Дмитрий Бондарь - Другой Путь.Часть 1 Страница 2

   А Захар уже тянул меня за рукав.

   Летняя дискотека под открытым небом в городском парке культуры и отдыха встретила нас запахом пота и сигарет, гоготом местной шпаны и "Барабанщиком" Гнатюка. И я сразу отметил, что еще тридцать лет кудрявый украинский парубок будет петь только "Барабанщика" и "Птицу счастья". И все - ничего больше он уже не сделает. Будут какие-то песенки, но нынешней популярности ему не достичь никогда.

   Ему и другим нашим "звездам советской эстрадыё" на смену придут группы "Мираж" и "Майский лай", нет, "Ласковый май" - с наивными, плохорифмованными простенькими однообразными песенками, какие-то бесчисленные Саши Айвазовы, Кати Лель... "Вспоминать" дальше мне расхотелось.

   Захар моментально ввинтился в притоптывающую толпу, а я остался стоять под деревом. Примерно час я наблюдал за людьми - знакомыми и не очень - и "вспоминал-вспоминал-вспоминал" их будущее. Кто-то был виден весь, кто-то полностью закрыт для меня.

   А со сцены наши доморощенные музыканты уже спели "Траву у дома", "Под крышей дома твоего" и взяли короткую паузу.

   - Привет, - ко мне неожиданно подошла Нюрка Стрельцова с параллельного потока в институте.

   Была она хорошенькая блондинка, с ладной фигуркой и одним существенным недостатком - сильно сосредоточена на комсомольской работе - будто и нечем более заняться девице в девятнадцать лет! И я никак не ожидал ее здесь увидеть - больно ответственно она относилась к своей общественной нагрузке, и на всякие танцы-шманцы времени у нее не было никогда прежде. Несмотря на свою показную деловитость и круглосуточную занятость комсомольскими поручениями, она часто улыбалась, смешно морща тонкий носик. От ее улыбки таяли все, кого я знал и я не был исключением.

   - Привет, - привычно улыбнувшись во весь рот, ответил я и "посмотрел" ее будущее.

   После событий 1991 года она вышла замуж за какого-то ... бандита, что ли? И это тоже было интересно. Никогда бы не подумал такого про комсомольского активиста Нюрку. И после девяносто первого года она куда-то пропала с моего горизонта - я не знал, что с ней случится после ее замужества.

   - Что, Ань, выездная сессия институтского комитета комсомола? Теперь и на дискотеке? - Не очень умно пошутил я, уже зная, что она мне ответит. Как знал и причину ее появления здесь.

   - Дурак ты, Фролов! - Точно, до 1991 года еще далеко и ее слова я помню все наизусть. - Я к тебе как к человеку, а ты...

   - А я как Буратино - деревянный, ага?

   - Хуже! Как то полено, из которого еще не сделали Буратино! Вот! - Пока от известного мне текста мы не отступили ни на букву.

   А что будет, если я скажу что-нибудь не то?

   - Анька, а пойдем завтра в парк, на лодке покатаемся? - Черт, и все равно я знал, что она мне ответит!

   - Завтра не могу, Фролов. У нас отчетно-выборное собрание. Давай послезавтра?

   - Не, Ань, - продолжал я свой эксперимент. - Послезавтра я, может быть, уже повешусь от неразделенной любви.

   - Вот точно дурак! - Но в ее глазах я заметил интерес. Не тот, что она проявляла к своим товарищам по комсомольской ячейке. - А что я Леньке скажу?

   Ленькой звали нашего секретаря институтского комсомольского комитета.

   - Дуракам счастье. А Леньке своему скажешь, что человека от смерти спасаешь.

   Странным образом я вдруг увидел ее и после девяносто первого. Идущую за чьим-то гробом в июне девяносто четвертого. И потом, еще через пару лет, быстро состарившаяся и осунувшаяся, она вернулась в дом матери, надеясь наладить свою жизнь, но успевшая как раз к тому, чтобы погибнуть вместе с матерью и отчимом в банальном ДТП под колесами КАМАЗа с пьяным водителем. Это было так неожиданно, что я поежился. Не знаю, что у нее было в первом варианте будущего, но вот этого - нового, что я только что увидел, я ей не желал.

   - Хорошо, - согласно кивнула головкой Нюрка. - А где тогда встретимся и во сколько?

   - Не, Ань, - пошел я на попятный, - я вспомнил, действительно, не могу завтра. Лаба завтра сложная. Давай в следующий раз, хорошо? Созвонимся потом.

   Я не знал ее телефона, как и она не знала моего - да у нас с мамой его попросту не было, но похлопав ресницами, она согласилась:

   - Ладно. А ты здесь один?

   - Не, с Захаркой, - я вглядывался в мельтешащие передо мной рубашки, платья, лица, собираясь найти и позвать приятеля домой.

   - С Майцевым? - Она улыбнулась. Мне иногда казалось, что Захарку любили и знали все особы женского пола в городе в диапазоне между пятнадцатью и тридцатью годами. - А где он?

