Владимир Поселягин - Офицер Красной Армии Страница 2

Выбравшись наверх, я бросил рядом ремень с кобурой и выдернул из могилы плащ–палатку.

С трудом встав, я подобрал все вещи и вернулся к дереву. Нос немного прочистился, и я стал чувствовать смрад грязного белья и, что уж говорить, тела. Пока вылезал, не раз пришлось ходить под себя. Санузла у меня не было, деваться некуда. Потом желудок очистился, и ходить под себя уже стало нечем.

— Сейчас бы речку, отмыться, – стуча зубами, пробормотал я. – А лучше в баньку, одеться в чистую одежду и сесть за праздничный стол. Эх, мечты–мечты.

Сжавшись в комок, дрожа от холода, я стал пережидать ночь. Через некоторое время я почувствовал, что меня стало клонить в сон. Этого нельзя было допустить – как умирают от переохлаждения, я знал. Нет, не так сказал: Я ЭТО ЗНАЛ КАК НИКТО ДРУГОЙ!!!

— Надо то‑то делать, – пробормотал я посиневшими губами.

С некоторым трудом встав, осмотрелся. Мгла немного рассеялась, и стало

возможным обозреть ближайшие деревья. Я ошибся. Это был не лес. Скорее всего небольшая роща вроде той, где меня тяжело ранили. Вполне возможно, тут же меня и похоронили, а раз так, то я знал примерное своё местоположение. Насколько помню, расположение штаба дивизиона до моего ранения находилось на полевом стане неподалёку от села Народичи у реки Уж. Я находился где‑то недалеко от Чернобыля, меньше ста километров. Но это пока предположения, утром точно будет ясно. По идее где‑то недалеко должен находиться тот самый полевой стан.

Чтобы согреться, я стал сгребать листву руками, морщась от боли в пальцах. У трёх были содраны ногти и повреждена кожа, остальные тоже выглядели неважно. Набрав гору листвы, я закопался в неё, продолжая дрожать от холода и пытаясь согреться.

— Твою мать! – был мой первый же возглас, когда я проснулся. Смотрел я на чистую кожу пальцев без видимых повреждений, да и ногти все были на месте. Это означало, что ночи я не пережил, соответственно уснул и замёрз. На улице всё ещё холодало. Может, долгое нахождение в могиле дало о себе знать? Ведь в ней я находился часов шесть, безостановочно откапываясь, потому что знал: остановлюсь – умру. У меня была обширная практика, и я стал докой в этом деле.

Проснувшись, я почувствовал странности в своём состоянии, поэтому высунул из листвы руку и, обнаружив своё новое воскрешение, выругался. Я уже привык ко всему этому постоянному оживанию, поэтому особо не обратил внимания, только порадовался, что все раны исчезли. Встав, я бодро огляделся и, сделав лёгкую разминку, адреналин буквально гулял по крови, направился к дереву и сушившимся вещам. Требовалось посмотреть их сохранность.

Первая новость: выводы оказались верны, это был не лес, а роща, которая фактически просматривалась насквозь. Вторая: со своим местоположением я не ошибся, неподалёку просматривались строения полевого стана и, кажется, угловатая коробка танка. Надо подойти поближе и внимательно осмотреться, а то деревья скрывают общую картинку.

Осмотр вещей показал, что можно использовать плащ–палатку, галифе и сапоги, но требовалось их предварительно отмыть и высушить. Надевать грязное я брезговал, но пришлось. Сам был не особо чистый. Найду речку, отмоюсь.

Естественно, прежде чем проверять одежду, я открыл кобуру и достал «ТТ» однако меня ждало разочарование, в пистолете отсутствовал магазин. Запасного тоже не было. Проверив ствол, я обнаружил, что и в нём патрона не было. Так что в кобуре у меня покоился пугач, если кого на испуг взять.

Штаны я не стал надевать, сунул ноги в сапоги, они были всё ещё мокрые, да и где их сушить? Плащ–палатку накинул на плечи, сверху галифе, чтобы сушились от тепла тела, ремень застегнул на поясе, сдвинув по привычке кобуру на ягодицы. Даже срам прикрыть нечем. Кутаясь в плащ–палатку, я направился к просвету, где заметил строения. Видно было плохо из‑за деревьев и кустарника, однако если бы была листва, я бы стан вообще не разглядел.

Буквально через двести метров я сблизился с опушкой и, внимательно осмотревшись, не обнаружив посторонних, вышел на поляну. Фактически от стана мало что осталось. Одно наклонившееся набок строение со следами огня, остальные были разрушены. Подойдя к полузасыпанной ячейке, я заглянул в неё, покосился на пулемётный окоп рядом и пробормотал:

— Крепкие бои тут шли. Видимо, майор держал оборону до последнего… Надеюсь, моих ребят он не погубил.

