Эдгар Крейс - Спасти Сталина Страница 2

– Кышь, падаль! Давай, проваливай отсюда! – крикнул Пётр и замахнулся на неё.

Ворона наклонила голову и злобно покосилась на пришельца. Ещё немного помедлила, оценивая ситуацию, но потом, всё же нехотя тяжело взмахнула крыльями и отлетела в сторону. Она пристроилась совсем рядом. Видимо, полагала, что её конкурент вскоре уйдёт и она вновь будет безраздельно хозяйничать. Пётр подобрал с кучи мусора кем-то выброшенный рваный ботинок и со злостью швырнул им в наглую птицу. Недовольно каркнув, ворона взлетела и стала кружить вместе со своими сородичами, – при этом, иногда угрожающе, с громкими криками планируя над самой головой Петра.

Из окна кабины мусоровоза высунулся Лёха. Он опасливо покосился на агрессивную стаю ворон и нетерпеливо замахал рукой напарнику. Ему явно хотелось побыстрее уехать отсюда. Пётр только отмахнулся от его настойчивых призывов и склонился над трупом. По окоченелости и состоянию кожи было видно, что пролежал он здесь, уже, как минимум дня два. Мусорщик вгляделся в лицо или то что с натягом можно ещё было назвать лицом. Глаз уже не было. Их выклевали падальщики и теперь в небо смотрели тёмные, провалы со следами засохшей крови. На лбу трупа, ровно посередине зияло аккуратное пулевое отверстие. «Педант какой-то стрелял или отъявленный садист с задатками эстета!», – подумал Пётр. Костюм на неизвестном мужчине был грязен и разодран, но всё равно легко можно понять, что его материал не из дешёвых То тут, то там, – на одежде трупа темнели пятна крови и грязи. На его груди коричневым скотчем была приклеен когда-то белоснежный лист бумаги с надписью, сделанной от руки: «Мус… р!». Вороньё исклевали и изорвали некогда белый лист, а от сырости он покорёжился и почернел. Но понять, что именно было написано, особого труда не составляло. Посередине листа лежали механические часы в металлическом корпусе. Странно, что вороны их никуда не утащили. Часы были простреляны, причём, прямо на груди, возможно, ещё живого человека. На котором часе они остановились понять было невозможно. Стрелок у них не было, а циферблат сильно искорёжен. Пётр осторожно взял часы. Механизм тоже разворочен, а крышечки у них не было. Походил вокруг трупа, внимательно глядя себе под ноги. Недалеко, под осколками битой пивной бутылки, всё-таки нашлось то, что он искал. Это была крышка от тех самых часов. Тоже покорёженная, с рваной дыркой почти посередине. Пётр перевернул её и тихонько присвистнул. Пуля прошла немного сбоку и отчётливо была видна часть выгравированного текста: «…КГБ СССР. 1976 год».

– Вот это да! Настоящий реликт! – с уважением произнёс Пётр. – Кто же это тебя так, парень, и как тебя сюда занесло?

Тут за его спиной раздалось тяжёлое сопение. Это был Лёха. Хотя ещё и совсем молодой, но слишком полный для своих лет. Пока он до него добирался Пётр успел завернуть свою находку в носовой платок и положить в карман. Водила с трудом залезал на крутую гору мусора. Наконец, ему это всё-таки удалось, и он, тяжело отдуваясь, раздражённо заворчал:

– Ну, что ты тут всё вошкаешься! Сколько тебя ждать-то можно! Домой уже давно пора! Меня Танька убьёт, если не привезу ей денег на уже отложенный для неё купальник. Сегодня же у нас получка была, а я на прошлые выходные с дуру её в Турцию пообещал свозить, если получу деньги разом за все три месяца. Так она потом как ошалелая по торговым точкам носилась – всё наряды себе впрок приглядывала. Хочет на ихних пляжах лучшее всех быть! У меня ведь отпуск скоро, Петруха! Понимаешь? Отпуск!

Лёха ещё некоторое время выражал своё недовольство, пока, наконец, до него не дошло, на что всё это время неотрывно смотрел его напарник, и тут он резко заткнулся. Вытаращив глаза, уставился на растерзанный труп. Некоторое время он пытался что-то сказать. Его рот беззвучно то открывался, то закрывался. Со стороны – вылитая рыба в аквариуме.

– За что это его так? – наконец с трудом произнёс он.

– А ты попробуй, догадайся с трёх раз, – не оборачиваясь, спокойно ответил Пётр.

Лёха замолк и беспомощно замахал руками. Ещё немного постоял, трепыхаясь словно курица крыльями на насесте. Затем, быстро прикрыл ладонями рот и, неловко переваливаясь с боку на бок, засеменил прочь. Его замутило. Отбежав в сторону, согнулся в три погибели и натужно заревел, подобно раненному слону. Когда ему полегчало, и уже нечем было тошнить, водила разогнулся и, с лицом, побелевшим то ли от страха, то ли от тошноты, настороженно посмотрел на своего напарника.