   Стрельцова тоже вертела головкой в разные стороны, но я заметил его первым.

   Его бледная физиономия мелькнула за танцплощадкой, там, где обычно ошивалась местная шпана. Была она испуганной и какой-то... просящей, что ли? Не медля ни секунды, я сорвался за ним, даже не попрощавшись с Нюркой.

   Посчитав, что непременно увязну в толпе танцующих, я обогнул ее бегом и выскочил на небольшой пустырь за сценой дискотеки, огороженный с трех сторон кустами, а с четвертой - задником сцены.

   Захар сидел на единственной скамейке, стоящей посреди заплеванного шелухой подсолнечника пространства, а над ним нависали с трех сторон Васек Глибин и пара его дружков - Жбан и Гоша. В опущенной голове Захара читалась какая-то обреченность.

   - Я тебе говорил, студент, к Ольке не подкатывать? - Васек перекладывал из руки в руку полупустую бутылку "Жигулевского". - А ты сильно умный, не хочешь слушать, что тебе уважаемые люди говорят, да?

   - Да чего ты, Васян? - Жбан отвесил оплеуху моему товарищу. - Чего языком молоть? Сунь ему в морду пару раз для памяти! Или, давай, я суну?

   - Заткнись, Жбан, - Глибин отхлебнул пива и передал бутылку Гоше. - Если б я хотел ему в морду зарядить, я бы так и сделал. Но мне нужно чтобы он к Ольке не лез.

   - Смотри-ка чо! - Это Гоша заметил меня и не преминул подать голос.

   - А, Серый! - Обрадовался Васек. - Подходи, поможешь объяснить твоему другу, что такое хорошо и что такое плохо.

   Не то, чтобы мы были с Васькой приятелями - просто когда-то давно ходили в один детский сад и с тех пор здоровались при встречах. Если выпадала возможность - выручали друг друга по мелочи, но никогда никаких совместных дел не водили.

   Я не торопясь пошел к нему, всматриваясь в будущее этой троицы. Жбану осталось жить шесть лет: уйдя в рэкетиры, он очень быстро окончательно оскотинился и потерял разум - "наехав" на сына начальника городского УВД, он подписал себе очень серьезную статью и так и сгинул где-то на лагерных пересылках. Гоша стал одним из первых городских легальных коммерсантов-кооператоров, но потом, в 1994-ом, его магазин сожгли, а его самого закопали в лесу живьем его же прежние друзья. А вот Васек стал Героем Советского Союза за неизвестный подвиг, совершенный в 1988 в Афганистане. Посмертно. И прибыл в родной город в закрытом гробу. Я буду пить водку на его похоронах. В военкомате его фотографию повесят в короткий ряд районных героев.

   - Отпусти его, Вась? - Я был само добродушие.

   - Не, Серый. Никак не можно, - Васек выпустил сквозь щель в зубах струю слюны. - Он опять к Ольке лезть будет.

   - Тебе-то что? Она ж не твоя подружка? - Я уже стоял в паре метров от него и видел, как разошлись в сторону его помощники, а с противоположной стороны пустыря показались еще двое - Женек Панама и Сема.

   - Да, не моя, - отрицать известный всем факт Глибин не стал. - Братки моего девка. А пока он в армии, к ней всякие лезут. Ведь он когда вернется - разбираться не станет, просто порежет твоего Захарку и все. Я против этого. Лучше уж я ему по бестолковке настучу для вразумления. Жив останется, да и Саньку от тюрьмы уберегу. Что-то имеешь возразить?

   Подошедшие Женек и Сема остановились возле Гошки и протянули руки за семечками, которыми и были щедро одарены.

   - Она-то знает о том, что она Санькина подруга? - Васькиного брата я знал - он был старше нас на год и дурнее Жбана раза в три: втемяшил в свою голову, что эта Олька принадлежит ему и ушел в армию, пообещав прибить любого, кто будет с ней "крутить любовь".

   Я уже знал, что именно после этих слов начнется драка и был к ней готов: подкравшийся сзади Жбан получил каблуком по голени и взвыл, падая на спину и хватая обеими руками ушибленную ногу. Я видел, как Захару прилетела смачная оплеуха в левый висок, и я знал, что он упадет со скамейки, а Васек с тощим Панамой бросятся его топтать, предоставив меня Семе и Гошке. Меня такое продолжение не устраивало - в нем мы с Захаром, избитые и грязные, в шелухе и соплях брели домой, распугивая прохожих.

   Поэтому в руке моей оказался ключ от квартиры, и я ткнул им набегавшему Гошке в ребра, уже зная, что ничего опасного не произойдет.

   Гошка схватился за бок и заорал:

   - Он меня порезал, сука, порезал!!!

   Сема удивленно остановился, оглянулся и сразу же получил двойку в корпус и тем же ключом в нос. Он что-то замычал, а из разодранной губы брызнула кровь.