Владимир Поселягин - Комсомолец Страница 2

На этом все, сознание у меня померкло, и буквально сразу я очнулся в новом теле. Я тогда фактически сжег самого себя, не в прямом смысле этого слова, в духовном. Поэтому, когда очнулся, воспринимал все с некоторым отстранением. Нормально я уже в себя пришел и стал воспринимать более-менее окружающую действительность через пять дней после операции. Вот так и закончилась моя прошлая жизнь. Память о семье еще тянула душевной болью, но я смог это пережить, с трудом, но смог. Это навсегда останется в моей памяти и душе, но я знаю, как выплеснуть всю ту черную ненависть, что во мне скопилась, знаю, это-то и придавало мне сил.

Мои соседи по палате думали, что меня терзают душевные муки из-за гибели единственного близкого родственника, отца, но в действительности скрежетал зубами я ночами не по нему. Я его не знал и не помнил, у меня было, по кому страдать.

Теперь пора рассказать об этом мире и в чье тело я попал.

Комбриг Иванов был командиром строгим, но справедливым. Бойцы его любили и уважали. Комбриг — это должность, у моего нового отца было звание подполковника РККА.

Так вот, вечером тридцатого декабря сорокового года он отправился в одну из своих частей, что стояла под Луцком, чтобы поздравить бойцов и командиров с Новым годом и потом вернуться. В эту поездку он взял своего сына, пятнадцатилетнего Евгения Иванова. На обратном пути машина была остановлена предположительно поддельным патрулем, и что там дальше было, не совсем понятно. По этой дороге двигались две военные машины, они-то и спугнули диверсантов в нашей форме и нашли Ивановых и водителя на дороге. Водитель был убит, тяжелораненый комбриг Иванов лежал у переднего колеса штабной машины с намертво зажатым в руке наганом, а его сын в кювете с ножевыми ранениями в боку и огнестрельным ранением руки.

Ивановы не имели родственников. Родители комбрига сгорели в огне Гражданской войны, жену он потерял чуть позже. Он воспитывал только сына, единственного своего ребенка. Потом я узнал, что комбриг женился год назад на женщине, которая имела двух дочерей — девяти и одиннадцати лет. Она была военврачом, по специальности стоматолог, и работала в этом же госпитале, где я лежал.

Судя по ее виду, у нас были прохладные отношения, я не стал их улучшать и оставил на том же уровне. А вот ее дочки так не считали и после школы бежали сперва к ней на работу, следом навестить меня и уже потом домой. Забавные такие девчонки, они своим щебетанием фактически вывели меня из переживаний и душевных мук и, встряхнув, позволили по-новому посмотреть на этот мир. Подумать, какое у меня будет место в нем. Какое бы ни было, я сам решу, где мне лучше быть.

Евгений Романович Иванов родился в Баку в августе двадцать пятого года. Когда я узнал число, сразу назвал его «десантником» — он родился второго августа. Мать у него умерла во время родов, мне именно такую выдали информацию. Он мотался с отцом по всей необъятной территории Союза, а закончилось все тут, под Луцком.

Я комбрига не знал, хотя фотографию видел. Это был стройный мужчина с широким разворотом плеч и решительным лицом с несколько рублеными чертами. Вот только сабля на его боку смотрелась слегка неуместно, но оказалось, отцу ее по должности носить было положено. Он был артиллеристом.

Теперь о себе с того момента, как попал в это тело.

После операции, когда очнулся, я замкнулся в себе. Ни жена отца, ни ее дочки, мои сводные сестры, долго не могли меня из этой апатии вывести. Как мне потом по секрету сказали, я медленно угасал. Но все-таки сестры смогли меня вытащить, да и я немного пришел в себя и стал говорить. Волю к жизни мне дало не щебетание сестричек, а другое, хотя они мне тоже помогли.

Цель. Именно цель вернула меня к жизни. Сначала я не понимал, как все это произошло и для чего, почему. Но чуть позже меня как молния пронзила догадка. Ведь мне дается шанс отомстить, то есть то, чего я желал больше всего на свете. Сильнее всего, конечно, желал вернуть семью, но и эта жажда мести тоже пылала яростным огнем, который ничем не затушишь. Теперь я жил этим. Моей целью было уничтожить как можно больше этой бандеровско-националистической швали и их приспешников. Где я в 1941 году мог это сделать без особых проблем? Конечно же у границы. Значит, неизвестный кукловод, что забросил меня в Луцк, намекал, зачем и для чего я здесь.

Тогда, обдумав за ночь свою легенду, я решил взять на вооружение банальную амнезию. А как еще прикрыть незнание местной жизни?

Это стало первым шоком для врачей, но не единственным. Понемногу я выкарабкался, начал вставать, ходить и понемногу адаптироваться. Даже строил планы на будущее и вживался в местную жизнь, в чем мне изрядно помогали соседи по палате. Такие же военные, как мой отец.

