Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 2

- Простите, Людвиг, я сам не свой. Сижу у постели вашего сына, и веду этот дурацкий разговор о политике...

Голоса пропали в тонком пении подступившей к ушам крови.

Когда Клаус снова пришёл в чувство, то ощутил спиной лужицу остывающего пота, не успевшего впитаться в перину.

Взрослый разговор всё тянулся.

- ... колченогий. А профессор Гебхардт - лучший в Европе специалист по болезням коленного сустава. Это более чем естественно, что Гёббельс лечился у Гебхардта. К тому же, насколько мне известно, Комиссия сняла с него все подозрения.

- Комиссия ни с кого не снимает подозрений. Она их просто не оглашает, ради сохранения общественного спокойствия. Я уверен - головы ещё полетят. Особенно в СС. В конце концов, убийцы тоже носили чёрные формы. Во всяком случае, такова официальная версия.

Клаус приоткрыл глаза и голова тут же закружилась. Он крепко зажмурился и стало легче.

- Что вы думаете об этом новом человеке?

- Дитль? Ширма. Говорят, он не хотел покидать фронт. Его заставили прилететь в Берлин. И вручили власть. Точнее, видимость власти.

- Не забывайте, Людвиг: такие люди всему учатся очень быстро. Он ведь не просто бравый вояка, каким его изображают газеты. Он в Партии с двадцатого года.

- Это верно. Сугубо между нами: через него шла вся агентурная работа и пропаганда в армии.

- Даже так? Ну, тем более. Разумеется, сейчас он - просто кукла, которую дёргают за ниточки. Но те, кто принимают его за Хансвюрста, очень сильно ошибаются.

- Я тоже так думаю.

- Вопрос в том, кто тут кукловоды.

- Вермахт и военная разведка. И, возможно, кое-кто из партийных... Смотрите! Неужели...

Мальчик снова попробовал открыть глаза. На этот раз белых пятен не было. Он увидел блестящую спинку кровати и красную руку доктора с серебряной ложечкой между пальцами.

Во рту было сухо. Распухшее горло болело, как будто его расчесали изнутри.

- Пить, - тихонько попросил он.

HAUPTTEXT

Kapitel 1. 3 февраля 1991 года, воскресенье, утро. Окрестности Висбадена.

"Ра-асцветали яблони и груши..."

Фридрих снял правую руку с руля, опустил с потолка кронштейн держателя. Вытянул из кармана черную тушку целленхёрера, переходящего уже к туманам над рекой. Легкое, безобидное фрондерство, проходящее скорее по графе "милые чудачества". Имперский барон, оберст Люфтваффе, кавалер Рыцарского Креста Фридрих Власов не считает нужным скрывать свои русские корни. И даже слегка бравирует ими. Что ж, почему бы и не побравировать. Его фамилия уж никак не менее славная, чем, скажем, какой-нибудь "фон Бок". В конце концов, фон Бока отец в свое время так шуганул от Москвы, что первый на всю жизнь проникся ко второму глубоким и искренним уважением...

С тем же успехом это могла быть "Песня Хорста Весселя", которую так любят твердолобые патриоты, или "Лили Марлен", все еще не теряющая популярности в вермахте, или любой из маршей Люфтваффе. Просто милые чудачества - это такая вещь, которую лучше иметь, чем не иметь.Что бы там ни говорила официальная доктрина о сверхчеловеке - и начальство, и случайные собеседники чувствуют себя настороженно в присутствии того, кто лишен даже самых невинных слабостей.

"Вы-хо-дии-ла на берег Катюша..."

И все-таки целленхёрер - пожалуй, самое страшное творение дойчского инженерного гения. Достанет тебя где хочешь - хоть в кровати, хоть в туалете. Хоть на загородном шоссе воскресным утром, когда ты только-только выбрался, наконец, полетать в свое удовольствие... Хорошо бы сделать вид, что он вне зоны приема. Конечно, его целленхёрер - только по виду обычный "Сименс", а на самом деле в мире найдётся очень мало мест, где он не принял бы сигнал... разве что пещеры глубоко под землей... но почему бы барону Власову - в свой выходной, между прочим, день - не отправиться исследовать пещеры?

Увы. Высветившийся в окошке номер хоронил на корню спелеологическую версию. Долг есть долг, как бы высокопарно это ни звучало.

Власов потыкал большим пальцем в кнопки, набирая код активизации фершлюсера.

- Доброе утро, Фридрих, - потек из трубки привычно неторопливый, с хрипотцой голос Мюллера. - Кажется, я вас разбудил?

- Нет, Отто, - по телефону, даже через фершлюсер - никаких званий и подлинных фамилий.

- В таком случае, вы долго берете трубку, мой мальчик.

