Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою… Страница 19

Я с любопытством смотрю на Бориса Владимировича, читающего заключение своего собственного «лепилы», которого он знает еще с партизанского отряда. Похоже, такого он не ожидал. Соратник Анненков попал в дурацкое положение: или признавайся, что не доверяешь своему дивмедику, или признавайся, что пропесочил меня напрасно. Окончив читать, он долго буровит меня тяжелым взглядом. С видом оскорбленной невинности я держу его взгляд. Наконец комдив спрашивает:

— Ну, и во что тебе обошлось это так называемое «свидетельство»?

— Я не понимаю вопроса, Борис Владимирович.

(Пробный шар: если не оборвет обращение по имени-отчеству, значит — гроза миновала.)

— Вопроса он не понимает, — кажется, Анненков все же сменил гнев на милость, — как же! Я спрашиваю: что ты старику пообещал за эту цидулку?

— Ничего! (Чистая правда! Соратник Раевский отверг предложенный гонорар в виде трех бутылок шустовской рябиновой и бутылки рома Баккара, сказав, что к вопросу об обсуждении гонорара он вернется позже, когда его документ будет признан.)

Анненков подозрительно смотрит на меня, но, видимо, он уже успокоился.

— А Фока зачем медикам подсунул? Что за детские игры.

— Помилуйте, Борис Владимирович, какие игры? Соратник почувствовал себя плохо и прилег отдохнуть. Не знаю, чего вам наговорили «лепилы», но все было именно так. Слово офицера.

Он усмехается, и наконец, окончательно оттаяв приглашает меня садиться.

— Вот что, Всеволод Львович. Если честно, то я очень рад, что ты уже поправился. Сейчас каждый человек будет на счету. — Он широким жестом показывает на карту, висящую на стенде. — Смотри. Мы выведены во второй эшелон. На нашем участке «Платов» и 2-я танковая взломают оборону, а мы с тобой развиваем успех.

Через сорок минут мы — четверо командиров полков, начальник штаба и начальник разведки обсуждаем в штабе план наступления.

Согласно правилам военной науки потери обороняющихся относятся к потерям наступающих как 1:3.

Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Неделю спустя

Русские продержали поляков на границе ровно сутки. Время необходимое для развёртывания двух своих отборных танковых дружинных дивизий «Варяг» и «Русский витязь». Те самые, испанские. Ох и вмазали же они полякам, ох и вмазали… рассказывали, пшеки от них удирали сломя голову. Обе дивизии на новых тяжёлых танках воевали, двухбашенных «Змей Горыныч», мы их просто «ЗГ» звали, пушка грабинская, сто двадцать два мымы, скорость — под пятьдесят км, броня — до ста пятидесяти, и моторы — по восемьсот сил. Да ещё «Хейнкель-Миг», новейшие, плюс пикирующие «Пе-2». Там вообще бойня была. А позади зондеркоманды церковные шли, зачисткой и сортировкой занимались местного населения… Я потом ездил, смотрел что они вытворяли, но это уже потом было… Ну, короче, через три дня мы к Кракову подошли. Вернее, к тому месту, где он раньше был. Города не было. Ну не было и всё. Груда развалин, остатки пожарищ, кое-где по руинам уцелевшие ползают, жрать ищут, родственников там. И мертвечиной воняет из камней так, что надолго аппетит отбивает. У меня половина роты зелёной ходила, пока сапёры мост через Вислу строили. Да и мне, мягко говоря, не по себе было… Мы по городу ни одного выстрела не сделали, не по кому было. Не знаю, на что их Смыгл-Рыдзя надеялся, но здесь накрыли все его так называемые танковые части, оба бронеполка. Все его «Рено-17» времён первой мировой войны, а пехота вообще была деморализована налётом. Так у нас и пошло потом: едва разведка на сопротивление натыкается — авиация спешит. Да не два-три самолёта, а сотня, или полторы, и начинается концерт. Особенно интересно было, когда они «зажигалки» кидали. Нам потом приходилось по часу ждать, пока пламя утихнет. Один стандартный бак накрывал сто метров в длину и двадцать в ширину, это по инструкции, на деле — когда как, иногда больше, иногда меньше. Они обычно на малой высоте подкрадывались. Скорость бешеная, никто ничего сообразить не успевает, а тут раз — тушите свет, апостол Пётр, на сортировку, становись. И работает райская канцелярия круглые сутки… Словом, уже через два дня поляки к нам попёрли массово, в плен. Тысячами сдавались. Мы только за неделю, ну, наша рота, записали на свой счёт шестьдесят пять тысяч сдавшихся в плен. Стреляют по нам редко, знают — себе дороже, ну, ребята себе и развлекаются. Уже разговоры всякие идут, настроения такие, залихватские… Мы уже к Тарнуву подходить стали, где с союзниками пересечься должны, когда нам в спину ударили. Да не в этом смысле. Французы нам войну объявили, и англичане. Причём так интересно — с линии границы в нашу сторону ни единого выстрела, ну и наши, соответственно, тоже. «Странная» война. Её так и назвали. Ну и хорошо, мы пока здесь управимся.