Ко всему прочему я, то есть прошлый хозяин этого тела, еще и в школе местной учился. Вот и пришлось вспоминать школьные годы, благо задания мне носила прямо в палату староста класса. Она же забирала сделанное.

Вживание шло с переменным успехом: с бытом понемногу освоился, а вот со школой были проблемы. Тут учили немного по-другому, чем я привык, поэтому приходилось реально корпеть над учебниками, чтобы решить ту или иную задачу. Труднее всего было с идео логией, которая почему-то называлась историей за восьмой класс. Ничего, вроде как справлялся.

Вот так я и жил уже месяц. Сегодня было четвертое февраля тысяча девятьсот сорок первого года. Если кто спросит, почему я не бегу с криками: «Слушайте меня, я знаю будущее!» К чему? Я не верю, что меня кто-то послушает, тем более после истории с нападением. Определят в психушку, да и все. Войну мы выиграем — я это знаю. А потери?.. Эх-х, посмотрим, попробую их уменьшить. В одиночку — государству, даже местному, я теперь не доверяю. Да и не хочу я, чтобы обо мне кто-то знал, категорически не хочу. Никто не должен знать, что я попаданец, остальное вторично.

— Все у окна сидишь? — услышал я за спиной голос одного из своих соседей, ефрейтора Блинкина — Михалыча, как он сам просит его называть. — Что в столовую не идешь, а? Манка сегодня удалась.

Он подошел ближе и встал рядом, тоже выглянув во двор.

— Да я чуть позже, вторым составом, чтобы столовая не полная была.

Спрыгнув на пол, я, держась правой рукой за подоконник, стал делать приседания, глубоко дыша. На одиннадцатом приседании на лбу выступил пот, но я упорно продолжал занятие.

— Вон твоя мачеха вышла. Получает что-то, — сообщил Михалыч.

При одном из подъемов, не останавливаясь, я мельком посмотрел во двор, там действительно стояла тетя Нина, вдова моего отца. Она была в накинутой на плечи шинели и, несмотря на мороз, без шапки.

— Простудится. Из тепла на мороз выскакивать, — буркнул я, не прекращая приседания. На двадцатом я сдох, поэтому, отдышавшись, направился в столовую.

В коридоре столкнулся с остальными соседями по палате: Гошей-артиллеристом после аппендицита и Лехой-механиком. Он из летного состава, оружейник в истребительном полку. Сюда попал, когда словил плечом случайную пулю. Местные бандиты обстреляли территорию аэродрома и отошли, когда охрана открыла ответный огонь. Один самолет сгорел, как сказал Леха.

Мы уже обсуждали нападения местных бандитов — Михалыч, вон, тоже от них пострадал, пуля попала в ногу — и пришли к выводу, что бандиты стали наглее. Ладно летом они шалят, но зимой? По следам же на них можно выйти. И ведь выходили. Вон, тех, что Михалыча обстреляли на дороге, нашли и задержали. Только вот напавших на прежнего Женьку и его отца, а также на аэродром Лехи задержать не смогли. Ушли они.

Все это было мне на руку. Плохо, что бандиты ушли, конечно, плохо, а вот для меня это приемлемо. Да, когда я восстановлю форму, вернее, наработаю ее, я начну охоту на бандеровцев, или как их тут называют. Эта и была та отдушина, ради которой я хотел жить. Я буду на ленточки резать этих тварей, и для меня только один закон: живыми не брать и не оставлять. Никого.

Так что мне оставалось воплотить все это в жизнь. Я знаю, что есть одержимые идеей люди, я сам стал именно таким. Но по виду этого не скажешь. Я был тихим и неприметным мальчиком, юношей, что лечился в военном госпитале после нападения бандитов. Я не привлекал к себе внимания, так что сотрудники милиции, что меня опрашивали, и особист госпиталя ушли ни с чем. У меня была амнезия, да я имени своего не помнил, какое нападение? Так и жил.

Когда я вернулся из столовой, в палате на моей койке сидели сводные сестренки, Аля и Ольга. Младшая Ольга, она же самая шебутная.

— Привет, малышки, — поздоровался я. Они уже не обижались такому моему отношению, хотя раньше всегда говорили, что они не маленькие.

— Женька, привет! — заулыбалась Ольга. — А мы тебе пирожки принесли. Их у нас в школьной столовой делают. С повидлом, вкусные-е-е!

— Спасибо. А сами как? Вон, тощие какие.

Девчушки были в теплой зимней одежде, но и в ней было видно, что полнотой они не блещут. Я сам старался их подкормить, а тут, видимо, они сделали обратный ход, принесли три пирожка. Разгадав их хитрую уловку, я поделил пирожки поровну. Два им и один себе. Действительно вкусно. Осторожно поедая пирожок, я слушал их щебетание, внутренне улыбаясь, внешне же я, похоже, навсегда разучился это делать.