Алексей Смирнов - Можно. Фантастические повести и рассказы Страница 2

Соом все рассказывал о былом: про дочь Змееглавца с ядовитым плодом, от которого муж ее начал строить стальные буры и огнеметы; про Сына Медведя, который пожаловался матери на дерзких чужих детей – вероятно, Приматовых, и тех разорвали; про Юду, который целовал самого Суса, а после выдал его Почвенникам, и Почвенники приколотили Суса к доскам, но Сус ожил и поменял обличие! – тут Староста воздевал перепончатую ладонь и обводил собрание победоносным взором.

– Как мы, – втолковывал он, хотя все уже слышали это много, много раз, но все равно ликовали, – ибо мы были подобны Почвенникам, но вот пришел Сусов суд, и все зажглось, и многие истребились, однако достойные возымели отличия… по коленам своим и родам, и перышки, – сладко заговорил-засюсюкал Соом, – и жаберки, и хвостики, и рожки… И только Дети Юды, Почвенники, низвергнуты были под землю в неизмененном виде, и ежели ободрать их, лишить одежд, то омерзительны они, наги и отвратительно гладки, скользки, и света не дают, и гибнут от благостного Сусова духа, который невидим, но пронизывает все, от черных небес до последней песчинки, и греет нас, и охлаждает, и питает плодами….

Да, в книге Забытия имелись позднейшие вставки из каких-то других источников – подклеенные, вшитые; однако Соом, который, как все старики, принимал на веру чересчур многое, если не все, и считал, что всякий текст книги что-нибудь важное да означает, исправно читал подряд. Орфография и сюжеты основатель но изменились.

…По Сому пробежала волна: он изготовился рыгнуть, благо сверху наконец установилась тишина.

– Воспомним Ёну! – пробулькал староста, заблаговременно ложась на курс.

Сом дрогнул, изрыгнул своих блудных детей, и в воду пробкой вылетел фосфоресцирующий ком. Распавшись, он устремился к поверхности; оттуда Дети Сома поползли на берег, как было сотни миллионов лет назад. Вот суша, мокрый песок, и на нем остаются следы, похожие на лягушачьи. Вот пригорок. Вот Сын Жеребца, который возвышается там, расставив копыта и снисходительно улыбается. В мозолистых лапищах у него дымящаяся железная труба. Он встряхивает гривой и кивает на серебристую бочку с замершим буром на оконечности и бездействующим огнеметом. С бочки еще комьями опадает земля. Ни звука не доносится изнутри, но ясно, что она не пустует.

– Учитесь, земноводные! – ржет Сын Жеребца.

По воде бежит рябь: Сом восстанавливается после приступа поноса и тошноты.

2

Землеход не уступал размерами доброй трети Сома. Так показалось собравшимся; на самом деле он был, конечно, гораздо меньше. Сын Жеребца победоносно скалился и расхаживал вокруг. Он возбужденно помахивал хвостом, обнажая огромные морщинистые ядра. Соом топтался на месте, не осмеливаясь подойти к изделию Почвенников. Сомм оказался смелее: шагнул вперед и протянул руку, чтобы потрогать тускло сверкающий металл.

Его сородичи нестройным хором вскричали:

– Не трожь!

– Пусть потрогает, – возразил Жереб. И звонко лягнул землеход ради общего утешения и гарантии безопасности.

Староста нервно огляделся по сторонам, оценивая нанесенные Почвенниками ущерб. Тот оказался на удивление невелик: несколько срезанных металлоконструкций – рам, балок и стрел; болталась наружная лестница, угол которой вырвали с каменным мясом. Как обычно, что-то горело: в полуверсте от берега поднимался столб черного дыма, но только один. Покойников не было. Невдалеке зияла яма, откуда вывинтился сбитый снаряд.

– Пролетел самую малость, – объяснил Жереб. – А тут и я.

– Чем ты его? – благоговейно спросил Дажсом.

Жереб показал трубу. Навел ее на покалеченную лестницу и передернул звено. Ослепительный луч распорол ржавое железо, и лестница с грохотом рухнула в светящийся мусор.

– Это ихнее, – сказал Жереб. – Обронили с месяц назад, когда удирали. Я взял. Пока учился, отрезал ноги Коню, провались оно пропадом. Конь выдюжил, мы его прижгли, схоронили. Ну, не насмерть. Жрет теперь за целый табун и разжирел за месяц праздной сытости

В своих высказываниях разнообразные Чада, всех видов и со всеми невозможными речевыми аппаратами выражались приблизительно одинаково, худо-бедно понимая взаимное кваканье, карканье, ржанье, зуй, шипение и лай – проклятое, но удобное наследие Почвенников, плюс коллективные чтении всеведущей книги Соома. Попадались даже такие, что прочитывали некоторые надписи, хотя бы и выжженные дотла. Совсем уже редкие знали названия укрытий, где таились ночью и днем.

