Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом Страница 19

– Рука у тебя, паря, конечно, не ахти… Да и откуда? Однако ж разобрать можно – прямо дар Божий! А как буквицы значатся, не ведаешь?

– Не ведаю, Степан Лексеич.

– Во, удумал! – заявил писарь и вдруг расхохотался: – Ща я тебе азбуку пропишу – враз грамотеем станешь!

– Может, поутру? – засомневался в его способностях Митька. – Поздно уже…

– Обидеть хочешь? – набычился Степан Алексеевич. – Видал же, я своими ногами пришел! А когда уж я идти не могу, тогда у меня только росчерк малость кривится, понял? Щас я…

Идея оказалась нехитрой: Степан Алексеевич внятными буквами пишет простой текст, Митька его выучивает на память. А потом, глядя на слова и буквы, повторяет сто раз или тысячу – пока не запомнит, как буквы-слова соотносятся с речью.

Текст Митька выучил быстро. Он действительно был простым, поскольку представлял собой… долговую расписку. Согласно ей Митрий Малахов задолжал писарю десять лисьих шкурок или соответствующее количество соболей.

Переполненный впечатлениями, Митька долго не мог уснуть. К тому же после выпитой водки начала болеть голова – требовалось добавить, но взять было негде. Новый долг беспокоил его мало, поскольку все его ближние и дальние знакомые всю жизнь были в долгах: каждый должен многим, но и ему многие должны. Тут главное не в количестве, а в возможности долг получить или необходимости его отдать.

Поскольку грамотные люди встречались на Камчатке не так уж и редко, давным-давно сложилась практика «безналичных» расчетов – этакое вексельное право. За свой долг иногда можно было расплатиться чужой долговой распиской. Люди опытные счет вели на деньги, хотя их мало кто видел «живьем». В этом случае пушнина принималась в платеж не по счету, а по стоимости, которая могла быть разной. Писарь оказался неопытным – долг принял на шкурки и без поручителя. В принципе должник мог от него скрыться или всучить какую-нибудь дешевую дрянь. В общем, эти десять лисиц были сущим пустяком по сравнению с перспективами, которые открылись служилому. По сути дела, он оказался поверстан в службу на приезжих начальников, у которых власти много больше, чем у местных. При этом появилась надежда быстро овладеть грамотой… А еще Митьку волновала проблема денег, которые он выторговал у офицера: отдаст или не отдаст? А если не отдаст, то надо ли про них напоминать, ведь никакого бата у него на самом деле не имеется. На этот счет решения он принять не смог, потому что наконец уснул.

Утро оказалось мудренее вечера. Не успел Митька уложить свою постель в походный мешок, как его призвали к Шпанбергу. В палатке, которую вполне можно было назвать шатром, присутствовал и писарь. Он угрюмо сидел в углу и перебирал пачку засаленных листков.

– Я хотеть поручать тебе секретный дело, – заявил капитан-лейтенант. – Знать ты все люди Верхний острог?

– Ясное дело, ваш-бродь, – пожал плечами служилый. – Как же без этого?

– Степан называть имена, ты слушать и говорить, кто жить Верхний острог, понимать? Ты туда приходить, этих людей находить. Им не говори, скажи заказчику, пускай ецт… здесь будут. Кого нет, пусть искать и доставить. Это – тайна. Никто не знать, ты понимать?

– Понимать, ваш-бродь, – кивнул Митька. – Теперь все разумею.

Это было действительно так: странное везение служилого получило простое объяснение – он просто вовремя попался под руку. «Похоже, этот немецкий прохиндей от наших отличается только косноязычием да чудной шапкой. В общем, дело государево он творит, но о себе не забывает. Бумажки эти – долговые расписки, причем старые, которые много рук сменили. Где-то он их прикупил и теперь желает по ним получить долги – пушниной, конечно. Для этого надо застать должника или его поручителей на месте, иначе с кого спросить? Вот он и решил использовать местного – меня то есть – в своих целях. Это совсем не глупо – чужаку ни за что с наших служилых и промышленных долги не собрать. Народ у нас ушлый да в заднице настеганный…»

Однако Митька недооценил немца – его планы оказались еще шире. Помимо прочего, офицер поручал посыльному сказать заинтересованным людям (пустить слух!), что приезжий капитан-лейтенант Шпанберг собирается скупать пушнину в больших количествах по высокой цене. А рассчитываться будет хорошим товаром сразу на месте. Для этой цели он везет с собой много муки, соли, железных инструментов и прочего – сам, дескать, видел.