– И как ты только можешь так спокойно на этот ужас смотреть? – утирая лицо рукавом свитера, спросил он. – Ах да, ты же говорил, что в Чечне свой ожог получил. Тогда тебе легче, ты уже успел в своём спецназе на такой кошмар насмотреться.

У водилы снова наступил словесный понос. Пётр же о чём-то размышлял и лишь изредка, на автомате, кивал головой в ответ. Он снова присел над трупом и стал что-то внимательно рассматривать, время от времени оглядывая местность.

– Ты, эта…, когда налюбуешься на покойничка, приходи к машине. Я тебя лучше там ждать буду. Не для меня все эти смотрины изуродованных трупов!

Лёха, не оглядываясь, заковылял обратно к мусоровозу. Через некоторое время к нему в кабину ввалился и Пётр. Он взглянул на напарника и холодно произнёс:

– В милицию сообщить нужно!

– Н-е-е, Петруха, ты как хочешь, а я в такие дела встревать не собираюсь! Ты что, не знаешь нашего «барина»? Прознает, что мы про труп на свалке ментам стуканули, – сами здесь же гнить будем. Мне ещё жить хочется! Я не у дел! Из-за какого-то безродного покойничка хочешь, чтобы наши с тобой косточки тут же припрятали, да так что и через сто лет никто не найдёт! Зуб даю, что так и будет! Накрылся теперь мой отпуск медным тазом! Легавые нас до смерти замордуют, а «барин» заживо сожрёт и не подавится! Я уже три года как в отпуске не был, Петруха! Пашу прям как Папа Карло какой-то, а тут – такое попадалово! Чёрт, чёрт, чёрт!

Лёха отвернулся и схватился за голову.

– Хорош истерить! Любой человек – не безродный! У каждого есть, или были, мать и отец! Человек в любой ситуации должен по-людски относиться и к живым, и к мёртвым! Свои они, или чужие – без разницы! – жёстко отрезал Пётр.

– Никому я, ничего не должен, понимаешь! Никому! Я спокойной жизни хочу! – вновь повернувшись к нему, огрызнулся напарник. – И я не хочу, чтобы мои дети без отца росли! Поэтому, ты как хошь, а я в эти игры не играю!

Водила зло сжал губы и нервно повернул ключ зажигания. Двигатель машины обиженно зарычал. Раздражённо схватившись за руль, он хотел уже врубить первую, но тут – Пётр неожиданно открыл дверь.

– Ты как хочешь, а я остаюсь здесь! – крикнул мусорщик и спрыгнул на землю. – Давай, езжай к своей Таньке, любуйся на её купальник, если так трясёшься за свою пустую, никчёмную жизнь! Шмотки, Турции – это всё что тебе нужно в жизни? Видно в тебе человек уже давно потерялся! Езжай к своей жене под юбку!

Пётр резко захлопнул дверь машины.

– Слышь, Петька, ну да не обижайся ты так! – заканючил Лёха. – У меня же жена, дети малые. Тебе-то легче – у тебя же совсем никого нет, поэтому голова ни по ком не болит!

Пётр ничего ему не ответил, отвернулся и пошёл к трупу, над которым вновь кружила стая ворон. Он вспомнил, как после очередной командировки на Ближний Восток вернулся к себе домой. Раненый, с ожогом почти на всё лицо, только что после госпиталя и… застал на месте своей деревенской дачи лишь одно пепелище. Соседи рассказали ему, что пожар в его доме случился поздно ночью. Никто ничего не видел и не слышал, поэтому и свидетелей, как вспыхнул огонь, так и не нашлось. Но что-то подсказывало Петру, что пожар в его доме и смерть жены случились неспроста.

Незадолго до происшествия их деревню навещали «купцы». Крепкие такие мужики, на крутых иномарках. Они помахали перед носом у деревенских жителей договором купли-продажи их земли. На всех бумагах красовалась подпись губернатора области. Стали ребятки уговаривать народ, что, если те добровольно, за небольшую компенсацию не уедут, то тогда – вообще останутся и без денег, и без жилища. Старики поохали-поохали, испугались на зиму остаться вовсе без крыши над головой, да и согласились уехать. Тем более, что крепкие парнишки им сильно доходчиво объясняли новый расклад. В случае согласия, их обещали перевезти поближе к городу, где есть и магазин, и поликлиника. Старики согласились на спокойную, беспроблемную старость вместо полной неопределённости. Они решили, что: чем в заброшенной деревне жить без врачей и еды, лучше уж переселиться в общий барак поближе к городу. Пусть и огородов, да живности не будет, но зато, скорая, ежели что, то побыстрее к ним доберётся. Да и деньги, опять же обещали за свои брошенные дома. Пусть и совсем малые, но хоть какие-то. А так, за их старые развалины вообще никто, ничего не даст. На том старики и порешили. Со слезами на глазах, но съехали с родных мест поближе к городу.