольствия себя лишать? Справить дело, а уж потом и придушить… или кистеньком… или нож засапожный – под сердце.

Уложил злодей оглоушенную деву в траву, разорвал платья, наклонился, погладил упругую грудь, рванул одежонку дальше… порты рассупонил…

Тут вдруг налетел на него кто-то, накинулся, словно клевучий петух, заколотил кулачонками… Опонас рукою махнул, нападавшего отбросил, повернулся – отрок! Ухмыльнулся нехорошо молодой тать, нож из-за голенища вытянул…

– А вот я сейчас людей позову! – живо сообразил Сенька.

Повернулся, побежал – не быстро, чтоб лиходей, не дай бог, не отстал, не потерялся. От Иринки его увести – вот главная-то задача!

– Эй, эй, люди-и-и!

Нагонял парня тать, нагонял, ножом острым размахивал. Рассвирипел – эх, чучело глупое, шел бы себе мимо… ну раз не пошел – так получи ужо!

– Люди-и-и-и!

Кричи, кричи, все равно никто не услышит – место глухое, хоть и от церквей недалекое… а впереди-то круча…

Вот с кручи-то и скатился кубарем отрок… прямо под ноги великому князю. Тот как раз тренировку закончил да, дружинников отпустив, решил пройти мимо Торговой площади к хоромам князя Василия. Любил Егор так вот пройтись один, без сопровождения и охраны, заодно в церковь какую-нибудь заглянуть, отстоять вечернюю службу да послушать, что люди про власть говорят местную. Конечно, Михалыча – князя Василия – в городе уважали, и было за что, но…

Чу! Вожников едва не споткнулся об скатившегося с кручи отрока, в коем, присмотревшись, узнал Сеньку.

– Эй, парень! Ты что?

– Там…

Приподнявшись, отрок махнул рукою… да опоздал – из кустов внезапно выскочил здоровенный парняга с ножом в руке! Выскочил и, не говоря ни слова, бросился на Егора.

– Ай-ай-ай, – отпрыгнул в сторону князь. – Хотя б для приличия закурить попросил, что ли… Оп… Ой-ой, какой ты резвый… Ну, извини!

Бац!

Качнувшись влево, Вожников тут же проворно перенес тяжесть тела на правую ногу и с большим удовольствием ударил наглеца в печень!

– Вот вам хук справа, милостивый государь!

Опонас скрючился, выронив нож и беззвучно хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.

– А вот вам – и прямой в переносицу! Извольте-пожалте!

Бац!

Словно воздушный шар, из которого вдруг в один миг выпустили воздух, молодой тать отлетел навзничь и, теряя сознание, тяжело завалился в траву.

– Нок… раз, два, три, четыре… – пустился в отсчет князь.

Сверзившийся с кручи отрок тем временем поднялся на ноли:

– Ой, княже, княже! Там…

– Не мешай, Сенька… шесть, семь, восемь… десять… Полный нокдаун! – Подмигнув мальчишке, Вожников весело засмеялся, кивая на валяющегося в траве татя. – Поди, бедолага и не ведал, что тут вот у них, в Кашине, обычно кандидаты в мастера спорта по боксу прогуливаются. Вот в таких вот укромных местах. Эй! Да что ты ревешь-то, парень?

– Там… там Иринка… она…

– Иринка там? А ну-ка, беги на паперть за воинами. Мыслю, дружинники еще не далеко ушли. Вот тебе… – Сняв с руки золотой браслет, украшенный средней величины изумрудами, смарагдами и прочей хренью – гламурный подарочек любимой супруги, княгини Еленки, ко дню ангела, Вожников протянул его парню:

– Покажешь дружинникам. И всех их – сюда. Скажи – я приказал, князь великий!

Иринка лежала в людской, на широкой, застланной лоскутным одеялом лавке, изодранное платье ее сменили на другое, новое, и солнечный, проникавший сквозь широкое, с поднятым переплетом окно лучик высвечивал огоньком красную вышивку по всему вороту, такую же, как и на рукавах, и на подоле. Под платьем едва заметно вздымалась грудь, и столь же незаметно сквозь приоткрытые губы вырывалось дыханье. Светлые, вырвавшиеся из-под перевязывающей голову тряпицы волосы золотом разметались по подушке… чуть шевельнулись ресницы…

Сидевший рядом с лавкой, на небольшом сундуке, Сенька осторожно погладил спящую девушку по руке, вздохнул, прислушался к дыханью… да не услышал – свое собственное сердце билось так громко, что заглушало все остальные звуки, кроме разве что деловитого жужжания невзначай залетевшего в людскую шмеля.

– Вот ведь гад! – выругался на шмеля отрок. – А ну, улетай! Улетай, кому говорю, живо. Вот – так-то лучше.