Корела - Герман Иванович Романов Страница 19

видимо не протряхнул рюкзак толком, щелкал их постоянно. С десяток набрался, половину про запас оставил, остальные посадил в горшочках, два ростка проклюнулось. Теперь слуги таскают их с утра сюда, а вечером обратно в тепло дома заносят — подсолнух на северах только в теплицах расти может, ему солнечный юг нужен, хотя в Белоруссии он у него на даче хорошо рос. Но так в Гродно гораздо теплее, чем здесь. Жаль, конечно, что братец помидоров не взял, и перца горького или сладкого в стручках — тоже можно было их посадку организовать. Но чего нет, того нет…

Стефанович отвлекся от мыслей — к Детинцу, мерно вздымая весла, целой вереницей шли струги. Необычное зрелище, такое еще не случалось, чтобы целым караваном припожаловали сюда. И пробормотал:

— Так это из Новгорода князь Мышецкий приплыл…

Ладожское озеро у Сортовалы. Весь северный берег в шхерах…

Глава 21

— Обзавожусь я родственниками, хотя таковым им не являюсь. Ибо самозванец чистейшей воды, ан нет — с восторгом признали, что сильно похож на Одоевских, хотя в любом мире двойников найти можно, а людей просто схожих лицами еще больше. В конце-концов у нас прародители одни. Хотя кто знает — за четыре века кровушку могли и подмешать, а гены свое взяли, ведь доказано что генетика наука.

В другой ситуации Владимир может быть искренне рассмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Вместе с Мышецким прибыл новгородский воевода князь Иван Никитович Одоевский, который являлся ему «дядей», и двоюродным братом его «матери», ливонской королеве Марии Владимировне, будучи младше ее на три года. Прозвище «дядя» имел Мниха, но звался еще как Большой, так как был у него еще младший на пять лет брат, полный тезка, прозванный Меньшим. А вот старший брат Василий умер двадцать лет тому назад. И с первой минуты дородный дядя в драгоценной собольей шубе взирал на него ошарашенно, потом сдавил в объятиях так, что кости захрустели. Да и князь Мышецкий тоже был маленько не в себе, разглядывая их двоих. А уж когда появился первенец князя Иван Иванович, по нынешним временам уже не юноша, а молодой мужчина, двадцати лет от роду и еще безбородый, так и Стефановичу стало немного не по себе — они были похожи, как старший брат с младшим. Тут даже Мышецкий произнес, что «родная кровь не водица, и завсегда свое возьмет».

И вот сейчас Владимир сидел в кресле и курил, размышляя. Информации навалилось изрядно. Дело в том, что тетка князя (и как выяснилось родная «бабка» самому Стефановичу в его нынешней ипостаси) была замужем за Владимиром Старицким, двоюродным братом царя Ивана Грозного. И казнена, вернее, отравлена вместе с ним, и их общими детьми, рожденными в этом браке. В живых оставили только Марию, что уже считалась невестой датского принца Магнуса, хотя ей было меньше десяти лет от роду. Но тут дело государственное — царю нужны были союзники в Ливонской войне, вот и пожалел девчонку. Так что прочитанная когда-то книга несла в себе вполне достоверную информацию. И сейчас он как ни крути признан Одоевскими — а ведь они последние удельные князья в Московском царстве, и род их не пресекся. Старицкие могли претендовать на престол, но из них, и то по женской линии, сейчас «нарисовался» именно он, со своей кандидатурой.

— Нафиг, нафиг — меня там убьют сразу, схарчат моментально, — Владимиру захотелось сплюнуть. Еще бы — пара Лжедмитриев, «сыновей» Ивана Грозного, и вот вам еще «родной» внук князя Старицкого. А ведь еще есть постриженный в монахи Василий Шуйский, и королевич Владислав, которому чуть позже пообещают царскую корону. Но там не срастется — его папенька, король Сигизмунд сам захочет примостить свою тощую шведскую задницу на московский трон. Объединить, таким образом, Речь Посполитую с Русским царством, понятное дело, под эгидой поляков…

— Ох и надымил ты тут, принц, сразу видно что ляхи с литвинами тебя учили. Вот только о том тебе не следует речь вести, как и заикнутся о том, кто твой настоящий отец. Что глаза вытаращил, милый мой племянник, не обижайся на дядьку. Поди сам не знаешь, кто твой настоящий отец. А потому прими совет — учи датскую речь, и как можно скорее.

Иван Никитович уселся в кресло напротив него, взмахнул рукою, отгоняя от себя табачный дым — Владимир затушил сигарету, но аккуратно, превратив ее в «чинарик».

— Отец твой король, кто спорит, только не Магнус, а Стефан Баторий. Матери твоей тяжко было после смерти Магнуса — тот пил страшно. На похороны приехал этот бывший трансильванский господарь — хоть и стар был, но ловок, бабам такие нравятся. Вот и не устояла твоя матушка, и понесла тебя вскоре. Можно было бы тебя «последышем» объявить — но тогда бы я тебя перед собой не увидел.

— Почему, дядя?

Владимир решил вести себя исключительно по-родственному, но как младший к старшему — тут нужно всячески «мостки» перебрасывать и отношения всеми способами крепить.

— Да зарезали бы тебя шведы — сестрица одна в Каркусе жила, и лишь польский король был ей защитой. Стефан свою выгоду имел — ты как наследник Ливонии ему был не нужен, более того, опасен для него. Так что Машка молчала, тебя и рожденную через год от Баторию дочь, твою сестру, стала именовать «приемышами», якобы от ливонского барона, ее верного выссала. Но когда король Стефан помер, осталась она совсем без защиты. А тут Бориска Годунов, царский шурин, подсуетился, чтоб ему сковородки облизывать, прости господи, — князь перекрестился, Стефанович машинально последовал его примеру. И тут Иван Никитович нахмурился, желваками заиграл:

— Ты это брось — католиков у нас не любят, схизматиков проклятых…

— Прости, дядя, но я лютеранин, не признаю власть папы и католиков, — пискнул Владимир, лихорадочно придумывая корректировку «легенды».

— Ух ты, а я испугался за тебя, — волнение дяди было непритворным. Он даже вспотел и принялся утирать лоб. Затем тихо заговорил:

— Ты ведь на польском и литвинском говоришь как на родных языках, на немецком хорошо, а наша речь зело хуже. Вот я и подумал, что тебя ляхи в свою веру привели, схизматиком стал. А сестра твоя где сейчас?

— Не знаю, помню смутно девочку, а она потом пропала.

— Наполовину, значит, обманули. Мария как приехала, ее сразу в монастырь с твоей старшей законной сестрой упрятали, и та через два года умерла — худо ребятенку в обители, как в узилище. И грамотка пришла, что ее «приемыши» в Каркусе померли. Чуть с ума не сошла сама, но молитвами утешилась. Да оно и понятно, Стефан