Фредерик Пол - Ферми и стужа Страница 2

По телевизору передали, что прекратилась трансляция из Сан-Франциско.

Малиберт заметил, как сквозь толпу к нему пробирается тот самый мужчина из администрации аэропорта.

– Началось, – сказал он, качая головой.

Мужчина оглянулся вокруг, потом наклонился к Малиберту.

– Я могу вытащить вас отсюда, – прошептал он. – Сейчас загружается исландский ДС-8. Никакого объявления не будет; если объявить, его просто сомнут. Для вас, доктор Малиберт, есть место.

Малиберта словно ударило током. Он задрожал и, сам не зная почему, спросил:

– Могу я вместо себя посадить мальчика?

– Возьмите его с собой, – несколько раздражённо ответил мужчина. – Я не знал, что у вас есть сын.

– У меня нет сына, – сказал Малиберт. Но очень тихо.

Когда они оказались в самолёте, он посадил мальчишку на колени и обнял так нежно, словно держал собственного ребёнка.

Если в посольском клубе аэропорта Джона Кеннеди паники не было, то во всём остальном мире её хватало. В городах самых сильных государств мира люди прекрасно понимали, что их жизни в опасности. Всё, что они делали, могло оказаться тщетным, но что-то делать было нужно. Что угодно. Бежать, прятаться, окапываться, запасаться продуктами… молиться. Городские жители пытались выбраться из метрополисов в безопасность открытых просторов. Фермеры и жители пригородов, наоборот, рвались в более крепкие, по их мнению, более безопасные здания городов…

И упали ракеты.

Бомбы, что сожгли Хиросиму и Нагасаки, были словно спички по сравнению с термоядерными вспышками, унёсшими в те первые часы восемьдесят миллионов жизней. Бушующие пожары фонтанами взвились над сотнями городов. Ветры скоростью до трёхсот километров в час подхватывали машины, людей, обломки зданий, и всё это пеплом поднималось в небо. Мелкие капли расплавленного камня и пыль зависли в воздухе.

Небо потемнело.

Затем оно стало ещё темнее.

Когда исландский самолёт приземлился в аэропорту Кеблавик, Малиберт вынес мальчика на руках и по крытому проходу направился к стойке с табличкой «Иммиграция». Здесь собралась самая длинная очередь, поскольку у большинства пассажиров вообще не оказалось паспортов. К тому времени, когда подошла очередь Малиберта, женщина за стойкой уже устала выписывать временные разрешения на въезд в страну.

– Это мой сын, – солгал Малиберт, – Его паспорт у моей жены, но я не знаю, где моя жена.

Женщина утомлённо кивнула, сморщила губы, взглянула на дверь, за которой, потея, подписывал документы её начальник, потом пожала плечами и пропустила их. Малиберт подвёл мальчика к двери с надписью «Стиртлинг», что, видимо, по-исландски означало туалет, и с облегчением заметил, что Тимоти по крайней мере может стоять на ногах, пока справляет нужду, хотя глаза его так и оставались полузакрытыми. Лоб у него по-прежнему горел. Малиберт молился, чтобы в Рейкьявике нашёлся для него доктор.

В автобусе девушка-гид, которой поручили группу прибывших (делать ей было совершенно нечего, потому что прибытия туристов уже не ожидалось никогда), села с микрофоном на подлокотник сиденья в первом ряду кресел и принялась болтать с беженцами, сначала довольно оживленно.

– Чикаго? Чикаго нет. И Детройта, и Питтсбурга. Плохо. Нью-Йорк? Конечно, Нью-Йорка тоже нет! – строго произнесла она вдруг, и по щекам её покатились крупные слёзы, отчего Тимоти тоже заплакал.

– Не волнуйся, Тимми, – сказал Малиберт, прижимая его к себе. – Никому не придёт в голову бомбить Рейкьявик.

И никому не пришло бы. Но когда автобус отъехал от аэропорта всего на десять миль, облака впереди неожиданно полыхнули настолько ярко, что все пассажиры зажмурились. Кто-то из военных стратегов решил, что пришло время для подчистки. И этот кто-то понял, что до сих пор никто не уничтожил маленькую авиабазу в Кеблавике.

К несчастью, ЭМИ* и помехи к тому времени сильно ослабили точность наведения ракет. Малиберт оказался прав. Никому не пришло бы в голову бомбить Рейкьявик специально, но ошибка в сорок миль сделала своё дело, и город перестал существовать.

Чтобы избежать пожаров и радиации, они объехали Рейкьявик по широкой дуге. И когда в их первый день в Исландии встало солнце, Малиберт, задремавший было у постели Тимоти после того, как исландская медсестра накачала мальчишку антибиотиками, увидел жуткий кровавый свет зари.

