Юрий Валин - Львы города Лемберга Страница 2

- Добрый день. Фройляйн Визе?

- Да, что вам угодно? - фройляйн смотрела настороженно, если не сказать подозрительно.

- Отто Хольт, управление архивов пенсионного обеспечения, - гость снял шляпу, многозначительно подправил вмятину на тулье. - Наше управление хотело бы задать несколько вопросов относительно некого Карла Визе. Штурмбанфюрера Карла Визе. Вы ведь его дочь?

Испугалась. Откровенно испугалась. Бледные губы дернулись. Злая несчастная баба, отец пропал без вести, брат погиб, мать умерла. О женихе ничего найти не удалось, была слишком юна, или и в юности отпугивала лошадиной челюстью...

- Послушайте, господин Хольт, я уже все рассказывала. Я почти ничего не помню. Мне было шестнадцать лет, когда я в последний раз видела отца. И он не был преступником! Просто врач. Очень хороший врач. Да, он носил форму СС, но никаких преступлений...

- Бог мой, мы далеки от мысли предъявлять обвинения вашему отцу, тем более, вам. Прошу вас успокоиться, к сто четвертому закону[8] наш разговор не имеет ни малейшего отношения. Иные времена, Фройляйн Визе. Пора привести в порядок документацию. Вы только представьте, сколько документов сгорело, пропало, было похищено или сознательно уничтожено. Мы обязаны навести порядок в архивах. Прошу вас, давайте вернемся в то нелегкое время...

Отто пил чай - надо признать, довольно неплохой. Фройляйн Визе успокоилась, вспоминала последний приезд отца, разговоры с матерью. Нужно уметь слушать. И спрашивать. Отвратительное чувство "шпионства" исчезло. Это в любом случае история. Или нет? Коллега Земляков ненавидит нацистов. Воспитанный человек, не дает чувствам взять верх, но это чувствуется. И он ходил Туда. Возможно, стрелял в брата этой несчастной фройляйн Визе. Возможно, убил его. Хотя, маловероятно. Коллега занимается той же работой - задает вопросы. Интересно, мог бы он ненавидеть своего соотечественника? Грозить, кричать, светить лампой в лицо, возможно бить, как показывают в фильмах о жутком СМЕРШ? Впрочем, у русских все очень сложно...

От разговорившейся фройляйн Визе дознаватель вышел лишь через четыре часа. Полезного было не так много, но главное подтвердилось. Значит, все таки Lemberg? По-русски - Львов. Город зверя льва. Везде следы призрака "Кукушка", даже над львами. Нащупают коллеги?

***

Приказ на начало операции отдан, и теперь от отдельных людей мало что зависело. Иной масштаб, иной уровень. Оперативная группа "Отдела К" лишь одна из частей огромного механизма, кого еще подхватит и понесет, не угадать. Стать частью спасательной машины или быть затянутым под шестеренки, раздробленным и перемолотым, человек всегда решает сам. У каждого есть свой перекресток, своя дверь или люк самолета. Прыгнул, досчитал, рванул кольцо, встряхнул, раскрываясь над головой купол, парашюта. Или не встряхнул и несешься ты к земле, крича в пустоту...

Проблема в том, что прыгать в жизни не единственный раз приходится.

Капитан Коваленко еще раз просмотрел шифровку. Хорош философствовать. Работаем...

19 июля 201? года. Львов. Улица Медовая. Геріатричний пансіонат (Дом престарелых)

3:40

...Из окопов танки кажутся небольшими, почти нестрашными. Ломанная, неровная цепь железных жуков проявляется из-под прикрытия зелени гая, разворачивается. Далекие, медлительные...

И враз, прыжком приближаются. По ушам бьет грохот двигателей, лязг гусениц, взлетают шлейфы сырой пыли, качаются зрачки башенных орудий. Тусклая краска, белесые знаки и номера, уродливые швы брони. И грохот, грохот бешеных, в четыреста пятьдесят лошадей, двигателей, грохот необрезиненных катков. Рвут траки несчастную украинскую землю...

Не стреляют, еще не видят затаившуюся, замаскировавшуюся роту. Не видят, но чуют...

Сверлит уши грохот. Почему молчат противотанковые пушки?! Будет поздно. Уже поздно...

Еще прыжок - они рядом. Блеск отполированных о сухую землю траков - бешено кружатся, сдирают сочную траву. Дрожь брони и насилуемой земли, торжествующий рев разболтанных дизелей. Это плохие танки, с примитивной трансмиссией, капризными фрикционами, полуслепые, стреляющие почти наугад...

Плохие танки, неумелые, наскоро обученные экипажи. Трусливые солдаты, загнанные комиссарской палкой в ненадежную машину. Они всегда побеждают. И если чудо их остановит: врежет в лоб, вышибет люк механика-водителя, пронзит броню борта, заставит танк замереть, из истерзанного гая выползут новые машины. Их не остановить... Никогда не остановить...

..."Тридцатьчетверка" прыгнула вплотную, заслонила мир. Левое крыло тяжелой машины смято - вздыбилось-оскалилось уродливым клыком, подпрыгивает подвязанное к гусеничной полке бревно, раскачивается кривая петля-удавка наспех увязанного буксировочного троса. Десанта на броне нет: уже спешился? Или и не было?

