Арсений Миронов - Украшения строптивых Страница 2

Я осторожно перечитал написанное и сплюнул. Все-таки писатель из меня никакой. Гусиное перо не удержать в корявых пальцах. Я всего лишь ремесленник, виртуальный демиург с литераторской жилкой. Мой удел — сочинять дешевые сценарии для компьютерных игр. Моя стихия — черно-зеленый монитор и загрязненная бутербродными крошками клавиатура рахитичного белорусского ноутбука «Витябьск» с 386-м процессором. За последние три года я разработал сюжеты для четырнадцати игровых программ, из которых одиннадцать стали бестселлерами.

Да, я игротехник.

Если вы неравнодушны к электронным развлечениям, в вашей коллекции наверняка найдутся лазерные диски со знаменитой трилогией «Борьба За Мед: Братья Потапычи против Виннипухов» (на западе от бугра этот хит продавался под названием «Forest Dump»). Убежден, что вы знакомы с прочими моими разработками вроде ролевой игры «Замочить Баумана» и психологической аркады «Чапаев и Мутота». Вынужден признать, что именно в моем мозгу зародились чудовищные концепции таких знаменитых панк-стратегий, как «Syphilization» и «Total Syphilization-2». Тысячи людей до сих пор гамятся[2] в тотальный 3D аннигилятор под названием «Родион Раздольников: 1000 и одна старуха-процентщица». Ух и сильная гамеса[3]. Широчайший выбор топоров, секир и альпенштоков! А помните эротический квест «Машенька и медведи»? Моя работа. Убежден также, что тысячи затверделых геймеров провели не одну неделю в виртуальных лабиринтах компьютерного эпоса «ГосDooma» среди монстров с депутатскими значками на бронежилетках. Горжусь этим шедевром. Некоторым не нравится, что я сделал кулуарных зюгжориков[4] неуязвимыми для серебряных пуль. Однако, несмотря на недоделки, юзеры расхватали стотысячный тираж «Госдумы» в несколько дней, и фирма-изготовитель («P.A.D.L.A Entertainment») с ходу заработала полмиллиона североамериканских талеров. А мне достался лишь ящик дешевого бренди и 300 тыс. гиперинфлированных рублей в смятом конверте…

Не спешите обвинять в том, что я унавозил виртуальным мусором мозги молодого поколения. Я всего лишь бедный студент филфака. Мне тоже изредка хочется кушать[5]. Три года гнул шею на «P.A.D.L.A.» и «Русский софт», продавая безусловный талант по крупицам и растрачивая нищенские гонорары на портвейн для себя и вечно голодных друзей-студентов. Поверьте, я достоин жалости. Мог бы стать писателем. Но — увы. Некогда обостренное воображение поистерлось о жернова игротехнического бизнеса. Поначалу я разрабатывал безобидные образы космических рейнджеров, былинных витязей с «Калашниковыми» наперевес и симпатичных ведьм в теннисных мини-юбочках. Потом рейнджеров и ведьм перестали покупать, и моими героями стали боевые тараканы, дегенеративного вида цветочные эльфы, татуированные гоблины из московской подземки и даже целеустремленные, конкурирующие меж собой сперматозоиды (помните нашумевший ЗD-хит прошлого года под названием «Зачать рядового Рейгана», изрядно попорченный цензурой?). Наплодив тысячи монстриков, я уже не в силах разродиться настоящим, доброкачественным литературным образом вроде Базарова, Гумберта Гумберта или майора ОМОН Дарьи Жахнутой.

Я вновь покосился на исчерканный лист бумаги. Уже не первый раз пытаюсь засесть за настоящий роман. Заправляю самыми черными чернилами толстую авторучку с пером из мягкой стали и полустершейся надписью «Parker». Собираю волосы в смешной короткий хвостик на затылке — «как средневековый кузнец перед работой», однажды сказала девочка Ника. Но — вместо романа о5[6] получается виртуальная банальщина. Вот и сегодня опыт по извлечению золота из свинца не удался. Чудовищный стилистический коктейль из Стивена Кинга, Гаррисона, Толкина и — прости господи — Джона Кармака… Жуткая словесная смесь в моем шейкере бурлила и потрескивала от внутренней энергии — я вылил эту окололитературную гадость в унитаз, и унитаз потемнел. Вздохнул и раздраженно запустил фальшивым «Паркером» в плакат с изображением Памелы Андерсон.

Перо воткнулось Памеле в самое сердце.

Я вышел на улицу и поехал в аэропорт провожать Нику. Дело было неспокойным вечером 15-го числа.

Игротехник

Простите, дети! Я пьян.

Итак, давным-давно — а точнее, неспокойным вечером 15 июня 199… года желтый трамвай бежал сквозь плотный теплый дождь, ничуть не оглядываясь на перекрестках. Сегодня это звучит неправдоподобно. Сегодня теплые дожди, натуральные блондинки и православные студенты встречаются — и то нечасто — лишь в интерактивных детских сказках. Но у каждой эпохи свои чудеса. Тогда, дети мои, теплые дожди случалось даже чуть чаще, чем хотелось бы. Лично я так просто ненавидел его, этот пятнадцатый дождь июня.

