Светлана Бестужева-Лада - Жизнь после смерти Страница 2

– Не уходите, – попросил он. – Не нужно никого звать.

Но она уже скрылась за дверью.

Значит, жена все-таки заснула. Бедняжка, как она мучилась из-за него все это время, как билась в рыданиях, обвиняя во всем себя и в то же время клянясь в своей невинности. Сейчас он нашел бы достойные слова для ответа, но тогда невыносимая боль не давала ему сосредоточиться ни на чем другом.

Боль…

Он прислушался к себе: боли не было, остались лишь слабые ее отголоски. И жажда уже не мучила. Неужели Господь смилостивился? Неужели он все-таки будет жить и эта нелепая дуэль забудется, как страшный сон? Не может быть…

Вошел доктор Арендт, привычным жестом взял его за запястье – проверить пульс. Потом начал осмотр раны, и постепенно выражение озабоченности на его лице сменилось удивлением:

– Вы испытываете прежнюю боль, господин Пушкин? – осторожно осведомился врач.

Пушкин покачал головой. Нет, он не испытывал прежней боли. Но не значило ли это, что просто пришел конец всему? Он с минуту на минуту умрет, поэтому и нет никакой боли. И больше никогда не будет.

– Я умираю? – спокойно спросил он.

Арендт выпрямился и ответил:

– Напротив, господин Пушкин, у меня появилась надежда. Воспаление в ране начинает проходить. Но это невозможно!

– Почему?

– Да потому, что ваша рана была смертельной, уж я-то насмотрелся на своем веку на всяких пациентов. Чудо, что вы пережили сегодняшний день. Если ночь пройдет спокойно, то…

– То – что?

– То я употреблю все свои знания для того, чтобы вы поправились.

Надежда. Сначала робкая, а потом все более яркая надежда начала зарождаться в груди Пушкина. Он хотел приподняться, но сил не было даже просто шевельнуть рукой.

– Сейчас я дам вам лекарство, – продолжил доктор. – Вам нужно заснуть. Силы восстанавливаются во время сна, это всем известно.

Пушкин слабо улыбнулся. Да, ему нужно просто выспаться. Несколько суток перед этой нелепой дуэлью он практически не спал, потом испытывал слишком сильные страдания, чтобы забыться целительным сном. Теперь он заснет, как заснула Наташа. Наверное, она своим чутким сердцем поняла, что опасность миновала. Господи, сколько же горя он ей принес! И ей, и всем своим друзьям…

– Они там? – спросил он у Арендта.

Доктор не сразу понял вопрос, но потом лицо его прояснилось и он кивнул:

– Дом полон народа, господин Пушкин. Все ваши друзья, ваши близкие… И толпа у крыльца…

Толпа у крыльца? Пушкин изумился совершенно неподдельно. Понятно, что друзья волнуются о его здоровье, сочувствуют Натали, но толпа…? Доктор, наверное, что-то путает.

– Люди волнуются, – ответил на его невысказанный вопрос Арендт. – Прошел слух, что вы умираете. Они требуют покарать убийц.

– Убийц? – еще больше изумился Пушкин. – Я стрелялся с господином Дантесом… боже, какая глупость!.. была дуэль. Какие убийцы?

– Не думайте об этом, – мягко сказал Аренд, поднося к губам Пушкина рюмку с бесцветной жидкостью. – У вас еще будет время, масса времени. Только берегите силы.

Пушкин хотел было возразить, что он вполне в силах отличить вымысел от правды, что никаких убийц не было и быть не могло, что он… Но мягкая пелена незаметно опустилась на его лицо, глаза закрылись и он погрузился в очередной глубокий, но на сей раз куда более спокойный сон.

А доктор Аренд потребовал подать ему шубу и быстро вышел из дома, стараясь быть как можно незаметнее. Толпа возле дома Пушкина действительно собралась изрядная, то тут, то там раздавались призывы «бить проклятых французов» и прочие менее пристойные выкрики. К счастью, мало кто знал доктора Арендта в лицо и ему удалось довольно быстро сесть в санки.

– В Зимний, – приказал он кучеру.

В Зимнем дворце – он знал – император ожидал известий о состоянии Пушкина, и Арендт непременно должен был доложить государю о том, что, кажется, Господь сотворил чудо и поэт останется жить. Император будет доволен, его тревога за жизнь поэта была неподдельной. И еще больше беспокоило его положение молодой жены Пушкина, которая могла вот-вот остаться вдовой с четырьмя детьми на руках…

Красивых женщин император любил не меньше, чем все нормальные мужчины, а Наталья Николаевна пробуждала в нем еще и сентиментальные воспоминания о поре его жениховства, когда он был страстно влюблен в юную прусскую принцессу Шарлотту, такую же нежную, почти неземную красавицу.