Микола не видит стрелков врага, не видит дрожащего поля и сырой земли бруствера, не слышит крика гауптшарфюрера-булавного[9]. Взгляд прикован к "перископной" щели на скошенном лбу танка. Глядит оттуда сквозь свои слепые стекляшки механик, скалит неровные зубы, сжимает рычаги. Раздавит. Нарочно раздавит, клятый мокалюга.

Шутце[10] Микола Грабчак, забыв о винтовке и гранатах, приседает на дно траншеи. Пальцы вцепляются в ремень шлема, пытаясь надвинуть поглубже. Не получается: каска и так глубока, надежная, германской стали, - один нос из-под нее торчит. Дрожит земля, скатываются по стенам укрытия комки подсыхающей земли.

Боже, спаси. Прикрой и сохрани. Жить хочется...

Останавливается сердце от танкового грохота...

Пальцы с трудом вылущивают из блистера вторую таблетку. Не слушаются пальцы, совсем чужими стали. Всхрапывают соседи по палате - молодые - едва седьмой десяток разменяли - счастливые своими совсем иными июльскими снами-кошмарами.

Застиранная мягкая пижама холодит спину - медленно старческий пот подсыхает. За окном еще темно, чуть слышно шелестят остатки старинного сада. Спит дежурная медсестра, спят ходячие и неходячие, из разума вовсе выжившие и в своем уме оставшиеся. Нянька дремлет, лишь вечно врущие настенные часы в коридоре звонким затвором щелкают, пули-секунды отмеряя.

Ничего, Микола Грабчак покрепче садовых яблонь и дряхлых соседей будет. Сейчас вот сердце успокоится... Нет у москалей больше танков. А если и осталась рухлядь, то не придут сюда. Кончилась их сила, не даст мудрая Европа вольную украинскую землю гусеницами утюжить. Победил Грабчак, не зря свою кровь проливал, номер зека носил, через себя переступал, перед Советами каялся, план перевыполнял. Сколько хлопцев полегло, чтоб той свободы добиться. Ничего, даст Европа с Америкой кредиты, гарнизоны свои расставит - уймутся москалики. Навсегда уймутся.

Сердце стучало ровнее, почти как часы коридорные. Утро уж скоро, из города автомобиль обещали прислать, на торжество отвезти. Ценят. Хоть и тяжко на жаре сидеть, речи слушать, но долг шутце-стрельца на торжестве быть. Пусть смотрят на ветерана. Пусть гордятся. Единицы их, бойцов "Галичины", героев огненных Бродов осталось.

Форму сиделка погладила. Десять гривен взяла, дупа жирная. Ну, ничего. Пенсию каждый год добавляют. Вот опять надбавки своим ветеранам горсовет принял. Ценят, помнят...

Бывший шутце вернулся из уборной, прилег. Спали соседи. Завидуют, не любят. И пенсии хорошей завидуют, и славе. А ведь и, правда, мало истинно украинских ветеранов осталось, тех, что на правильной стороне бились. Даже из Франции журналисты приезжали, интервью брали. Хотя и мало двести евро за такой рассказ, ну, да что уж... Да, все помнил борец за свободу Микола Грабчак, все крепкая память держала.

Строй с оружием застыл, хор мужественных, пусть и дурно говорящих на немецком языке, голосов:

"Ich schwore bei Gott diesen heiligen Eid, dass ich im Kampf gegen den Bolschewismus dem Obersten Befehlshaber der deutschen Wehrmacht, Adolf Hitler umbedingten Gehorsam leisten und als tapferer Soldat bereit sein will, jederzeit fur diesen Eid mein Leben einzusetzen..."[11]

Нет, до этого, до присяги, еще мальвы были. Сама хата и лица родительские дымкой времени задернулись, а рожини[12] яркие остались. Как вчера цвели.

Был такой поселок - Глибоч. Может и сейчас есть, да только что толку о том спрашивать? Давно ушел из дома Микола Грабчак, давно иную жизнь выбрал.

Житомирская область, Барановский район. В детские годы - приграничье. Микола, народившийся в 1924-м, ранние самые беспокойные годы Советской власти, понятно, не помнил. Кое о чем батько проговаривался, да и дид[13] нет-нет, да и вспоминал, как в старину весело жилось. "До клятых Советов"... Та из ветвей Грабчаков, что потолковее, да похватче, до революции мастерскую держала. Господами не жили, но верную копейку имели. Не то что нынче в артели на государство горбатиться. А артель-то в той же мастерской и закрепилась. Второй цех построили, думают, забылось, кто хозяин по закону...

Бегал Миколка в поселковую школу, но учили там скучному, да и вообще замучили: всеуобуч, семилетка зачем-то, да еще к шестому классу русский язык обязательно изучай. Получал младший Грабчак от родителей по заднице за регулярные "неуды", убегал с хлопцами по садам лазить. Семья небольшая: старший брат в Киев уехал, сестра учиться в Житомир подалась.