Сомм все-таки прикоснулся к землеходу. Тот был теплым, и чувствительная перепонка уловила слабейшее колебание, словно плод, еще очень маленький, толкнулся ножкой в материнский живот. Правда, Сомм ничего про такое не знал, только про икру.

– Там кто-то есть, – квакнул он сдавленно.

– Еще бы не быть, – усмехнулся Жереб. – Сейчас вынем!

Дети Сома с готовностью обступили вражеский транспорт. Но решительность через минуту сменилась растерянностью, потому что никто не представлял, как к нему подступиться. Капсула была гладкой, без единого зазора; ни щелок, ни выступов, нечего поддеть ломиком.

– Как ты его завалил? – спросил Сом-Соом-Сом. – На нем ни царапины.

– Почем мне знать? Нацелил эту штуку, слева направо провел, он и рухнул.

– Штука твоя сильно яркая. Небось ослепил ездока, и он навернулся. Сейчас оклемается и взлетит! От нас останется туман…

Строй их речи был не настолько упорядочен и подводится к норме из соображений постижимости.

– А как оно видит? – спросила любопытная Сома. – Ни дырочки! И выстрелить неоткуда.

Холодало все яростнее, из рыбьих пастей валил солоноватый пар. Много где было и жарко, но туда не отваживались идти: могли затянуться жабры, отсохнуть ласты, поредеть чешуя. Могли наступить слепота, глухота, немота и бешенство с совокупительной разнузданностью. От последней страдали все, даже Дети осторожных Тараканов, Клопов и гигантских Мух. Их и так поедали за почти полным отсутствием других насекомых.

– Кто его знает!

– Что делать-то будем?

Посыпались идиотские, предсказуемые предложения: скатить в реку, развести костер.

– Бросьте, – махнул рукой Сом-Соом-Сом. – Что ему река? Он под землей находился. И огонь его не возьмет.

– В Соме разогреется, – возразил кто-то.

– Он и так раскаленный был, – сказал Жереб. – Сейчас остывает. Небось там какая-нибудь прокладка, чтобы не зажариться.

– Палками бить, – предложил дюжий Сомс. – Пусть рехнется от грохота.

Это показалось делом более здравым, но утомительным и долгим, хотя Жереб для порядка подпрыгнул и ударил в землеход мохнатыми копытами.

– Голодом уморить, – задумчиво произнес Соом.

– Там может быть еда, – помотал гривой Жереб, внезапно обнаружив нетравоядную смекалку. – И снадобья. А главное, за ним могут пожаловать. Может быть, прямо сейчас! Выручать товарища. Вот выползет штук десять таких же, где мы стоим, и посечет нас напополам.

– В конце концов он здесь замерзнет – прочавкала сердобольная Сома. – Давайте откатим его в Этажи. В подполье. Там жарко, а думать будем потом…

Этажами называли остов строения, от которого остались лишь сваи, балки и кое-где – перекрытия; крышу снесло, помещения выгорели; изначально этажей было намного больше, но сколько – никто не знал; верхние снесло, когда явился Сус вершить расправу, и теперь они покоились рядом, образовав мерцающую гору, вокруг которой буйно разрослись гигантские морозоустойчивые папоротники и лопухи. Но цокольный этаж сохранился; там даже стояли проржавевшие колесницы с обтекаемыми формами, дверцами, и разные Дети там иногда ночевали. Иногда – исчезали. Это было крайне опасное место, поскольку Почвенники, совершая вылазки, чаще направлялись первым делом туда, однако Дети об этом знали, и враг ни разу никого не застиг. Оно полнилось невидимым ядом, и там не стоило задерживаться. Но да, там было гораздо жарче, нежели снаружи.

– Кликни своих, – попросил Соом Жереба.

– Зачем?

– Пишут, что в старину таких запрягали.

Дело было дней столь далеких, что Жереб не оскорбился. Но звать никого не стал.

– Да я и один сдюжу, – заявил он. – Вы только сзади приналягте.

Опасаясь возвращения Почвенников и потому суетясь, землеход наскоро обмотали проволокой и тросами, которых было много припасено неизвестно ради чего – и вот пригодились; десятки перепончатых ладоней уперлись в теплый металлический бок, а Жереб, издавши задорное ржание, напрягся и дернул. На конский манер сразу и опозорился. Сосуд с начинкой медленно перекатился. На лбу Жереба вздулись лиловые жилы, копыта зарылись в пепел и почву.

– Наддайте, – прохрипел он.

Под ноги ему закапали горошины светящегося пота.

– Тяни! – отозвался Дажсом. – От Хога – Махогу! Поднажмем, братья!