Сейчас императрица, конечно, состарилась и поблекла, но для него она всегда оставалась обожаемой Шарлоттой, его маленькой птичкой, которую он тщательно оберегал от всех житейских бурь. Врачи запретили ей иметь еще детей, теперь их отношения были безгрешны, но он по-прежнему любил жену. А маленькие интрижки императора с придворными дамами, фрейлинами, да и с простыми жительницами Петербурга императрицу не волновали, она просто закрывала на них глаза, не желала ничего знать.

Хорош бы он был, заведи роман с госпожой Пушкиной! Уж об этом императрица непременно узнала бы. Да и соблазнять порядочную женщину, мать четверых детей – нет! Комплименты, улыбки, один-два танца – это все, что он себе позволял по отношению к Наталье Николаевне. И все равно вокруг роились грязные сплетни. Низкие людишки, их не переделаешь!

– Ну что? – спросил император вошедшего в его кабинет Арендта. – Надеюсь, наш поэт…

Он не закончил фразу. Сказать: «умирает истинным христианином» показалось ему вдруг пошлым, а сказать «отдал Богу душу» – просто неприличным. Вся эта история вообще стоила ему немало нервов. В ближайшие дни он примерно накажет всех, кто принимал участие в организации этой мерзости. Прежде всего – вышвырнет из России красавчика Дантеса вместе с его приемным отцом, бароном Геккереном. Слишком уж темные слухи ходили об этой парочке, а тут еще эта дуэль.

А потом прикажет Бенкендорфу найти тех, кто составлял взбесивший Пушкина «диплом». И пусть молят Бога, если отделаются пожизненной ссылкой в свои имения, а не Сибирью.

– Ваше величество, – с поклоном отозвался доктор, – боюсь обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свершилось чудо. Пушкин еще жив и состояние его заметно улучшилось.

– Слава Богу! – непроизвольно вырвалось у императора. – Может быть, теперь он будет вести жизнь, достойную его. Не зря же мы назначили его придворным историографом.

Действительно, Николай I сделал своеобразный свадебный подарок Пушкину, назначив его на эту должность летом 1831 года с поручением писать историю Петра I. Пушкин сообщал об этом Плетневу в таких выражениях:

«Царь взял меня на службу, но не в канцелярию, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтобы рылся я там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: «Так как он женат и не богат, то надо поддержать его хозяйство».

Таким образом, Пушкину была устроена под предлогом писания истории некая синекура с жалованием по 5 тыс. рублей в год. А в 1834 году Пушкин был пожалован в камер-юнкеры, исключительно ради того, чтобы дать возможность его прекрасной супруге появляться на придворных балах.

До императора доходили слухи, что Пушкин не слишком доволен – «дали чин, как безусому мальчишке» – но на придворные празднества являлся исправно, даже когда жена не могла появляться в свете. Немудрено: за шесть лет брака четверо детей и два выкидыша, какие уж тут «вихри бала».

Кивком головы император отпустил врача, бросив на прощание загадочную фразу:

– Мы подумаем над этим делом.

Это могло означать, что угодно: Николай не был любителем рассуждать о том, как он намерен поступить в том или ином случае. Он думал – иногда довольно долго – а потом принимал решение, порой самое неожиданное. А приняв, уже никогда не менял его.

…………………………………………………………………………………

Это пробуждение было легче и приятнее, чем предыдущее. Пушкин, проспав почти десять часов почти спокойным сном, сразу открыл глаза и осознал, где находится. Рана не болела – тупо ныла, но это были уже такие пустяки по сравнению с тем, что пришлось перенести.

На сей раз в кресле рядом с диваном сидела уже не Александрина, а сама Наталья Николаевна. Похудевшая, измученная, с ввалившимися глазами – точно после тяжелой болезни. Увидев, что муж проснулся, она порывисто наклонилась к нему:

– Что, Саша? Пить? Позвать врача? Как ты?

– Ох, женка, – слабо улыбнулся ей Пушкин, – напугал я тебя, кажется, изрядно. Хороший урок нам обоим.

– Я… – начала Наталья Николаевна.

– Не надо, я все знаю. Ты не виновата передо мной, мой ангел, а я кругом виноват. И перед тобой, и перед детьми, и перед всеми… Повел себя, как глупый безусый мальчишка, поделом же мне.

– Ты поправишься, – не совсем уверенно произнесла Наталья Николаевна.

– Обязательно поправлюсь, вот увидишь. И все будет совсем по-другому. Весной уедем с детьми в Болдино, там мне всегда легко дышалось. Еще когда ты была моей невестой… Помнишь, какие письма я тебе писал?