Верхнекамчатский острог стоял на левом берегу Камчатки, близ устья речки Кали-Кык. От Большерецкого он отличался мало – такой же кривобокий четырехугольник бревенчатых стен, внутри которого располагались приказная изба, два амбара и аманатская «казенка». Поблизости красовалось чуть менее двух десятков жилых изб и множество балаганов. Бродить среди них Митька, конечно, не стал, а прямо с берега направился в острог – в приказную избу.

По дороге, кроме баб, никто ему не встретился, ворота были открыты, но на крыльце избы бездельничали четверо казаков – кто-то курил трубку, кто-то грыз орешки кедрового стланика. Надежда на то, что знакомых среди них не окажется, не сбылась. По крайней мере двое его сразу узнали и ласково заулыбались:

– И куды ж ты прешь, милай? Может, поздоровкаешься?

– Пошел на хрен, мудила! – спокойно, но твердо ответил гость.

– Шел бы ты сам легонько, – вступил второй знакомец. – Тихонько-легонько – да вон туда. Там твоя постелька уж простыла!

Служилые тихо радовались и вставать со своих мест не спешили – уж коли злобный вражина оказался здесь, то никуда он не денется. Вот если б он привел с собой два десятка большерецких казаков – другое дело. Только никого с ним нет, один он! Это может означать, что собственный начальник прислал его сюда как бы по делу, а по сути, на расправу – такая форма наказания подчиненных практиковалась нередко. Вот местные и предложили гостю самостоятельно забраться в «казенку» – тюрьму, низкий замшелый сруб которой красовался рядом с приказной избой. Митька мысленно содрогнулся, представив, что с ним там сделают, если он окажется в тюрьме раньше, чем объявит о своем новом статусе. На этот случай берестяной «пенал» с бумагами он распаковал заранее. Вытащив его из-за пазухи, извлек лист и, распрямив двумя руками, продемонстрировал присутствующим:

– Видали? По государеву делу иду!

Однако не все сразу поняли, что это означает.

– Вот и иди на хрен, сука! – сказал один из присутствующих, сплевывая скорлупу. – Ща мы тебе глаз на задницу натягивать будем!

– Ты мне препятствовать?! – возвысил голос Митька. – Все слышали? Вот ты, ты и ты – слышали? Трое свидетелей имею! Коли расспрос будет, они на тебя и покажут! Может, еще что хорошее про государыню скажешь, а?

Челюсти у служилых отвисли, они выпучили глаза – обвинение было вроде бы напрасным, но убойным.

– Кажись, ничо не сказывал… – пролепетал любитель орехов.

Митька не дал оппоненту собраться с мыслями:

– Уйди с дороги, падаль!!

– Дык…

– Уди, говорю!!!

Ему дали дорогу. Оставалось молить Бога, чтобы заказчик данного острога оказался на месте.

Бог помог или дьявол, но начальник был на месте. Он сидел за столом, подперев кулаком голову, и думал, вероятно о чем-то возвышенном. Компанию ему составляли пучок черемши, глиняная кружка и объемистая бутыль зеленоватого стекла.

Андрей Васильевич Шубин был одним из старожилов Камчатки, поскольку прибыл сюда через несколько лет после ее открытия. Вместе с Козыревским, Анциферовым, Малаховым и другими он принимал активное участие в казачьих бунтах. По делу об убийстве в 1711 году трех приказчиков он оказался под следствием и понес наказание – был бит кнутом нещадно. Покрытая шрамами спина дала ему важное преимущество в дальнейшей жизни – он считался чистым перед законом, в отличие от некоторых соратников, сумевших избежать наказания. Он даже получил чин десятника. В периоды междувластия камчатские приказчики и комиссары охотно ставили его заказчиком Верхнекамчатского острога – за соответствующую мзду, конечно. Когда в остроге вновь воцарялся какой-нибудь новоприбывший якутский ставленник, Шубин опускался на ступеньку ниже – заплатив «окуп», становился ясачным сборщиком. Незадолго до своей гибели Иван Малахов что-то не поделил с Андреем Шубиным, и былые дружеские отношения быстро переросли во вражду. Молодой Малахов ее продолжил и развил, «браконьерствуя» на территории, подсудной Верхнекамчатскому острогу.

– Мир вашему дому, господин заказчик! – вежливо сказал Митька.

Хозяин не шевельнулся, не посмотрел на гостя, но спустя малое время ласково попросил:

– Сгинь, паскуда.

– Никак не могу, Андрей Васильевич! – бодро отреагировал Митька. – По государеву делу я.

– Во бля… И этот туда же… – безнадежно вздохнул Шубин.

С видимым усилием он поднял голову и уставился на посетителя. Взор его постепенно становился все более ясным. Наконец увиденное было осмыслено.