Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса Страница 2

Умные, милые лица. Друзья.

И я чуть согнул талию в поклоне на нижней ступеньке лестницы, жадно ища глазами все новые знакомые лица.

— Маниах из дома Маниахов, что делаешь ты здесь, в родном доме, после двухлетней разлуки? — прозвучал голос первого гостя.

Фраза «что делаешь ты здесь» лет двадцать назад, когда я был еще юношей, только входила в моду. И уж, конечно, первоначально не предназначалась для хозяина дома, встречавшего гостей. Но за двадцать лет с этим приветствием хорошо поразвлекались остроумцы. Появилось и «что делаешь ты здесь, если делать здесь нечего?», и «делаешь ли ты здесь то, что я подумал?», и «что бы ты здесь ни делал, давай делать это вместе». В ответ возникло неисчислимое множество еще более остроумных ответов, рождаемых самыми утонченными умами Согда — нашими умами.

А что касается обращения «Маниах из дома Маниахов», то оно означало только одно: старшего в роду, главу и хозяина дома. Даже если этому старшему еще далеко до сорока. Даже если он выбрал себе довольно странный образ жизни: вместо родного дома, где он хозяин, — скромные комнаты в верхнем этаже галереи над аристократическим Восточным рынком Чанъани, громадной столицы самой большой в мире империи, до которой два-три месяца караванного пути.

Маниах из дома Маниахов, тебе не надоело избавлять императора от его запасов шелка?

Надоело. Начинаю новое предприятие. Поскольку все приличные самаркандцы все равно рано или поздно переберутся в Чанъань… Нет, ты не поверишь: только получишь с родины письмо, что такой-то добился в Самарканде успехов — в музыке, танце, поварском искусстве, — как уже видишь его физиономию на главном проспекте города, Миндао. И уже с толстенным кошельком у пояса. Да вот девчонка по имени Меванча, только-только научилась танцевать — отличные ноги, не знают устали, — и уже в Чанъани, и уже звезда. А раз есть в мире место, где нас очень любят, где мы — ценный товар, то пора заработать на этом деньги. В общем, готовься в дорогу. Я и на тебе заработаю.

Маниах, ты видел Ян Гуйфэй, чьи портреты начали рисовать уже в Самарканде, причем художники, которые и в Поднебесной-то никогда не были?

— Я, может быть, и известный персонаж среди тамошнего купечества, но не настолько, чтобы оказаться рядом с возлюбленной императора. Хотя — видел ее однажды, если это называется видеть, добрый мой друг. Она была от меня на расстоянии… как вон тот чинар. Я, собственно, видел лишь ее спину в лазорево-красном шелке. Она легкая, как пушинка. Взлетела в седло, лишь чуть коснувшись ногой принесенной ей скамеечки. Совсем молоденькая, и вовсе не так толста, как говорят. А лицо ее на таком расстоянии я так и не рассмотрел. Видел, как сверкали камни в шпильке над прической, еще видел круп лошади и двух дам — одну с веером на длинной ручке, другую с мухобойкой.

Маниах, что делаешь ты здесь, если волшебники твоей новой страны продали тебе секрет вечной молодости? Посмотри, Сабит, он единственный из нас совсем не изменился. Все как мальчик, да? И это человек, который уже не менее восьми раз прошел по Пути, через каменные голодные пустыни, снежные перевалы, русла предательских рек! У тебя же до сих пор глаза ребенка! Делись секретом, великий торговец.

О, секрет вечной молодости очень прост, моя дорогая (какой позор, как же ее зовут — не могу вспомнить): берется семя взрослеющего жеребенка… для чего подводят к нему молодую лошадку задницей вперед… нет, не надо обливать меня вином, оно, должно быть, слишком хорошо для этого — кстати, я его сейчас попробую… так вот, и этот жеребенок…

Маниах из дома Маниахов, что делаешь ты здесь, если, как мы слышали, тебе нет равных в закупках лучшего шелка? Ты овеян славой, Нанидат, вот паршивец. А ты знаешь, что твой отец приходил когда-то жаловаться моему, что из его сынишки растет что-то не то — кончит плохо, станет поэтом или музыкантом… Да, да, это было, Нанидат! И не так уж давно!

Я сиял улыбкой, не успевая ласкать словом и взглядом все новых друзей. Но душа переполнялась грустью. Что с вами стало, лучшие из лучших в Самарканде? Почему столь у многих погасли глаза? Почему у этой женщины, по которой когда-то страдали сразу два племянника ихшида — правителя Согда, такая увядшая и грубо напудренная кожа: в наши-то годы! А с дальнего конца двора — мрачный взгляд бывшего друга, потому что я не мог не увидеть его слегка потершийся шелк халата. Как будто для меня важно, кто из друзей разбогател, а кто обеднел. И еще — чем болен потомок древней семьи, которая была здесь знатной еще тысячу сто лет назад, когда в город впускали завоевателя Искендера Двурогого с его измотанным воинством? Почему он, мой ровесник, кажется почти стариком?

