Валерий Елманов - Око Марены Страница 2

Трещит Черниговское княжество по швам от такого обилия. Трещит и лопается, как куриное яйцо. И вылупляются из него все новые и новые уделы – то в Новгороде-Северском князь свою независимость провозгласит, то в Курске. Последние же годы и вовсе беда: один за другим города отпочковываются – Вщиж, Трубчевск, Рыльск, Путивль, Карачев, Козельск… А как иначе? Каждому из потомства долю надобно, да не сельцо какое-то захудалое, а град, хоть и небольшой.

Потому и разгорелась пря нешуточная. Повсюду щитами бряцают, мечами звенят. У наследников неимущих глаза как яхонты горят – подсобить немедля надо меньшому Ингварю, чтоб справедливость на Рязани восторжествовала!

А с другой стороны посмотреть – как подсобить, когда он за помощью не шлет? Самозванно-то идти негоже.

Опять же неведомо, о чем там суздальцы думают. Они-то хоть и Мономашичи, но в еще большем родстве с покойным Ингварем были, чье потомство одно только и уцелело. А главное – что скажет Мстислав Удатный, который всем родня – и убийцам и убиенным.

И как ни горячились молодые черниговские княжичи, у которых кроме этого звания да городишки небольшого за душой ничего не было, как ни настаивали, все равно не по-ихнему порешили. Уж больно свежи воспоминания у князя Глеба Святославича от раздора трехлетней давности, когда сводные дружины смолян и новгородцев смерчем пронеслись по Черниговской земле. Нет, в таком деле спешка даже не вредна – смертельна. Наследников понять можно – такой удобный случай, чтобы поживиться за счет межусобиц соседских, навряд ли представится. Но он, Глеб, в ответе за все княжество в целом, и ему ошибаться нельзя. А посему надобно ждать слова Удатного. Благо, что он медлить не любит, поди, надумал уже что-то.

Мстислав Удатный и впрямь уже было надумал, но перед тем как собрать вече новгородское, решил в светлицу к дочери Ростиславе заглянуть. Ежели в поход на Рязань идти, то через переяславские земли. Тут князя Ярослава никак не миновать, а жена его – вот она, в светлице сидит, с девками дворовыми рубаху вышивает.

Это для всех прочих Мстислав в такой обиде на зятя за свой Новгород, что даже жену у него – свою дочь – забрал в качестве наказания. Да мало того – уже два посольства от Ярослава ни с чем отправил восвояси. Не отдам Ростиславу, и все тут!

На самом деле именно за город он особой обиды на зятя своего не таил. Ну, поцапались малость, пришлось поучить, на будущее урок дать – серчать-то чего. К тому же на битых и вовсе зла держать негоже. Наоборот, сейчас самое время к окончательному примирению прийти. Но для этого Ростиславу – дочку свою старшенькую – непременно вернуть надо. А как это сделать, когда она всякий раз на своего батюшку глядит, а в глазищах такая тоска смертная застыла, что все внутри переворачивается. Отец же родной – не зверь какой-нибудь.

О том, что не все ладно в их супружестве, Мстислав понял еще давно, спустя всего полгода после веселой шумной свадьбы. И пусть гордая дочь не жаловалась, но в весточках своих к отцу и добрыми словами тоже не сыпала. Вкратце если суть посланий ее изложить, то смысл их таков – нормально все. Живем, как и прочие. Да просьбы частые – румян с белилами прислать заморских, самых лучших. Слал, конечно, и гривен за них не жалел.

Чуть позже, и то от людей верных, а не от самой Ростиславы, прознал он и кое-какие подробности их совместной жизни. Тогда он и понял вмиг – зачем его умнице и красавице в таком количестве румяна с белилами понадобились. Негоже, когда на лице синяки видны. Что для холопки иной не в поношение, то для княгини переяславской – позор страшный. А для Ростиславы вдвойне – гордая у него дочка.

Однако и у каждой гордости предел наступает. Последнее письмо от Ростиславы ему в Галич привезли. И вновь жалоб в нем не было, только просьба с выбором подсобить – какой монастырь лучше всего выбрать. Да еще подпись внизу необычная – Феодосия. Никогда ранее дочь своим крестильным именем не подписывалась. Не любила она его. Ей больше по душе гордое княжеское было – Ростислава. Да и к монастырской жизни тяги у нее отродясь не было. Скорее напротив. «Чем рясу на себя надевать, так уж лучше сразу к русалкам. У них-то жизнь попривольнее», – говорила она всегда.