Перешагнув ячейку, я подошёл к порыжевшему и покрытому ржавчиной от времени танку. Это был БТ-7. Он когда‑то горел, но взрыва боекомплекта не было, видимо, расстрелял всё во время боя. Наклонившись на один бок, расстелив одну гусеницу по земле, он с развернутой в сторону атаковавшего его когда‑то противника башней стоял у капонира, застыв навсегда грозным памятником погибшим танкистам.

— А я тебя помню. Особенно этот шрам, – коснулся я вмятины на борту танка. – Ты из части майора Филатова… Сколько же прошло с того времени? Полгода? Год? Поёжившись – холод стал пробирать до костей, видимо, эйфория после нового рождения схлынула, – я потоптался на месте и, припомнив, где у нас был ручей, откуда повара и ординарцы брали воду, последовал в ту сторону. На опушке я остановился у окопа, где находилась раздавленная сорокапятка, также тронутая на сколах пятнами ржавчины, и, вздохнув, направился дальше. Костей видно не было, видимо, победители похоронили всех. Нужно будет чуть позже, прежде чем выбираться к людям, поискать их братскую могилу и проститься. Что ни говори, а воевали здесь мои боевые товарищи.

Беглый осмотр показал, что трофейщики на славу тут поработали, бросили только то, что не могли восстановить и отремонтировать. Остальное, видимо, планировали сдать на металл, но что‑то не срослось, вот и осталось на месте боя тяжёлое повреждённое вооружение. Если мелочь какая и была, то её утащили местные. Искать что‑либо полезное не было смысла, так что я сразу направился к ручью.

Ручей я обнаружил метрах в трёхстах от уничтоженного полевого стана и бывшей боевой позиции. Надо будет у местных уточнить, кроме всего прочего, что тут происходило.

Скинув все вещи, я, рыча, залез в воду по колено и, чувствуя, как от ледяной воды сводит ноги, стал быстро мыться, сдерживаясь от поскуливаний. Изредка только прорывалось рычание.

Отмыл, особенно то, что было на голове, не волосы, а колтун слипшихся в один ком волос. Бросил в воду галифе и плащ–палатку, чтобы они отмокали. Вниз по ручью сразу же пошла серо–коричневая муть. Я стал бегать у берега, махая руками и подпрыгивая, чтобы согреться. Чуть дальше я обнаружил сугроб снега, который ещё не растаял.

Через десять минут я закончил с отогревом и, почесывая левую ногу – поцарапал её о кустарник, – вернулся к ручью. Снова требовалось лезть в воду и заниматься уже стиркой. С этим я закончил за пятнадцать минут. Конечно, особо чистыми вещи не стали, но хоть одеваться можно без особого омерзения. Выжав и повесив их сушиться на ветки деревьев, я достал из кобуры пистолет и стал отмывать его от грязи, после чего принялся за сапоги. Требовалось отмыть всё. Жаль, сухой тряпочки не было, оружие надо было держать в чистоте, а не как у меня – комок грязи, но чистить было нечем. Даже бывшие портянки на это не годились, я их сразу выбросил.

Закончив с помывкой, я ещё несколько минут позанимался, махая руками и бегая, чтобы согреться, после чего натянул прямо на голое тело сперва галифе, потом сапоги и, наконец, накинул сверху плащ–палатку. Застегнув ремень с кобурой, я побежал в сторону ближайшей деревушки. Идти я уже не мог, просто замёрзну, а бегом шанс был, к тому же была надежда, что не только согреюсь, но и теплом своего тела подсушу одежду.

Время было вечернее, поэтому я заторопился, решив достичь деревушки до наступления темноты. Я, конечно, не знал, какое сейчас время, но если всё ещё идёт война и эти территории оккупированы немцами, я мог с ними встретиться, ну или с полицаями–приспешниками. Мне этого пока было не надо.

К моему облегчению деревушка оказалась на месте. Пара домов, что я помнил, пропали. Только закопченные печи показывали, что они тут были, но другие вполне целы, дымили трубами и помаргивали огнём свечей из окошек. Или лучин, мне было плохо видно.

Жаль, от рощи шли сплошные поля и укрыться в овраге или низине было нельзя. Ползти по полю на брюхе было глупо, всё равно заметят, если есть наблюдатель, поэтому, проанализировав ситуацию, я спокойно, по дороге направился к деревне, стараясь не скользить в грязи. После дождя не просохло и было скользко. Через километр у меня на сапоги налипла грязь, так что пока я добрёл до деревни по абсолютно пустой дороге, три раза счищал её веткой. Однако ничего, дошёл.

Раздался лай, когда я ступил на улицу, и из ближайшего двора выбежала собачонка. Приближаться она не стала, а издалека принялась опасливо и настороженно нюхать воздух. Посвистев, я подозвал собачонку. Та, подумав, подбежала, приветливо махая пышным хвостом, и с опаской встала рядом, готовая рвануть с места в спасительный двор. Присев, я погладил её и пробормотал: