Гарри Тертлдав - Толбухин-Призрак Страница 2

Несмотря на это, Толбухин был воодушевлен.

— Сегодня мы победим, — сказал он таким тоном, как будто другого исхода нельзя было даже вообразить. — Мы окажемся достойными Родины, достойными товарища Сталина, достойными памяти великого Ленина.

— Служим Советскому Союзу! — хором ответили солдаты. Рядом с Толбухиным широкое крестьянское лицо Хрущева расплылось в широкой крестьянской улыбке. Да, эти красноармейцы и впрямь были хорошо политически подкованы.

Кроме того, они были отличными бойцами. С точки зрения Толбухина, это было еще важней. Он сказал одно слово:

— Вперед!

Подчиняясь приказу, солдаты Восьмой гвардейской армии двинулись с места.

Толбухин шел среди них, как и Хрущев. Как генерал, так и комиссар были старше и массивнее своих солдат. Отстань они от общей массы—никто бы не смог их упрекнуть. Однако Толбухин отставать не собирался. Громко стучало сердце, жгло легкие, ноги начинали болеть—но он продолжал идти. Хрущев шел рядом.

Как генерал и ожидал, первая стычка с вермахтом произошла еще на подходах к Запорожью. Немцы патрулировали город с востока—что ни говори, а профессионалами они были высококлассными. Толбухин предпочел бы, чтоб фашисты были дилетантами—это избавило бы СССР от бесконечных напастей.

— Вер гейт хиер? — раздался голос в ночи.

Ответом был град пуль из ружей и автоматов. Толбухин надеялся, что его солдаты успеют прикончить часовых до того, как фашисты включат радиосвязь. Через несколько секунд ответный огонь прекратился, и Восьмая гвардейская армия двинулась дальше.

Не прошло и десяти минут, как с запада прилетели самолеты. Как и другие бойцы в первых рядах, Толбухин бросился на землю. Он сжал зубы и тихо выругался. Неужели патруль все-таки успел послать сигнал? Он надеялся, что нет. Он бы помолился об этом, если б не был атеистом. Если немцы узнают об атаке слишком рано, они смогут подавить ее артиллерией и минометами, понеся лишь минимальный ущерб.

Самолеты, в которых Толбухин распознал по силуэтам «Фокке-Вульфы 190», пролетели мимо. Они не сбросили ни бомб, ни осветительных ракет—и не обстреляли солдат Четвертого Украинского фронта. Толбухин поднялся на ноги.

— Вперед! — приказал он.

Солдаты пошли вперед. Толбухин почувствовал налет гордости. После бесконечной войны, после всего, что произошло, его бойцы остались несломленными.

— Вот они—настоящие советские люди, — сказал он Хрущеву.

Также будучи советским человеком, комиссар кивнул:

— Мы не будем знать ни сна, ни отдыха, пока не выгоним последнего немецкого оккупанта с нашей земли. Как сказал товарищ Сталин, ни шагу назад! А когда фашистов здесь не будет, мы заживем наконец в свое удовольствие.

В данный момент наибольшее удовольствие Толбухину принесла бы гора мертвых немцев в солдатской форме, облепленной мухами, слетевшимися на трупную вонь. Он уже много раз испытывал такое удовольствие. Но сколько фашистов его бойцы ни убивали, все новые и новые орды захватчиков появлялись с запада им на смену. Это казалось просто несправедливым.

Впереди показались жилые дома и фабрики Запорожья, чернеющие в ночи. Обычно немецкие патрули обеспечивали затемнение, стреляя по светящимся окнам. То, что при этом они могут попасть в русскую женщину или ребенка, оккупантов нисколько не волновало. Небось за такое еще и награждали.

— Кузнецов! — позвал Толбухин в темноте.

— Да, товарищ генерал армии? — откликнулся командующий Восьмой гвардейской.

— Ведите первую и вторую дивизии по бульвару Трегубенко, — сказал Толбухин. — Я поведу пятую и девятую дивизии южнее, по улице Металлургов. Соединимся у цели.

— Есть соединиться у цели! — ответил Кузнецов.

Бои за Запорожье проходили уже неоднократно. Дойдя до окраины этого украинского города, Толбухин увидел следы от бомб и снарядов, обезобразившие здания. А между тем люди продолжали жить в этих измочаленных домах и работать на этих полуразрушенных фабриках под дулами немецких автоматов.

В дверях одного из таких жилых домов высокий худой человек в серой гимнастерке и брюках вермахта целовал и щупал блондинку—судя по комбинезону, фабричную работницу. «Фабричная работница, подрабатывающая фашистской шлюхой,»—холодно подумал Толбухин.

Заслышав шум, немецкий солдат отпустил украинскую женщину и что-то прокричал. Советский автоматный огонь сразил его наповал. Упала и женщина, крича от ужаса. Хрущев остановился рядом с ней и всадил ей пулю в затылок. Крик прекратился.

— Мастерски, Никита Сергеевич, — сказал Толбухин.

— Насобачился, — ответил Хрущев. — Я уже многим предателям воздал по заслугам. Приятное занятие.

— Да, — сказал Толбухин. Конечно, для комиссара она была предательницей, а не просто шлюхой. — Впрочем, сейчас нам следует прибавить шагу—ведь шум обязательно привлечет фашистов. Ну да ничего не попишешь. Так или иначе, мы бы наткнулись на новый патруль через минуту-другую.

Впрочем, никого из горожан на улицу шум не выманил.

— Запорожцы, — кричали солдаты на бегу, — Красная Армия в городе!

Однако запорожцы повидали в этой войне уже немало. Без сомнения, те из них, кто еще уцелел, сейчас лежали под своими кроватями, надеясь, что их не зацепит шальная пуля—русская или немецкая.

— Разведка—вперед! — закричал Толбухин, когда его бойцы свернули на юг с Металлургов на улицы Правды. Они приближались к цели. Конечно, где-то здесь фашисты поставили охрану—но где именно? От того, кто кого обнаружит раньше, зависел успех—или неудача—всей операции.

Потом южнее послышалась перестрелка, и Хрущев громко засмеялся.

— Фашисты думают, Федор Иванович, что там собраны все наши силы, — радостно сказал он. — Ну кто ж подумает, что Призрак осмелится разделить войска пополам?

Толбухин побежал вслед за разведчиками. Фашисты действительно перебрасывали солдат в южном направлении, спеша как на пожар. Они не понимали, что пожаров было несколько. И вот наконец по ним ударила не только Восьмая гвардейская, но и бойцы Пятой ударной, да еще и 51-я. Как гитлеровцы взвыли!

Впереди от генерала строчил немецкий пулемет—пока пулеметчиков не вывели из строя гранатами. Затем пулемет застрекотал снова, но уже в руках красноармейцев. Толбухин завопил от восторга. «МГ-42» был очень грозным оружием. Была некоторая ирония в том, что сейчас оно было повернуто против своих создателей.

Один из солдат закричал, указывая пальцем:

— Смотрите, вот наша цель! Арсенал! Гляньте, товарищ генерал, наши уже внутри. Мы добились своего!

— Мы еще ничего не добились, — ответил Толбухин. — Мы добьемся своего лишь тогда, когда доведем до конца то, за чем сюда пришли.

Он повысил голос до предела:

— Оцепляйте здание! Трофейные отряды, вперед! Вы знаете, что делать.

— Помните, товарищи бойцы, судьба Родины зависит от вашей храбрости и дисциплины, — добавил Хрущев.

Как Толбухин и планировал, советское оцепление вокруг фашистского арсенала получилось как можно меньшим, а трофейные отряды, набранные среди всех армий Четвертого Украинского фронта—как можно большими. С одним из отрядов пошел внутрь арсенала сам Толбухин. Эта миссия была важнейшей частью атаки на Запорожье.

Внутри арсенала на помощь Советскому Союзу пришла немецкая эффективность. Фашисты разложили оружие и боеприпасы для своих войск таким образом, чтобы любой солдат мог найти все для себя необходимое в два счета. Красноармейцы с удовольствием реквизировали ружья, автоматы и патроны, не забыв прихватить и парочку «МГ-42». Если им удастся вынести все это за пределы города, фашистам не поздоровится в радиусе ста километров.

— Когда нагрузитесь, уходите! — крикнул Толбухин. — Очень скоро фашисты бросят против нас все силы.

Нисколько не гнушаясь тяжелой работы, он перекинул через плечо немецкое ружье и наполнил карманы боеприпасами.

— Мы разбили их, Федор Иванович, — сказал Хрущев. Не услышав от Толбухина ответа, комиссар ухмыльнулся и добавил: — Сейчас вот унесем кучу добра, и не заплатим за нее фрицам ни лимона.

Конечно, до войны он сказал бы «ни копейки»—тогдашняя одна копейка как раз равнялась по ценности нынешнему миллиону рублей. Опять же, до войны Толбухин не называл бы неполный полк «фронтом». Роты не назывались бы «армиями», отделения—«дивизиями».

— Всюду инфляция, — пробормотал он, и затем обратился к Хрущеву: — Раз уж вы пришли, Никита Сергеевич, так давайте нагружайтесь. А потом уйдем отсюда, если немцы позволят.

Хрущев обиженно посмотрел на него:

— Что ж я вам, Федор Иванович, вьючная лошадь?

— Все мы—вьючные лошади на строительстве коммунизма, — ответил Толбухин, радуясь возможности уколоть комиссара его же оружием. — Я же вот нагрузился—и ничего. А вы чем лучше? Тоже мне, барин нашелся.