О, чёрт! Опять бегут в плен сдаваться… Странно, не в форме, гражданские… Мать моя родная! Да это же евреи! «Не стрелять, идиоты! Не стрелять, приказываю!!!» Короче, остановились мы, ждём. Подбегают к нам, все с белыми флагами, орут по-своему, плачут. Ребята наши — пехотинцы окружили их, стали разбираться, куда этих унтерменшей девать, и что вообще с ними делать, я механику командую, подъедь поближе, мол. Посмотрим, что случилось. Тот тронул, евреи поначалу шарахнулись, но посмотрели что грязедавы не дёргаются, успокоились. Ровно до того момента, пока я из люка наружу не вылез… Что тут началось! Бабы их как завизжали, да в обморок хлопаться стали, мужики вообще, бледные как мел, на колени попадали да детей мне протягивать стали, мол не убивай хоть их. А мы смотрим, понять ничего не можем, потом только дошло, что они форму мою эсэсовскую с русской дружинной спутали, у тех тоже чёрная, и молнии в петлицах. Только у нас сдвоенная, а у них по одной… Да, думаю, это что же союзники вытворяют, что жиды к нам, немцам сдаваться бегут… Тут Роммель примчался со своими штабными, давай разбираться, что к чему. Ему такого наговорили, что он аж затрясся, побелел весь, и мне так рукой махнул, мол, давай, уезжай, не дёргай народ. Я и сам-то рад убраться. По ТПУ рявкнул, Ганс мой развернулся и быстрее к нашим газанул. Словом, угнали евреев в тыл, а те рады радёшеньки, как же — живы остались, мимо нас шли чуть ли не с песнями… Я, правда, потом узнал, что недолго они радовались — загрузили их в поезда, да через всю Германию прямо к французской границе и бегом, к лягушатникам. Пускай с ними разбираются, раз так любят их. А девятого сентября штурм Варшавы начался. Там пшеки специальную группу войск создали, так и назвали — «Варшава»…

Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Штурм Варшавы

В Варшаве мясорубка ещё та была. Долго мы ковырялись, почти неделю, такое там творилось… Как раз перед штурмом нам приказ зачитали, неприятный. Мягко говоря. Наши освободили Бромберг, по-польски — Быдгощь, а там… там поляки наших немцев, фольксдойче, всех убили. Триста человек. По варварски. Глаза выкалывали, языки и уши отрезали… потом в лес свалили кучей, даже не закопали… Варшава — город стратегически очень важный. Во-первых, столица, во-вторых, промышленный центр, там почти все их заводы военные сосредоточены, ну в-третьих, там все дороги встречаются, что из Балтики к Карпатам ведут, ну и восточные и западные воеводства. А самое главное — у них через Вислу всего четыре моста проложено для железных дорог. Так два из них в самом городе находятся. Захвати город — нашим войскам и союзникам облегчение будет, и большое. Сразу снабжение накроется, драпать некуда станет, да и не вывезешь много без дорог на себе. Ну и опять повторюсь, столица. А из истории войн известно — взял столицу: войне конец. Один раз только это правило нарушили, и не пшеки грязные, а союзники русские — Москву сдали, а потом Наполеона победили. Мы, кстати, тогда вместе лягушатников били, а вот поляки — на стороне французишек были… С третьего числа они готовиться к обороне начали. Их маршал Рыдз-Смигли велел оборону готовить по югу Варшавы, где мосты и броды через Вислу, от Модлина до Сандомира. Главным поставил пограничника с интересной фамилией, ну, он её оправдал полностью — Чума. Генерал Валериан Чума почти все свои войска по дурости извёл. У русских к нему столько претензий накопилось, что не передать, он же в Пограничной страже командовал, и по его указке поляки у русских на границе провокации организовывали: посты и заставы обстреливали, банды через границу науськивали, из пушек деревни приграничные обстреливали. Так что…

