Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан Страница 2

На «Пинте» спустили прямой парус. «Пинта» делала поворот на шестнадцать румбов. За нею начала поворот и «Нинья».

Назад?!

Предатели!

Он догонит их и принудит к продолжению плавания на закат. Нет, к дьяволу трусов! Он пойдет на запад один. А дома Пинсона будет ждать королевское правосудие…

Колон не успел додумать эту мысль. На него накинулись сзади. Он даже не успел схватиться за рукоять кинжала, всегда носимого под камзолом.

Был полет, и шумный всплеск, и соленый вкус воды…

И секундная досада на свою недогадливость. И возмущение, и ярость! Его, Адмирала моря Океана, выкинули за борт!

Тяжелые ботфорты тянули вниз. Колон вынырнул, набрал в легкие воздуха и сейчас же вновь ушел под воду. Извиваясь червяком, он погружался, пытаясь избавиться от камзола и содрать с ног ботфорты. Это ему удалось. Уже почти совсем задыхаясь, он пробкой взлетел на поверхность. Закричал.

«Санта Мария» ушла далеко вперед. Матросы на палубе старательно горланили песню. Когда их спросят, они ответят, что ничего не слышали. Нет-нет, совсем ничего! Потом каракка повернет и для порядка порыщет тут и там якобы в поисках Адмирала, случайно выпавшего за борт. Или, быть может, утопившегося от отчаяния? Господи, спаси его грешную душу!

Разумеется, Адмирал не будет найден, несмотря на все старания.

Колон умел плавать с детства. Но полезное умение уже ничем не могло ему помочь.

Однако он плыл, не собираясь сдаваться. Сначала – за ушедшей далеко вперед «Санта Марией». Потом, когда судно повернуло, он не поплыл наперерез в безнадежной попытке спастись. Странная идея овладела им. Может быть, то, что не удалось трем кораблям с маловерными экипажами, удастся одному искренне верящему в успех пловцу? Ведь должна же лежать земля на западе, должна!

Восток был черен, как тело мавра, но еще светился закат. Ошибиться направлением было невозможно. А когда совсем стемнеет, любой моряк найдет верный путь по звездам.

В положенный срок зажглись созвездия. Адмирал моря Океана плыл, теряя силы, и знал, что не увидит рассвета. Но он упорно плыл на запад, ища землю, к которой не приблизился и на половину пути.

Никто не знает, что пресекло его жизнь – усталость или акулья пасть. Но догадывался ли он в миг последнего отчаяния о том, что пройдет еще без малого век, прежде чем море Мрака, иначе называемое Великой Атлантикой, будет наконец-то пересечено с востока на запад?

Вряд ли.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой появляется Нил с Енисея, граф Лопухин получает новое задание, а Еропка приходит в ужас

– Сто-о-ой!.. Держи-и-и!…

Крик взбудоражил мирную улицу. Прохожие начали оглядываться. Кое-где к оконным стеклам прилипли физиономии обывателей.

Когда начинают драть глотку, выкрикивая такие слова, да еще орут на всю улицу, дело ясное: начинается погоня за вором, и притом за неловким вором, скравшим что-то мелкое и не вовремя попавшимся на глаза приказчику. Почему мелкое? Потому что на Рогожском Валу нет крупной торговли. Первые этажи неказистых двухэтажных домиков, поставленных встык друг к другу, заняты хлебными, керосиновыми, скобяными и прочими лавками, недостойными важного наименования «магазин». Здесь не купцы, а купчики, по крайней мере по виду. Блеск им чужд. Иной купчина-старовер, имея стотысячный капитал, сам сидит в мясной лавке, метелочкой отгоняя мух от мясных туш. Таковы же и покупатели – публика скромная.

Здесь не встретишь ни холодного полированного мрамора, ни пугающе громадных стеклянных витрин, ни одетых по последней моде покупателей, подкатывающих к дверям магазинов на дорогих экипажах. Рогожские крепко держатся за старину. Шум Первопрестольной здесь слабеет. С тех пор как четыре века назад в этих краях пальнула пушка, развеяв в пространстве прах Самозванца, ничто всерьез не нарушало покоя обывателей. Знаменитые московские пожары – и те не натворили больших бед в этом уголке второго города империи. Бывает, грянет в небе гром, и богобоязненный мещанин перекрестится и пробормочет: «Осподи Сусе». Только-то и всего.

Теплый майский день был хорош. Прогремела над городом мимолетная гроза, вымыла свежую зелень деревьев и тротуары, обратила в жижу конский навоз на проезжей части и ушла греметь дальше на восток. Иссякла вода в водосточных трубах. Выглянуло солнце, и капли на листве засверкали поистине волшебно.

Радоваться бы в такой день! А тут – «держи-и!»