Фридрих терпеть не мог это обращение, подходящее, может быть, зеленому лёйтнанту, но не сорокалетнему оберсту. Однако шеф тоже имел право на маленькие чудачества. Власов иногда размышлял над тем, насколько они натуральны: уж очень не подходили этому человеку манеры этакого ворчливого, но добродушного дядюшки. Фридрих достаточно хорошо знал настоящего Мюллера, чтобы прийти к выводу: все эти мюллеровские "мальчики", равно как и тщательно подчёркиваемая аристократическая брюзгливость в голосе - такая же игра на публику, как и его, Власова, музыкальные вкусы... Впрочем, сейчас всё это неважно.

- Я за рулем, - пояснил Власов и тут же уточнил: - Один.

- Едете по делам? - как ни в чем не бывало, продолжал светскую беседу Мюллер.

- Нет. На аэродром. С понедельника у меня отпуск, - добавил Фридрих, хотя и понимал, что это уже ничего не решает.

- Знаю, мой мальчик, знаю. Но, боюсь, ваш отпуск придется отложить. Вы нужны.

Власов мысленно взвесил последние слова. Разумеется, шеф никогда не сказал бы "вы нужны Райху" или чего-то похожего. Как и большинство сотрудников Управления, он тщательно избегал даже намёка на патетику. Однако же, в другой ситуации Мюллер сказал бы что-нибудь вроде "вы нужны Управлению", или "вы нужны мне". В первом случае можно было бы, по крайней мере, поворчать. Во втором - выговорить себе сколько-нибудь времени для улаживания личных дел. Но простое "вы нужны" - гм, похоже, что-то серьёзное...

- Как скоро? - ровно спросил Власов.

- Как говорят наши заокеанские друзья, вчера. Так вы говорите, что подъезжаете к аэродрому? Очень кстати. Вы сейчас под Висбаденом, не так ли?

- Майнц Фитен. Поведу сам. Распорядитесь, чтобы мне без проволочек дали маршрут на Берлин.

- Разумеется, мой мальчик, разумеется. Жду вас в нашем уютном гнездышке.

- Постойте, Отто! Скажите хотя бы в двух словах, что случилось!

- При встрече. До свиданья, Фридрих.

Скверно. Если Мюллер не доверяет даже шифрованному сигналу, значит, неприятности и впрямь значительные.

Забавно все-таки, в который раз подумал Фридрих, что фамилия его нынешнего шефа - Мюллер. Нет, не сын, даже не дальний родственник того, легендарного, который пережил и приход к власти своих вчерашних врагов из НСДАП, и Сентябрьские убийства, с последовавшим за этим разгромом СС, когда слетели головы всех его начальников и многих подчиненных, и дитлевские реформы, и Нюрнбергский Чрезвычайный съезд, и Обновление - и наконец с почетом ушел в отставку в шестидесятом, удалившись в свое поместье под Мюнхеном ухаживать за садом, нянчить внучат и писать мемуары. Что до последнего, то ему настоятельно рекомендовали этого не делать. Но старина Хайни всех успокоил, заверив, что его мемуары будут опубликованы лишь через тридцать лет после его смерти. Тем самым наглядно продемонстрировав, что в откладывании своей кончины на как можно более поздний срок заинтересован не только он. Позже, при Шуке, он для пущей убедительности даже разместил в REINе личную штелку с обложкой несуществующей книги и несколькими оборванными цитатами; даже на восьмом десятке для него не составило труда освоить новые технологии. Человек, которого называли "германским Талейраном", в чей особняк еще и через много лет после его отставки наведывались не последние в Райхе люди, умер лишь в позапрошлом году, дожив до 89 лет. Говорят, его разум оставался ясным до последней минуты.

А Отто Мюллер - всего лишь однофамилец. И за свою фантастическую карьеру он может быть благодарен только себе, а не родственным связям: у шестого сына кёнигсбергского учителя математики влиятельным родственникам взяться было неоткуда. Да и фамилия, честно говоря, заурядная: мельников в старом Дойчлянде всегда было много, у многих профессия стала наследственной, так что ничего удивительного в том нет, что любимое Отечество не испытывает недостатка в Мюллерах... Но все же: насколько фамилия человека определяет его судьбу? Фридрих Власов не раз задавался этим вопросом. Уж, казалось бы, насколько далеко от России лежала его дорога - его, имперского гражданина, офицера Люфтваффе, участника Африканской кампании - и мог ли он думать тогда, рассекая на своем Ме 600 раскаленное марево над Сахарой, что пройдет не так уж много лет, и "восточный вопрос" станет его основной профессией?

Он остановил "BMW" у ворот пропускного пункта. Седоусый охранник важно изучил пропуск, сверил фотографию с оригиналом, и, наконец, с достоинством кивнул. Интересно, неожиданно подумалось Власову, воевал ли он? Тогда, в ту войну? Судя по возрасту, мог успеть. Возможно, даже на Восточном фронте. Хотя нет, вряд ли: там все закончилось в сорок третьем, а охраннику вряд ли тогда было больше шестнадцати. А вот в последней попытке высадки в Англии мог и поучаствовать... Но Власов никогда не заговаривал с охранником, и сейчас не стал нарушать этой традиции.