Мне Эрвин сводку показал перед началом, разведданные: им за пять дней удалось сформировать две роты танков 7-ТР, роту танкеток, две роты противотанковых орудий, 360-й пехотный полк, ряд мелких вспомогательных подразделений и несколько артиллерийских батарей; были задержаны эшелоны 40-го и 41-го пехотных полков, 9-й полк и 49-й дивизион тяжелой артиллерии, 5-й и 29-й полки легкой артиллерии. 8 сентября столичный гарнизон состоял уже из 7 линейных, 3 маршевых и 7 импровизированных батальонов пехоты. Создавались два полка народного ополчения. Артиллерия располагала 56 орудиями (в т. ч. 16 тяжелых гаубиц). Бронетехника насчитывала 27 танков и несколько танкеток. Главный оборонительный рубеж проходил вдоль внешних границ предместьев и кварталов на окраинах города: Сельце, Охота, Мокотув, Чисте, Воля, Коло, Повазки, Изабелин, Маримон. На улицах Варшавы возводились баррикады и противотанковые заграждения. Но пока поляки готовились к драке, начальнички их смывались потихоньку: чиновнички всякие, полицейские, а седьмого сам Рыдз-Смигля лыжи навострил, поговаривали в Брест собрался было, да там уже русские соратники чай пили. Пришлось ему в Румынию бежать, да не добежал, уже перед самой границей его колонну наши бомбардировщики накрыли… А пока маршал пятки смазывал, его министр пропаганды, Умястовский варшавянам мозги пудрил, агитировал за драп, ну, Чума недолго думал, Романа к стенке, а на его место своего поставил, как его, Липиньский, Лепильский… Помню, вроде Вацлав, его ещё мэр поддерживал. Ну, эта троица, включая мэра, народ накрутила, и те массово на копку бросились и баррикады строить. Мол, будем до последнего драться. Сразу стали всякие отряды организовывать — гражданскую оборону, вспомогательные ПВО, рабочие батальоны… Даже комиссар у них появился специальный при штабе, опять наш знакомый мэр подсуетился, Старжинский. Он у них вместо символа — народ защищает свой город. Словом, пока они там в демократии упражнялись и наши подошли, четвёртая танковая генерала Рейнхарта. У того двести шестьдесят «троек» с русской пушкой на 76 мм, четыре батальона мотопехоты, да два дивизиона пушек полковых. Поляки, значит, горлопанят, а наши спокойно рубежи для атаки занимают. Ребята все злые, за Бромберг рассчитаться хотят, да и опытные, уже почувствовали вкус боёв и побед. Но этот придурок всё испортил. Вместо того чтобы сразу начать, пока пшеки не очнулись от очередного горлопанства, стал к себе гостей приглашать, мол, посмотрите как Варшава сейчас захвачена будет. И простоял почти до пяти часов вечера. А когда гости собрались, будто в кино, поляки уже успели позиции свои занять, и ему вмазали, и сам опозорился, и солдат столько положил зря… А поскольку генерал уже оповестил всех, что взял Варшаву, то ничего ему не оставалось, как гнать свои части на убой… Наши ребята на «троечках» в Волю, ну, это один из пригородов Варшавы, рванули, а там пшеки всю улицу скипидаром с керосином полили, и когда они въехали туда — подожгли… И не дёрнешься ведь никуда — тесно, узко, не видно ничего. А сквозь дома пройти мощности двигателей не хватает. Так и спалили всех, а ещё прямо по горящим из пушек крупного калибра… нет, я понимаю, война. Но… Словом, ещё раз я в мудрости Фюрера убедился, когда он в приказе своём указал, что пленных должно быть минимальное количество… Сорок пять машин мы тогда потеряли, а пехоты вообще — не считано. Записали их как без вести пропавших… Кто знает, сколько их сгорело, сколько в плен попало. Насчёт плена вообще — лучше самому пулю в висок пустить, чем этим унтерменшам попасться — один чёрт убьют, но легко не отпустят. Это мы люди гуманные: либо пулю в затылок, либо шеренгой под пулемёт, а у этих — долго мучаться будешь… А к вечеру поляки из тяжёлых гаубиц садить начали, и Рейнхард из своего штаба троих офицеров потерял, жалко, его самого не шлёпнули, потому что он на следующий день опять ребят на убой погнал, так и гонял бы, пока не прискочили тут орлы из конторы Гейдриха и быстро его в укорот не взяли. У русских Апостолов Веры одолжили. Те этого козла и укоротили на одну голову. И правильно… Самое обидное, что авиация у нас подкачала — не смогли они нормально подавить оборону, пожалели гражданское население, а эти поляки… нашли мы потом в одном сарае своих, видно в плен попали, раненые, по отдельности всё: руки, ноги, туловища, кожа, головы… А тут буквально каждый час со все сторон вести приходят: там наших нашли, тут захоронение обнаружили… к концу боёв насчитали пятнадцать тысяч убитых гражданских немецкого происхождения. Наши уже вообще звереть начали, негласно решение приняли — пленных не жалеть. И стали мы силы накапливать, к решающему штурму готовиться…