Из-за него я впервые поцеловал Нику. Я редко кого целую. Маленькая самофракийская фея лишь на миг присела мне на плечо, разлепляя склеившиеся от влаги прозрачные крыльца — она обсохла, согрелась, стремительно похорошела и — вдруг подставила для поцелуя теплые губы. Потом вокруг зашумело, замелькали цветы и чемоданы, и я понял, что шум — не просто шум, это ревут двигатели аэробуса А300 «Рахманинов». Уже на рулежке турбины слаженно ревели Второй концерт, точнее, самое начало Andante Scherzando — я услышал только первые восемь тактов и стало жаль Нику. Теперь она проведет в гулком полутемном чреве «Рахманинова» три с половиной часа до Цюриха, ей придется дослушать жутковатое анданте до финала…

Все феи мира созданы, чтобы прилетать ненадолго и четыре с половиной секунды сушить крыльца на чьем-нибудь плече. Потом эти нежные насекомые твари слетаются обратно в свой золоченый улей — теперь я знал: проклятый улей находится где-то в Цюрихе. Все, что мне нужно для счастья, — это три мегатонны отлично обогащенного плутония. Несколько минут боеголовка проведет в стратосфере — и я утешусь срочным выпуском теленовостей: ТРАГЕДИЯ! ЦЮРИХ УНИЧТОЖЕН ПО ВОЛЕ ВЛЮБЛЕННОГО ТЕРРОРИСТА СТЕПАНА ТЕШИЛОВА! И — никакого улья, никакого меда, никакого французского языка! Тогда она прилетит ко мне залечивать опаленные крылья и подарит еще четыре с половиной секунды тупого, сонного счастья. Всего было бы девять.

Но — нет плутония. Ника будет жить в мирном, золоченом Цюрихе еще долго-долго… Там она встретит франкофонного эльфийского принца — он будет белоснежно улыбаться, с утра играть в поло, утонченно поедать гигантские артишоки при помощи серебряной вилочки. А еще он будет дарить ей бриллианты. Ola-la, mon cher ami! Ceci… c’est trop expensifl (Unbaiseur).[7] Он будет высок ростом, импозантен и пучеглаз. У них будут пучеглазые дети… А я буду сочинять для этих детей омерзительные компьютерные игры. В этих играх будет много ужасов, кровищи, мертвых фей и мертвых франкофонных принцев! Это будет моя месть, месть нищего близорукого неудачника. Это будет просто праздник какой-то. Возможно, я даже утешусь.

Среди восьми миллиардов читателей, с жадностью вчитывающихся сейчас в эти строки, возможно, найдется и тот единственный, кто воскликнет во гневе, отбрасывая книгу в угол будуара: «О ужас! Автор бредит, у него жар!» Замечу кратко: ты прав, о единственный! Это бред, потому что я, кажется, был омерзительно влюблен. Уже в Шереметьево, провожая Нику в заветную для нее Швейцарию. И потом, когда стоял у ржавого скелета трамвайной остановки в Духовском переулке под теплым дождем и слушал, как звенят по брусчатке горячие жидкие рельсы. Всегда удивлялся, почему трамваи при движении не разбрызгивают их во все стороны…

Дополнительный 38-й, старый приятель, с радостным ревом вырулил из-за поворота. Я прищурил глаз, сплюнул и посмотрел на него через левое плечо — все в порядке. Это был настоящий трамвай, а не какой-нибудь трамвайный призрак. В Духовском переулке немало призрачных трамваев. Они тоже грохочут, пускают искры в глаза и делают вид, что рады вас видеть. Но упаси бог садиться в такой трамвай! Сделайте вид, что не заметили, и лучше сложите кукиш в кармане. Пусть себе катится прочь, электрическая нежить…

Желтый динозавр на время спас от дождя. ВнуЗ[8] было пусто. То есть, разумеется, в салоне было с полдюжины промокших пассажиров, но я привык не замечать досадные оплошности небесного цеха по изготовлению жизненных декораций. Если бы я придумывал гамесу про одинокого нищего студента, то для начала засунул бы его в абсолютно пустой трамвай. Даже, пожалуй, без вагоновожатого. Страшно? Ага, то-то. По законам жанра в таких трамваях, мчащихся сквозь плотный теплый дождь, должно быть страшновато. Итак, я был определенно одинок — вот-вот прижмусь лбом к холодному стеклу… Положительные герои имеют склонность прижиматься горячим лбом к холодному стеклу с непременными размывами дождевых струек и россыпью холодно искрящихся капель, в которых отражается бог весть что — от оранжевых фонарных искр до света далеких уже погасших звезд. Интересно, почему авторы романов с такой нежной настойчивостью придавливают своих героев к мокрым оконным стеклам? Размышляя об этом, я уже почти подчинился закону жанра, но… вдруг увидел ее.