Лиза Гарднер - Третья жертва Страница 2

– Сообщение о происшествии в восьмилетней школе. Подождите… секунду…

Она нахмурилась. На заднем плане слышался какой-то шум – то ли диспетчер подняла рацию слишком высоко, то ли трубка лежала рядом с приемником. До Рейни доносился треск статических разрядов и крики. Потом четыре четких и ясных хлопка. Выстрелы…

Какого еще черта?

Она шагнула к Чаки, развернула его к себе и снова услышала диспетчера. Впервые за восемь лет в голосе Линды Эймс не слышалось привычного самообладания.

– Всем нарядам, всем нарядам. Сообщение о стрельбе в бейкерсвильской восьмилетней школе. Говорят там… кровь… кровь в коридоре. Вызываю шесть-ноль… шесть-ноль… Уолт, присылай «Скорую»! Оставляю для связи третий канал. Похоже, стреляют в школе… Господи, у нас стрельба в школе!

Рейни уже вытащила Чаки из закусочной. Вид у него был бледный и растерянный. Она ждала от себя каких-то эмоций, но так ничего и не почувствовала. Только в ушах звенело. Не обращая внимания на эту мелочь, Рейни втиснулась в старенький полицейский седан, пристегнулась и привычно включила сирену.

– Ничего не понимаю, – бормотал Чаки. – Какая стрельба в школе? У нас в школе не стреляют.

– Держи радио на третьем канале. Это выделенный канал, и вся информация будет поступать по нему. – Рейни переключила передачу и выехала со стоянки.

Они находились на Мейн-стрит, в пятнадцати минутах от бейкерсвильской восьмилетней школы, Рейни знала, что за четверть часа случиться может много чего.

– Такого не может быть, чтобы у нас в школе стреляли, – гнул свое Чаки. – Черт, да у нас и банд никаких нет. И наркотиков. И убийств, если уж на то пошло. Должно быть, диспетчер что-то напутала.

– Да, – спокойно сказала Рейни, хотя звон в ушах становился все громче. В последний раз она слышала этот звон много лет назад. Когда, еще маленькой девочкой, вернулась из школы домой и, едва ступив за порог, поняла – вот по этому упреждающему звону в ушах, – что мать напилась и что все будет плохо.

Теперь ты коп. И ты – главная.

Ей вдруг отчаянно захотелось пива.

Радио снова затрещало. Рейни только что проскочила первый светофор на Мейн-стрит, когда до нее донесся голос шерифа Шепа О'Грейди.

– Один-пять, один-пять, вы где сейчас?

– В двенадцати минутах от школы, – доложила Рейни, объезжая остановившуюся во втором ряду машину и с трудом уходя от встречной.

– Один-пять, перейдите на четвертый канал.

Рейни бросила взгляд на Чаки – напарник переключился на частный канал. Голос Шепа тут же вернулся, но спокойствия в нем как не бывало.

– Рейни, тебе нужно добраться туда как можно быстрее.

– Мы были в закусочной «У Марты». Гоню как могу. Ты где?

– Мне еще шесть минут. Слишком далеко. Линда уже оповестила остальных, но им еще нужно забежать домой за бронежилетами и оружием. Парни из полиции округа будут минут через двадцать, а из штата – через тридцать-сорок. Если случай действительно тяжелый… – Он не договорил, потом вдруг добавил: – Рейни, ты будешь главная.

– Я не могу. У меня и опыта-то никакого нет. – Рейни взглянула на Чаки – тот тоже выглядел озадаченным. В любом деле главный всегда шериф. Такова процедура.

– Опыта у тебя больше, чем у кого-либо еще, – сказал Шеп.

– Моя мать не в счет.

– Послушай, я не в курсе, что именно происходит в школе, но если там действительно стреляют… Рейни, в школе мои ребята. Я не могу не думать о детях.

Рейни промолчала. Проработав с Шепом восемь лет, она знала двух его детей так же хорошо, как другие знают любимых племянников и племянниц. Восьмилетняя Бекки была страстной лошадницей. Тринадцатилетний Дэнни частенько проводил свободное время в полицейском участке. Однажды Рейни дала мальчику пластмассовую звезду шерифа. Он носил ее почти полгода, а когда Рейни приходила на обед, всегда требовал, чтобы ему разрешили сидеть рядом с ней. Отличные ребята. И теперь они в школьном здании вместе с двумястами пятьюдесятью другими отличными ребятами. Старше четырнадцати там никого нет.

Нет, только не в Бейкерсвиле. Чаки прав. В Бейкерсвиле ничего такого произойти не может.

– Ладно, я – главная, – негромко сказала Рейни.

– Спасибо. Всегда знал, что могу рассчитывать на тебя.

