Андрей Посняков - Ливонский принц Страница 19

Повалившись на пол, просительница задергалась в рыданиях. Волчий кожух сполз с ее плеч, обнажив платье, порванное ударом кнута.

Кто бы знал, как не хотелось Леониду впутываться «в местные разборки», однако чувствовать себя истинным подлецом, пожалуй, было бы выше его сил. Не помочь сейчас этой напуганной до смерти девчонке… Что ж, придется послать отряд в этот, как его… Эстергольм. Хотя нет. Отрядом не отделаешься – кто будет слушать ландскнехтов? Нужно прибыть самому, вот тогда послушают – все же он Магнус Ливонский, король и доверенное лицо самого государя, с которым шутки шутить себе дороже выйдет!

Вечерело уже, с затянутого серыми облаками неба сыпалась мелкая мокрая труха, не сказать чтоб дождь, а так – противная промозглая морось. Девчонка – звали ее Марта – оказалась умелой наездницей, как, впрочем, и все местные дворяне, даже самые нищие. Она ехала впереди, указывая путь, следом скакал Леонид, уже более-менее приспособившийся к верховой езде, за ним – отряд набранных Анри Труайя ландскнехтов и свита, кроме повара и слуги Петера.

Размокшая дорога поблескивала ручьями и лужами. Чавкая, летела из-под копыт вязкая коричневатая грязь. Дрожали на зарослях росшей вдоль дороги вербы последние, еще не облетевшие листья, уже не празднично-радостные – желто-золотисто-красные, а пожухлые, бурые, предвестники скорой зимы.

– Туда! – придержав лошадь на лесной опушке, обернулась Марта.

Всадники свернули в лес, густой, смешанный, темный, так что почти ничего стало не разглядеть. Острые верхушки елей царапали низкое небо, словно бы собирались проткнуть его насквозь, и тогда, верно, хлынул бы из прорех настоящий ливень. Под копытами коней хрустели сучья, и ветви деревья нахально лезли в глаза, хватали всадников за руки, пытаясь сбросить, стащить с лошадей в вязкую, усеянную попавшими листьями, грязь.

Было не столь уж и холодно – градусов, может, десять, а то и двенадцать, тепла, но Арцыбашев все равно ежился, не столько от промозглой сырости, сколько от этой вот безрадостной картины почти непроходимой лесной чащи, урочищ, кои проходилось объезжать.

Где-то впереди, за деревьями, вдруг послышались крики. В вечерней фиолетовой мгле замаячили оранжевые сполохи факелов, резко запахло дымом – видать, кто-то что-то жег, или, скорее, поджег, вот прямо сейчас, только что.

– Эстергольм, – девчонка придержала коня, обернулась с мольбою. – Туда… Прошу вас, мой государь!

Поправив на голове шлем, Леонид спокойно кивнул:

– Едем.

Всадники подогнали лошадей, узенькая лесная дорожка вскоре расширилась, выводя отряд к мызе. Добротный бревенчатый дом на каменной подлети, приземистые амбары… высокий частокол с разбитыми в щепки воротами – как видно, шарахнули из пушки. Совсем рядом с мызой, на пожне, горели соломенные скирды, заботливо укрытые от дождей рогожками. Подожгли их то ли для устрашения, то ли для освещения – бог весть. Неровные желтоватые сполохи выхватывали из темноты валявшиеся у самых ворот трупы с раскроенными головами. Судя по неказистой одежде – работники, слуги.

Внутри, за воротами, бегали фигуры в длинных черных кафтанах и залихватски сдвинутых на затылок шапках. На ком-то поблескивал панцирь, на ком-то – кольчуга. Саблями, палашами, секирами уже никто не размахивал, уже все было кончено – и теперь начиналась потеха, самое веселое на войне дело – грабеж!

Велев своим воинам зажечь факелы, Магнус въехал во двор первым. По его указу, ландскнехты тотчас же дали пистолетный залп в воздух. Дабы привлечь внимание чрезмерно увлекшихся погромом мызы стрельцов… впрочем, судя по черным кафтанам, это были опричники окольничьего боярина Умного-Колычева.

– Я – король Магнус Ливонский! – громко, по-русски, крикнул Леонид. – Это моя земля, мои люди. А вы их грабите! По какому такому праву? На виселицу захотели? На плаху? На кол?

– Не знаем, какой ты король, – один из опричников – широченный, косая сажень в плечах, амбал – схватив сулицу, ловко метнул ее в Магнуса… Тот едва успел пригнуться, и копье, просвистев над головой, ударило, впилось в частокол.

– Ах ты, пес худой! Как с королем разговариваешь?!

Дернулась «винтовальная» аркебуза Анри де Труайя. Гулко громыхнул выстрел. Вырвалось из граненого ствола пламя. Свинцовая пуля сбила стрельца с ног, пробив грудину. Ландскнехты ощетинились пиками.