Потускневшие, выцветшие, смешные, милые, лишившиеся кто молодости, кто былого богатства, и все — надежды. Завоеватели, может быть, и уйдут, но не вы их победили. Ваша война уже проиграна. О, ты, развалина, мой Самарканд.

(Не попадайся в эту старую ловушку, Нанидат, шептал внутренний голос, тебе ведь попросту нужно, чтобы здесь все было плохо. Иначе как ты объяснишь сам себе, почему покинул родной город?)

— Маниах из дома Маниахов, а правда ли, что ты не просто говоришь на языке империи Тан, а еще и научился писать эти странные значки, ни один из которых не похож на другой?

— Я даже изобрел шесть новых значков, не похожих вообще ни на что. И все — непристойные.

— Осталось только выучить жуткий язык народа арабийя — и тебе не будет равных во всем мире. Это просто, дорогой Маниах, — их язык состоит из сплошных «ля-ля-ля», перемежаемых мерзким шипением. Я запретил своему сыну учить эту дрянь, а он…

И тут этот патриот запнулся, слишком поздно вспомнив, что некоторые слова в этом доме — точнее, при мне, — никто не произносит. Но ему на помощь уже спешили двое, наперебой старавшиеся отвлечь меня:

— Эй, успокойся, темнолицые уже побеждены. Ты что, этого не знаешь? Их уже считай что нет. Этот халиф — последний. Можно забыть их язык, если хочешь.

— Что значит — их нет? А эти, которые родились уже здесь, в Согде, и живут на нашей земле, — они куда денутся, всех убить? А каждый пятый из наших, который привык уже ходить в их пустые храмы, — что делать с ними?

Я начал готовить очередной остроумный ответ. И тут…

— Маниах из дома Маниахов, что же ты стоишь как истукан, если я умираю по тебе, как и раньше? Посмотри же на меня, наконец!

И я поворачиваюсь, и растворяюсь в самых серых глазах во всем Самарканде.

Она всегда играла словами, дерзкая Халима из дома Вгашфарна, она обожала вгонять меня в краску такими вот речами в юности, — и все-таки мы оба знали, что в них была искра правды. Но прекрасная сероглазка подошла не одна — она подвела ко мне незнакомого дихканина с настоящим согдийским лицом (горбатый нос, жесткая короткая бородка, выпуклые зеленые глаза) и застенчиво наклонила голову.

— Как же ты долго не ехал, прекрасный Маниах, — вот я уже успела овдоветь и вновь выйти замуж. Познакомься: Ашкенд, сын того, кто командовал отрядом из Нешефа в битве у Железных ворот. Два замка, вдобавок к моему, обширные запущенные земли — мы приведем их в порядок, — и сам он хороший человек. Подружись с ним, Нанидат, вы так похожи.

Вот тогда, кажется, все и произошло.

Нет, сначала я, наконец, поднял к губам чашу с вином и чуть было не сделал глоток — просто так, ради паузы в разговоре.

Но вино не допустило такого обращения с собой. Теплый аромат перезрелой ежевики таил что-то необычное и суровое — оттенки старой кожи? Или, наоборот, молодой и живой кожи? Еще вдох жадно раздувающимися ноздрями — и я почувствовал намек, только намек на упавшую с замерзших деревьев листву. Ну и сокровище! Вино воинов и мудрецов.

Я поднял глаза — и увидел, что братец с удовольствием за мной наблюдает.

И я еще хотел похвастаться перед тобой тайюаньским вином, — крикнул ему я через головы. — Что это такое? Откуда? Мерв?

Конечно, Мерв, — ответствовал он, растягивая рот до ушей и превращая глаза в щелочки. — Но не просто Мерв. И дело не только в том, что оно пролежало в запечатанном кувшине одиннадцать лет. За этим вином-целая история. И какая история!

Я обвел глазами зал. Один дихканин сосредоточенно водил чашей перед ноздрями. Другой отрешенно облизывал губы, устремив взор к потолку. Что за уникум выташил брат из своих запасов в этот славный день?

Я, наконец, сделал глоток — и чуть не засмеялся от веселой нежной кислоты вина, мгновенно сменившейся намеком на сладость.

Все мы к этому моменту уже передвигались со двора в залу.

Эта процедура когда-то, лет сто назад, была всего лишь обычаем встретить гостя уже на пороге чашей особенно хорошего вина. Гость делал первый глоток и с достоинством шел в залу с многоцветной росписью под длинными балками потолка (вытянутые и изогнутые тела сказочных зверей, воины в кольчугах, женщины с громадными синими глазами), чтобы усесться на отведенное ему место под стеной. Тут появлялась еда, а потом выходили и музыканты с танцовщицами.