Прямо по середине улицы резво мчался мальчишка лет тринадцати. В его прижатой к груди руке имелся калач, цепко схваченный за румяную ручку. Вслед за мальчишкой из дверей хлебной лавки выскочил приказчик и немедленно огласил улицу воплем праведного негодования:

– Калач скрал! Хватай его, беса! Сто-о-ой!..

Немногочисленная публика проявила интерес. Один прохожий метнулся было наперерез мальчишке, но как-то неубедительно – как видно, сообразил, что поскользнуться на мокрых торцах да и растянуться ко всеобщей потехе – раз плюнуть, и состорожничал. Неудивительно, что воришка без труда избежал встречи с осторожным. Но приказчик, влекомый праведным гневом и гончим азартом, не боялся поскользнуться.

Был он низок и коротконог, грязный фартук туго охватывал выпуклый животик, зато смазные сапоги мелькали, как поршни парового двигателя, пущенного на полный ход. Догнать преследуемого, опередившего его сажен на восемь, он не мог, но и не отставал. Воздуха в его легких хватало и на бег, и на крик.

– Держи-и!..

Возле отходящей направо Вековой улицы погоня получила подкрепление. Сонный городовой, видать, вздремнувший в своей будке во время ливня, а теперь проснувшийся и потягивающийся, узрев правонарушителя, окончательно пробудился и засвистел.

Свист заставил мальчишку метнуться влево. Ничто не могло быть удачнее такого маневра, поскольку как раз в этом месте середину улицы разделяла широкая полоса развороченной земли, присыпанной серым щебнем с уложенными на него черными от креозота шпалами – по улице протягивали рельсовый путь для конки. Тут же громоздились кучи вынутого из мостовой камня, того же серого щебня, валялись сиротливо ломы и лопаты. Как видно, рабочие укрылись от грозы в каком-нибудь трактире и вовсе не спешили вернуться к работе, резонно полагая, что последняя и не волк, и не конкурент щам с требухою. Так что между мальчишкой и городовым сразу оказалась полоса препятствий. Преодолевать ее городовой не стал, а вместо этого, не переставая свистеть, припустил по правой стороне улицы параллельно преследуемому, надеясь настичь последнего впереди, где рельсовый путь был уже полностью собран и мостовая восстановлена.

В это время шагах в ста позади бегущих прозвучал негромкий, но звучный голос:

– Как полагаешь – уйдет?

Несомненно, голос принадлежал человеку, заинтересовавшемуся происходящим на улице. Правда, интерес был несколько отстраненный, академический.

– Не-е, барин, – сейчас же ответил другой голос, погрубее и несколько сиплый. – Куды ж ему уйти? Во двор нырнуть? Так ведь дворы тут везде глухие, сами знаете. Дальше еще хуже – ограда товарной станции, сразу не перемахнуть. И еще один городовой на следующем перекрестке. Поймают мальца, точно.

Разговор этот проходил в лаковой коляске на дутых шинах, что вывернула на Рогожский Вал с Владимирки. Рослый, серый в яблоках жеребец легко катил экипаж по гладким торцам. Верх коляски был поднят и блестел от дождевой влаги.

Обладателем звучного голоса был высокий подтянутый мужчина лет сорока или чуть меньше на вид, во фрачной паре, цилиндре и лаковых туфлях, защищенных кожаными галошами. Свою трость он поместил между колен. Лицо гладко выбритое, породистое, над тонкими нервными губами оставлены усики-шнурочки. Нос с легкой горбинкой. Темные глаза спокойны, задумчивы, глубины необычайной. Такие мужчины подчас безумно нравятся девицам на выданье, в чем – о чудо из чудес! – девиц всецело поддерживают их матушки. Сразу видно: не вертопрах какой-нибудь, а человек серьезный, со средствами и из хорошего общества. Положительно интересен и вообще положителен, с какой стороны ни глянь.

Его сосед справа был ростом пониже, но в плечах пошире, одет в недорогой серый костюм, явно купленный в магазине готового платья, имел на лице бороду лопатой, а само лицо простецкое, но с хитрецой – сразу видно, себе на уме человек.

Словом, хозяин и слуга.

Русский слуга, конечно. Британский камердинер разодет подчас не хуже господина, ступает и говорит с невыразимым достоинством и отправляется в погреб за вином так важно, как будто собирается держать речь в палате лордов. При этом господин никогда не посадит его в экипаже подле себя, да слуга и сам не сядет. Он знает, что ему пристало сидеть на козлах рядом с кучером, и ни за что не покусится на пристойность. Верность и пунктуальность его превыше сомнений. Одна беда – в России слуги-англичане редко приходятся ко двору даже в роли гувернеров. От их невозмутимости и самодовольства русские впадают либо в ярость, либо в английский сплин с запойным финалом.