На это стоило, однако, посмотреть, потому что в следующие дни рассвета никто больше не видел.

Хуже всего была темнота, но поначалу это не казалось таким уж важным. Важнее казался дождь. Триллион триллионов частичек пыли конденсировал водяной пар. Образовывались капли. Лил дождь. Потоки, целые моря воды с неба. Реки переполнялись. Миссисипи вышла из берегов. И Ганг, и Желтая река. Асуанская плотина сначала держалась, пропуская воду через верх, но потом рухнула. Дожди шли даже там, где дождей никогда не было. Сахара и та познала наводнения.

А темнота не уходила.

Человечество всегда жило, на восемьдесят дней опережая голод. Именно на такой срок можно растянуть суммарные запасы продовольствия всей планеты. И человечество вступило в ядерную зиму, имея запасов ровно на восемьдесят дней.

Ракеты полетели 11 июня. Если бы склады располагались по всему миру равномерно, то к 30 августа человечество съело бы последние крохи. Люди начали бы умирать от голода, и умерли бы все через шесть недель. Конец человечеству.

Однако склады расположены неравномерно. Северное полушарие катастрофа застала «на одной ноге»: поля засеяны, но посевы ещё не выросли. И ничего не растёт. Молодые растения пробиваются сквозь тёмную землю в поисках света, не находят его и умирают. Солнце заслонили плотные облака пыли, взметённой термоядерными взрывами. Возвращение ледникового периода. Смерть, витающая в воздухе.

Конечно, горы продуктов хранились в богатых странах Северной Америки и Европы, но они быстро растаяли. Богатые страны имели большие стада сельскохозяйственных животных. Каждый бычок – это миллион калорий в белках и жирах. Если бычка забить, сэкономятся ещё многие тысячи калорий в виде зерна и кормовых культур, которые могут пригодиться людям. Коровы, свиньи, овцы, козы и лошади, кролики и куры – все они использовались в пищу, позволив растянуть на более долгий срок консервы, овощи и злаки. Мясо никто не рационировал: съесть его нужно было, пока оно не испортилось.

Разумеется, даже в богатых странах запасы продовольствия распределены неравномерно. На Таймс-сквер, понятно, не разгуливают стада и не стоят элеваторы с зерном. Для провода транспорта с кукурузой из Айовы в Бостон, Даллас и Филадельфию потребовались войска. Вскоре им пришлось применять оружие. А ещё через некоторое время транспортировать продукты стало просто невозможно.

Первыми ощутили голод города. Когда солдаты вместо распределения продуктов среди жителей стали присваивать их себе, в городах начались волнения и погромы, принёсшие новую волну смертей. Но эти люди далеко не всегда умирали от голода. Столь же часто они умирали от того, что голоден был кто-то другой – более сильный и ловкий.

Однако агония не заняла много времени. К концу лета застывшие останки городов стали очень похожи друг на друга. В каждом из них выжило, может быть, по нескольку тысяч тощих, замерзающих головорезов, денно и нощно охраняющих свои сокровищницы с консервированной сушёной или замороженной пищей.

Все реки мира от истоков до устьев заполнились жидкой грязью. Погибшие деревья и травы перестали удерживать землю своими цепкими корнями, и дожди смывали её в реки. Зимний мрак вскоре сгустился, а дожди превратились в снегопады. Горы, покрывшиеся льдом, торчали на фоне тёмного неба, словно призрачные стеклянные пальцы. Те немногие люди, что ещё остались в Лондоне, могли теперь ходить через Темзу пешком. Пешком стало возможно ходить через Гудзонов залив, Хуанпу и Миссури. Снежные лавины обрушивались на то, что осталось от Денвера. В стоящих на корню мёртвых лесах развелись личинки древоточцев. Изголодавшиеся хищники выцарапывали их из древесины и пожирали. Некоторые из этих хищников передвигались на двух ногах. Последние жители Гавайских островов наконец-то возблагодарили судьбу за плодящихся термитов.

Типичный западный представитель человечества – упитанное существо с диетой в две тысячи восемьсот килокалорий на день, которое специально совершает по утрам пробежки, чтобы избавиться от лишнего жирка. Полнеющие ляжки или с трудом застегивающийся пояс повергают это существо в состояние совестливого уныния, однако оно может прожить без пищи сорок пять дней. К концу этого срока никакого жира уже не остаётся, и организм уверенно принимается за резорбцию белков мышечных тканей. Пухлая домохозяйка или упитанный бизнесмен превращаются в изголодавшиеся пугала. Но даже на этой стадии уход и медицинская помощь могут восстановить здоровье.