Борис Орлов - Начало великих свершений Страница 19

– Я предлагаю выпить за организатора и вдохновителя наших побед, за Верховного Правителя России соратника Кутепова!

Спасибо тебе, умница! От такого тоста член партии Любовь Соколова отказаться не может. Мы поднимаем стаканы. Я быстро сую в рот полпряника, и, пока Люба не успела опомниться, выбулькиваю свою флягу до конца в быстро подставленные Александром емкости.

– Третий тост, по традиции, за тех, кто не пришел с войны, кто своей жизнью заплатил за счастье Отчизны!

Пока Люба приходит в себя после коньяка, Кузьмин тихо шепчет мне:

– У меня к Вам…

– К тебе, – поправляю я его.

– К тебе, соратник, дело. Завтра зайду, разрешаешь?

– О чем разговор, соратник? Заходи без церемоний.

Любаша уже пришла в себя, и теперь, оценив количество оставшегося в бутылке коньяку, решительно встает:

– Простите, соратник Кузьмин, но мы, действительно, спешим.

За ее спиной я с несчастной физиономией развожу руками. Что я могу поделать? Кузьмин снова взмахивает рукой в четком партийном приветствии и, дождавшись, когда Люба двинется к дверям, заговорщицки подмигивает. Интересно, что это он задумал?

– Теперь – к Звонаревым, – сообщает Любочка, когда мы выходим на улицу.

К Звонаревым? А, это Ниночка и ее муж – помощник коменданта лагеря. М-да, ничего не скажешь: подарочек. Мне, боевому офицеру, к какому-то тюремщику идти. А с другой стороны – пусть посмотрит, послушает, как другие воюют, пока он, крыса тыловая, в лагере своем подъедается… Вон к Кузьмину у меня претензий нет: не виноват же он, в самом деле, что у него только одна почка! Хоть и молодой, а больной. Да болезни-то возраста не разбирают. А дело свое делает: и в "добровольцах" служит, и всем жильцам помогает, и с детьми возится, и в городской управе скандалит, когда что нужно. Надо было бы и лагерников охранял, не хуже Звонарева…

– …Очень тебя прошу, не напивайся и не скандаль! И еще, хоть в этот раз оставь свои колкости и казарменные остроты. Ты меня слышишь? Ну, можешь ты хоть один раз сделать так, как тебя просят?!

Что? А, это Любаша проводит со мной предвизитную подготовку. Хорошо, хорошо, моя радость, я очень постараюсь не напиваться. Уже пришли?

Вот и дом, в котором обитает семейство Звонаревых. Перед их дверью моя супруга заставляет меня застегнуть шинель, поправить фуражку и придирчиво оглядывает меня со всех сторон. Удовлетворенная осмотром она принимает устало-благородный вид, и мы звоним.

Ниночка Звонарева, эдакая маленькая стерва, уже лет десять отмечающая свое двадцатипятилетие, встречает нас в прихожей. Смазливая горняшка помогает мне снять шинель, принимает Любино пальто, и мы проходим в столовую. Однако! Квартирка, прямо скажем, побогаче моей. Раза в четыре. Не менее десятка комнат, прислуга, а уж стол такой, что куда там нашей бедной Марковне, с ее небогатой сибирско-крестьянской фантазией. Они что, нас ждали? Ах, вот в чем дело! Во главе стола, с физиономией сытого бульдога, восседает целый генерал-майор. Правда, с наградами у него… хм… ну-с, чтоб никого не обидеть, жиденько-с. Юбилейная медаль, пряжка "За выслугу лет" – вот, собственно говоря, и все. Да уж, с моим "иконостасом" я здесь буду "первый парень на селе", как говаривал покойный Куманин.

Кроме генерал-майора, за столом вольготно расположились еще трое офицеров с супругами, и скромный попик с наперсным крестом ротного исповедника. А на столе – Лукуллов пир! Истекает жиром розовая лососина, нахально выпятил вверх шипы рыцарь-осетр, буженина, черная икра всех трех сортов и красная двух, копченая поросятина, свежие овощи… Ощущение такое, что подполковник Звонарев не то, что не проигрывает мне в деньгах, а прилично выигрывает у меня, грешного. Ну, ладно, попробуем выполнить женин наказ…

– Слава Героям!

– России слава! – нестройно откликается хор сидящих за столом.

Показательно, что никто из офицеров даже не делает попытки встать, хотя мои "Георгии", не говоря уже о знаке Героя России, дают мне право приветствовать всех собравшихся вторым, хоть бы они были и старше меня по званию. Только попик вскакивает, точно на пружинках. Ну, раз такое дело, то вот возле Вас, батюшка, я и пристроюсь…

– Водочки, господин подполковник?

– Не откажусь, батюшка.

Ротный наливает мне высокий лафитник и тихонько сообщает, что это – померанцевая, особая, только в Священном Синоде и употребляемая. И впрямь, хороша! Закусим куском лососины. Хорошо! А ну-ка, повторим…

– …этот бокал за нашего Героя, недавно вернувшегося с полей сражений Маньчжурии! Ура!

Ах, какая честь. Кажется, сами их превосходительство генерал-майор, соблаговолили выпить за мое здоровье. Я тронут. Да пес с ними, я не гордый, я и выпью, раз наливают.

Батюшка рядом тихо представляется. О. Платон. Очень приятно, батюшка. Какую семинарию изволили заканчивать? Мы? На Знаменке…

– …этот бокал за наших боевых товарищей, ломающих хребет мировой плутократии! Ура!