А тут и муж ее словно с цепи сорвался, решил любимый Новгород на колени поставить. Словом, все одно к одному – возвращаться надо. Потому и Ярослав, разбитый под Липицей и устроивший со зла страшный самосуд над ни в чем не повинными новгородцами и смолянами, оказавшимися на свою беду в Переяславле-Залесском, поехал, смирив гордыню, не к тестю, а именно к брату Константину. И просьба одна у него была – чтобы тот его Удатному на расправу не выдал.

Потому и Мстислав, обычно добродушный и незлобный, невзирая на все уговоры своего союзника, не захотел мириться с зятем – и к городу его не пошел, и даже видеть Ярослава не пожелал. Последнее – из опаски, что сдержаться не сумеет. Он и даров его не принял – счастье дочери на злато-серебро не купишь. Лишь потребовал, чтобы зять ему Ростиславу вернул. А дабы нелепость своего пожелания скрыть – когда такое было, чтоб князь у князя жену отбирал, пусть даже она ему дочерью родной доводится, – Мстислав к повелению этому присовокупил, чтобы и новгородцы все, кои еще живы остались, тоже были на свободу отпущены и к нему доставлены. И оба знали, какое из требований главнее, а какое – так, для маскировки лишь. Скрипнул Ярослав зубами в бессильной ярости, но делать нечего – все исполнил. И скоро Ростислава с густо набеленным лицом – а как иначе два синяка свежих скрыть – уже у отца в шатре сидела. С ней он и уехал назад в Новгород.

Но такое тоже до бесконечности длиться не может. Замужней бабе – будь ты хоть кто – место рядом с супругом законным, а не у отца, к тому же теперь и случай удобный подворачивается – самолично при возврате пару слов сказать зятю разлюбезному, дабы уразумел, что шутки давно кончились и вдругорядь он, Мстислав, такого прощать не намерен.

– Сбирайся, – хмуро буркнул он, войдя к дочери в светлицу, и махнул повелительно девкам, что сидели на лавках, склонясь над вышивкой.

Челядь мигом исчезла.

– Как скажешь, батюшка, – послушно откликнулась Ростислава, поняв все без дальнейших объяснений, лишь спросив: – Как скоро ехать повелишь?

– Пока вече соберу, пока дружину проверю – с неделю, не менее, провозимся.

– Так ты сам меня повезешь? – не поняла княжна. – А почто со всей дружиной? Чай не на битву едешь – к зятю родному.

– К нему попутно, чтоб тебя из рук в руки передать, да поговорить кое о чем, – добавил он грозно.

Лицо Ростиславы вмиг зарделось ярким румянцем. Она прекрасно поняла, о чем именно, а точнее, о ком будет идти речь. Ох, как же стыдно, как же непереносимо стыдно… А Мстислав, не обращая внимания на раскрасневшиеся щеки дочери, продолжал:

– А дружина со мной на Рязань пойдет. Негоже там творится.

– А я-то думала, что ты ныне токмо Галич непокорный в мыслях держишь.

– Да бог с ним, с Галичем этим, – беспечно отмахнулся Удатный. – Сейчас поважнее дела имеются. Слыхала, поди, что там на украйне земель русских стряслось?

– Как не слыхать. Ужо две седмицы[7] последних весь Новгород, почитай, токмо о том и говорит. А ты, стало быть, сызнова о правде печешься? – вздохнула Ростислава. – А меня, значит, попутно… – задумчиво протянула она.

Лицо ее слегка омрачилось, но длилось это недолго. «А ведь ежели не поедет батюшка на Рязань, тогда и меня попутно не отвезет, – мелькнуло у нее в голове. – Ежели не поедет…»

Она покосилась на старого князя и тихонько осведомилась:

– Одного я токмо в ум не возьму. Когда ты прямиком с моей свадебки на Чернигов подался – тут все ясно. Святославичи Мономашичей забижали – негоже такое спускать. К тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Новгорода на Ярослава с Юрием пошел – там тоже все ясно.

Что именно ясно – уточнять не стала. Ни к чему своим срамом лишний раз любоваться. Вместо этого далее свою ниточку потянула:

– Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный, что по обычаям, среди суздальских Мономашичей навел. А вот ныне я в толк не возьму: чай Святославичи грызню устроили. Так почто тебе туда лезть?

– Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества – тогда и впрямь чужие, – возразил князь. – А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжьем не сиживал.

– Ан, тут запамятовал ты малость, – деликатно заметила Ростислава отцу.

Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[8] за свою жизнь читал ли?» Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб не обидеть, упаси бог. Лучше про плохую память сказать. Она – дело житейское. Для воина иное предание из старины далекой подзабыть малость зазорного нет.