Опричники на верную смерть не полезли. Одно дело, грабить да волочь на сеновал девок, и совсем другое – подставлять грудь под пули. Тем более и было-то погромщиков не так уж и много – всего с десяток. Боевой расчет запряженной в четверку коней пушки-единорога, что угрюмо поблескивала бронзовым стволом в самом углу двора. К ней-то и бросились опричники. Не для того чтобы стрелять – просто боялись оставить орудие, потерять, за такое уж точно казнь!

Действовали, надо сказать, споро – заворотили коней к воротам, похватали пищали…

– А ну, пропущай! – зверовато ощерился опричник в блестящем пластинчатом доспехе – колонтаре.

Из сарая донесся истошный девичий визг.

Магнус повел бровью, быстро приказав оруженосцу проверить, что там. Сам же грозно глянул на пушкарей:

– Воеводы Василия Иваныча люди? Ему-то я все про ваши бесчинства и расскажу. Думаю, не помилует.

Услыхав знакомое имя, бросившиеся на прорыв погромщики в растерянности замерли и переглянулись.

Тот, что в колонтаре – главный, – озадаченно поскреб бороду и поклонился.

– Ты это, Арцымагнус Крестьянович… не гневайся. Перепутали мы твоих немцев с ревельскими. Война – всяко бывает.

Опричников пришлось отпустить – не казнить же – хоть и натворили они на мызе изрядно: убили хозяина и почти всех слуг, сожгли зерновой амбар, да так, по мелочи – изнасиловали дворовых девок… А вот младшую сестру Марты – не успели. Вышедший из сарая Альфонс молча вытер окровавленный клинок куском соломы.

– Там девчонка, мой король. Плачет, но платье не изорвано, целое.

– Марта! – опричники еще не успели скрыться, как по крыльцу сбежал худенький мальчишка в белой, с бурыми пятнами рубахе, растрепанный.

– Марта…

– Тоомас… – девушка со слезами обняла брата. – Ты цел? Цел… Ох, наш бедный отец… Как мы теперь будем жить? Ах… поблагодари же скорей нашего доброго короля Магнуса!

Оба бухнулись на колени.

Леонид спешился, подошел и, подняв Марту, ободрил, как мог:

– Ничего, ничего… Всяко бывает – война. А мыза ваша еще вполне целая, не успели сжечь.

– Зерно, – простонал Тоомас. – Они сожгли посевной амбар.

А вот это было по-настоящему страшно! Жители окрестных хуторов вряд могли бы поделиться запасами, даже за хорошие деньги – семян обычно хватало в обрез, только-только для самих себя.

– Вы сможете купить зерно в Нарве, – успокаивающе улыбнулся король. – Там же наймете подводы. Денег я вам дам… Альфонс!

– Да, мой король?

– Завтра же выдашь им из моей казны десять талеров. Нет! Двадцать! Надеюсь, этого хватит.

Со смешанным чувством возвращался Арцыбашев к себе в Оберпален, домой. С одной стороны, было радостно от того, что хоть чем-то он смог помочь несчастным людям, с другой… сколько таких несчастных было сейчас по всей Ливонии и не только там? Всем не поможешь, увы.

Слухи о «добром короле Магнусе» расползлись по бывшим орденским землям довольно быстро, и искать защиты у новоявленного монаха стали уже не только «свои», но и «чужие», что, кстати сказать, значительно ослабило позиции шведов – многие в Ливонии теперь больше верили своему новому королю. А он старался никому не отказывать в помощи и защите, правда, сам теперь почти никуда не ездил, просто посылал отряд верных ландскнехтов, набранных фехтовальщиком-адъютантом Труайя по большей части из прибалтийских – ивангородских – русских да из финской ижоры. Воины выдвигались под двумя стягами – желто-зеленым ливонским флагом Ливонского королевства и золотистым русским – образом Владимирской Божьей матери. Иногда опричники и стрельцы слушались, но чаще – нет, и тогда возникали стычки, обычно заканчивающиеся трупами и жалобами с обеих сторон.

Очередной такой случай произошел в самом конце октября невдалеке от замка Вейзенштейн, что в паре ней пути от Ревеля. Местный барон поддерживал шведов, и вся земля его подверглась разорению на полном для того основании – как вражеская территория. «Добрый король Магнус» строго-настрого запретил своим ландскнехтам обижать мирных жителей: с одной стороны, дабы не повредить свой, столь благоприятной для общего с Иваном Грозным дела, имидж, с другой же – просто из обычного гуманизма, столь свойственного человеку двадцать первого века.

Магнус-то запретил… А вот русские воеводы – нет. Да и с чего б им запрещать-то? Грабеж на войне – обычное дело, многие с того и жили, затем воевать и шли. Грабили и грабили – все так в то время делали, даже понятия такого – «мирное население» – не существовало, армии кормились с той земли, по которой шли, там, где воевали.