Волк тамбовский тебе… ну, да ладно. За ребят и в самом деле выпить стоит. Что, простите? А, благодарю Вас, о. Платон, с удовольствием. Осетрина по-патриаршьи? Нет, раньше не пробовал…

– … этот бокал за наше боевое братство!

Да я б с тобой на одном поле ср… хм, ну, ладно. Тем более что выпивка и в самом деле, отменная. Будем считать, что я пью за цириков, берсальеров и эсэсовцев. Нет, батюшка, благодарю. Я больше паюсную предпочитаю…

– … этот бокал за нашу Партию!

Да если б я знал, что в Партии будут такие проститутки как ты… Ладно, в конце концов, партия – это не горстка ублюдков за этим столом. Партия – это Анненков, Кольцов, Волохов, Моресьев, это миллионы честных людей… За Партию! Буженинка… Ну, как Вам сказать, о. Платон: на фронте пост – это когда жрать нечего. Так что грешен, не соблюдаю…

– … за того, кто научил нас по-настоящему любить Родину – за соратника Кутепова!

Хреново он тебя учил, сукин ты сын! Я, хоть и пьяный, а уже слышал, как ты вон тому толстому интенданту шептал про излишки. Гады… Что? Да-да, спасибо, с большим удовольствием. Интересно, а о. Платон, тоже из этой компании? Ах, вот оно что. Дальний родственник хозяйки? А где служить изволите? На Забайкальском фронте? Батюшка, давайте с Вами, отдельно выпьем.

– Разрешите мне? Благодарю. Я хочу выпить за Сибирь. Там живут, служат и воюют настоящие люди! За тех, кто сейчас в Маньчжурии и Китае, в грязи и крови, стоит насмерть!

Правильно, батюшка, не закусывая! Пусть посмотрят, вояки тыловые, как пьют фронтовики!

– Господа, господа. Прошу всех в курительную. Позволим милым дамам отдохнуть от нашего общества.

Куда это мы, а, батюшка?. О-оп! Нет-нет, благодарю Вас, это, должно, с контузии осталось, шатает… Думаю, Вы правы – померанцевой контузило…

– Зря вот Вы, соратник, думаете, что только Вам тяжело. Конечно, на фронте – смерть, раны. А Вы думаете, в тылу легче? Ведь мы же для Вас стараемся… И представьте себе, у нас тоже, случается, гибнут… Вот, не далее как на прошлой неделе… Господа, не дайте соврать, ведь на прошлой неделе, капитан Рузаев погиб? Ну вот, видите…

– А что с ним случилось? – может быть, я и в самом деле был к ним не справедлив? – Бунт?

– Да вот представьте себе, настоящий бунт. – Звонарев кивает на генерал-майора, и тот, с важным видом, склоняет голову в знак согласия. – Вообразите: пришел капитан в барак, выбрать заключенную, которая должна полы в штабе помыть. Ну, мы же люди, мы понимаем, что ежели тут молодые арестантки, а капитан – мужчина в свои пятьдесят семь еще хоть куда… Был. И вот, знаете ли, выбрал он одну молоденькую, а та возьми и зарежь его осколком стек…

Бац! Сам не пойму, как это вышло: только что стоял спокойно, а теперь вдруг ободранный кулак и Звонарев на полу. Ко мне кидается тот толстый интендант. Ха! Дитя! Да с тобой и Аришка справится, не говоря уже про Севку. Н-на! И еще, н-на! Ах, у вас, господин генерал-майор, "Вальтер" имеется? А бутылкой портвейна по голове не хочешь? А получишь! Ну, суки тыловые, б… зажравшиеся, кто еще хочет?

– Будьте добры, господин подполковник, – металлический голос, заставляет меня обернуться. – Будьте добры. Вот, возьмите его пистолет и покараульте их, пока я не приведу Патруль Чистоты Духовной. Сие есть дело Божие!

О. Платон? Вот это номер! Я и забыл про него совсем. Киваю ротному, и тот исчезает, чтобы через десять минут вернуться с "чекистами". Вся семейка Звонаревых вместе с гостями отбывает под конвоем, а с меня сняты показания под образами.

Мы идем домой. Люба молчит, должно быть дуется за испорченный день. Вдруг она порывисто прижимается ко мне и шепчет:

– Все испортил, дурак. Медведь сибирский, хунхуз маньчжурский! И за что я тебя люблю, такого нескладеху. У Ниночки ведь своя парикмахерская была. Где я теперь буду прическу делать?…

Подполковник Всеволод Соколов. Апрель 1940.

Приснопамятной драке со Звонаревым и Ко удается изрядно испортить мой отпуск. Четыре дня подряд я как проклятый таскаюсь в Святейший Синод. Меня по очереди допрашивают трое следователей: двое штатских и один духовный. Нельзя сказать, чтобы они были грубы или невежливы. Но они исключительно настойчивы. Их интересует буквально все: сколько коньяку я выпил с Кузьминым, о чем говорил с о. Платоном между второй и третьей рюмкой, был ли интендант-полковник застегнут на все пуговицы ли нет? И так далее, и так далее. Странно, они не пытаются ловить меня на ошибках, они даже не заставляют меня ничего подписывать, а только вежливо просят иногда перекрестится на образа в подтверждение своих слов. И все наши, о, нет, не допросы, а "беседы" аккуратно записываются на магнитофон. И вот теперь – кульминация, апофеоз моих визитов в Святейший Синод: получено приглашение к самому обер-прокурору Синода – всемогущему соратнику Ворошилову.