Радио отключилось. Рейни выскочила на еще один красный свет и поневоле ударила по тормозам. К счастью, ее заметили, и машины сразу же остановились. Мельком она отметила тревожные, озабоченные лица водителей. Полицейские сирены на Мейн-стрит? Здесь никогда не слышали сирен на Мейн-стрит. До места оставалось еще добрых десять минут, и Рейни всерьез начала опасаться, что может не успеть, приехать, когда будет слишком поздно.

Двести пятьдесят детей…

– Переключись снова на третий, – сказала она Чаки. – Пусть санитары остаются на месте.

– Но в сообщении говорилось о крови…

– Медики допускаются на место преступления только после того, как будет установлено, что там безопасно. Таково правило.

Напарник сделал, как ему было велено.

– Свяжись с диспетчером. Нам нужна полная поддержка. Думаю, в полиции округа и штата уже в курсе дела, и я не хочу путаницы и суматохи – нам нужна любая помощь, какая только есть. – Она помолчала, припоминая, что им говорили на занятиях восьмилетней давности в душной классной комнате в Салеме, штат Орегон, где она была единственной женщиной среди тридцати мужчин. Полномасштабная мобилизация. Порядок действий на случай большого числа жертв. Тогда это все выглядело странным.

– Пусть местные больницы будут наготове, – добавила она. – Скажи медикам, чтобы связались с местным банком крови на случай, если понадобится пополнить запасы. И пусть Линда запросит поддержку спецназа. И, да, надо предупредить криминалистов – пусть будут наготове. На всякий случай.

Диспетчер вышла на связь еще раньше, чем Чаки успел поднять рацию и выполнить полученные указания. Голос Линды звучал непривычно пронзительно:

– Нам сообщают, что там все еще слышны выстрелы. Информации о стрелке нет. Информации о жертвах нет. Есть сообщения о каком-то мужчине в черном. Стрелок до сих пор может быть на месте. Будьте осторожны. Пожалуйста, пожалуйста, будьте осторожны.

– Мужчина в черном? – Чак как-то вдруг сразу охрип. – Я думал, это кто-то из учеников. Обычно они стреляют…

Рейни вырвалась наконец на шоссе на краю города и добавила газу до восьмидесяти миль в час. Теперь они ехали прямо к цели, до которой оставалось семь минут. Чак передавал распоряжения.

Рейни вспоминала другие подобные случаи в школах, о которых рассказывали в новостях. Но ведь там совсем другое дело. Отсюда, из Бейкерсвиля, даже Спрингфилд казался совсем далеким. И потом, Спрингфилд ведь город, а в городах, как всем известно, свои проблемы. Поэтому люди и перебираются в Бейкерсвиль. Туда, где ничего плохого просто не может случиться.

Но ведь ты-то знаешь, что это не так, а, Рейни? Уж ты-то должна знать…

Чак закончил, и теперь его губы шевелились в молчаливой молитве. Рейни отвернулась.

– Я уже еду, – прошептала она детям, чьи лица стояли перед ее мысленным взором. – Я мчусь к вам изо всех сил.

Во вторник, во второй половине дня, Сэнди О'Грейди попыталась бросить все силы на составление отчетов по исследованиям рынка. Ничего не получалось. Сидя в тесном угловом офисе – бывшей спальне перестроенного викторианского дома, – она чаще смотрела в окно, чем на стопку отчетов, высившихся на ее видавшем виды дубовом столе.

День выдался чудесный, на небе ни облачка. Редкий случай в штате, где дождь идет так часто, что местные жители называют его жидким солнцем. И температура вполне подходящая. Не так холодно, как могло бы быть в это время года, но и не так тепло, чтобы в город потянулись надоедливые туристы.

Идеальный день для всех жителей Бейкерсвиля, переживших немало других дней – дождливых осенних, морозных зимних, с оползнями, из-за которых иногда перекрывался проезд через горные перевалы, и весенней распутицей, угрожавшей уничтожить плодородные поля. Один хороший день на сотню, как иронически заметил бы отец. Но он же первым сказал бы, что и этого вполне достаточно.

Сэнди жила в Бейкерсвиле всю свою жизнь, и на земле не было другого места, где она хотела бы поднимать семью, растить детей. Уютно расположенная между Орегонским береговым хребтом на востоке и Тихим океаном на западе, долина могла похвастать невысокими зелеными холмами, усеянными черно-белыми пятнышками голштинских коров, и окружающими ее высокими лесистыми горами. Молочных буренок здесь было вдвое больше, чем людей. Семейная ферма сохранилась как форма и образ жизни. Все знали всех и принимали участие в жизни соседей. Здесь были и пляжи для летнего веселья, и пешеходные тропы для неспешных осенних прогулок. На обед можно было получить свежевыловленного краба и чашку только что собранной земляники с шапкой свежих сливок. Неплохая жизнь.