Олег Авраменко - Принц Галлии Страница 2

Впрочем, к середине пятнадцатого века соперничество за обладание королевской короной несколько поутихло, но на сей счет никто не питал никаких иллюзий — это было лишь затишье перед бурей. После смерти в 1444 году неугомонного Людовика VI Прованского молодой король Робер III учредил опеку над его малолетним сыном-наследником и до поры до времени избавился от угрозы своему благополучию с востока. Что же касается Аквитании, то ее нынешний герцог никогда не посягал на галльский престол и никогда (за исключением одного-единственного случая, о чем мы расскажем чуть позже) не вступал в конфликт с королевской властью.

Вот уже четверть века правил Гасконью и Каталонией герцог Филипп III, и эти четверть века во всех его владениях царили мир и покой. Не будучи сверх меры честолюбивым, он вполне довольствовался тем, что имел, и никогда не смотрел с вожделением на чужие земли. Несчастный в личной жизни, герцог все свое время, всю свою энергию, все свои способности посвятил государственным делам. Он отличался редкостным бескорыстием и обостренным чувством ответственности перед людьми, Богом, но прежде всего — перед собственной совестью. Под его руководством Гасконь, Каталония и Балеары процветали, росло благополучие всех его подданных, безжалостно искоренялась преступность, все меньше и меньше крестьян шло в лесные разбойники — отчасти потому, что это стало слишком опасным промыслом, но главным образом из-за того, что герцог крепко держал в узде местное чиновничество, не позволяя ему зарываться и грабить средь бела дня простой народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли герцога Филиппа III Аквитанского Справедливым…

Младший сын герцога, тоже Филипп, но прозванный Красивым, Красавчиком за свою внешность и Коротышкой — за рост, грустно усмехнулся и прошептал с горечью в голосе:

— Справедливый… Долго же мне пришлось ждать твоей справедливости!

Филипп наконец принял решение, развернул свою лошадь и направился прочь от Тараскона.

«Ну, нет уж! — подумал он, — Перед отцом я предстану в свете дня, а не под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме. Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием, скорее как раз наоборот. А сейчас…»

Филипп пришпорил лошадь, и она побежала быстрее по широкой дороге, которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там, впереди, в двух часах неспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро, родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.

Глава I

Филипп, шестнадцатая весна

Весенний лес купался в последних лучах заходящего солнца. Налетел свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой. Все лесные жители оживились, приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по сторонам, на лице его застыло выражение растерянности, досады и беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что приближается ночь. А перспектива заночевать где-то под деревом совсем не вдохновляла молодого знатного вельможу — даже очень знатного, судя по его одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего рыцарства.

«Другого такого дурака, как я, надо еще поискать, — упрекал он себя с самокритичностью, которую позволял себе лишь в мыслях, да и то изредка. — Уж если приспичило ехать через лес, взял бы, по крайней мере, проводника. Так нет же, осел упрямый! Возомнил себя великим следопытом… Теперь уже не замок дона Фелипе,[1] а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно сносно перекусить и устроиться на ночлег».

Вельможа лет двадцати пяти удрученно покачал головой. Э, да что и говорить! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух, который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух (то бишь он сам) последовал этому совету, а еще полторы дюжины олухов, составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись… Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела. Дела неважнецкие…

«Ох, и задам я им взбучку! — подумал вельможа, имея в виду то ли своих нерадивых спутников, то ли насмешников-придворных, а может, и тех и других. — И непременно отрежу язык этому горе-советчику. Чтобы другим не показывал дорогу, как мне показал…»

Эта мысль на некоторое время утешила молодого вельможу — но ненадолго. Будучи от природы незлопамятным и прекрасно зная об этом своем недостатке, он сильно подозревал, что вышеупомянутому горе-советчику удастся избежать заслуженного наказания.

«Дон Фелипе тоже хорош, — нашел еще одного виновника своих бед вельможа. — Жил бы себе в Сантандере, в своей столице, так где ж там! Угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту…»

Вдруг всадник настороженно придержал лошадь. Его чуткие уши охотника уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все громче и громче по мере приближения источника звука, а вскоре между деревьями замаячила человеческая фигура.

— Эй! Эгей! — зычным голосом крикнул вельможа. — Кто там?

В ответ на его окрик раздался короткий собачий лай. Человек немного изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту уже подходил к вельможе. Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой, открытый, хоть и немного плутоватый взгляд. За правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая, достойная королевской псарни. Будучи большим любителем собачьей охоты, вельможа от души пожалел, что эта борзая не принадлежит ему.

Между тем крестьянин остановился в двух шагах от вельможи, снял кепку и почтительно, но без тени раболепия поклонился.

— Ваша милость звали меня?

— Да, человече, звал, — с нарочитой небрежностью ответил всадник, затем снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись, восхищенно добавил: — Хороший у тебя пес!

— Хороший, — согласился крестьянин. — Да не мой, а моего господина.

— Хороший пес у твоего господина, — сказал вельможа отчасти потому, что действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность, признаваясь в том, что заблудился.

Однако крестьянин будто прочел его мысли.

— Ваша милость, верно, сбились с пути?

— С чего это ты взял? — нахмурился вельможа, а мочки его ушей предательски покраснели. — Вовсе нет.

Крестьянин безразлично пожал плечами: ну, раз так, воля ваша.

— А ты куда путь держишь, человече? — после неловкой паузы спросил вельможа.

— В замок моего господина, — ответил крестьянин, поглаживая борзую. — Вот настрелял куропаток и возвращаюсь. Мой господин любит, когда на завтрак ему подают пирог с дичью.

— И что ж это за птица такая, твой господин? — поинтересовался всадник.

Крестьянин укоризненно покачал головой:

— Никакая он не птица, сударь. К сведению вашей милости, я имею честь служить у самогó дона Фелипе — хозяина этого края. И ежели он птица, то не простая — орел!

— Так ты служишь у графа Кантабрийского?!

— Да, сударь. У его высочества, — ответил крестьянин, особо подчеркнув титул своего господина.

Вельможа обрадовался: вот так удача!

— Прекрасно! — с явным облегчением произнес он. — Нам, оказывается, по пути. Я, видишь ли, тоже еду к дону Фелипе.

— Вот как, — вежливо сказал крестьянин. — Сеньор дон Фелипе будет рад такому гостю, как ваша милость.

— Да уж, надеюсь, — сказал вельможа и спешился. — Если хочешь, можешь повесить сумку на луку седла, — предложил он крестьянину. — Вижу, ты славно поохотился.

— Так, стало быть, ваша милость собираетесь идти пешком? — спросил крестьянин.

— Да, — кивнул вельможа, — мы пойдем вместе. — Он немного помедлил, затем добавил: — И вообще, зря ты бродишь по лесу один. Не ровен час, нарвешься на разбойников.