Ратник (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 2

— Вот видишь! — воскликнул Андрей. — Видишь! Получилось!

— Да уж… — согласился Кондрат и поежился. Предыдущие несколько десятков раз он получал по загривку мешком с песком. Прежде всего из-за того, что не разгонялся должным образом. Не привыкший он к шпорам.

Из-за шпор, кстати, пришлось удлинить лямки стремян и понизить посадку. Да крутится-вертеться стало несколько сложнее, но оно того стоило. Во всяком случае, по мнению молодого вотчинника…

— Опять вые…ваешся? — тихо спросила супруга у Андрея, осмотревшись перед этим по сторонам, чтобы никого рядом не было.

— А? — не сразу понял он.

— Я говорю, опять против общества идешь? Никто ведь так не воюет ныне.

— Не воюет. Но и шишек им полный зад да кирпичом по… хм… лицу, — пожал плечами Андрей. — Сами себе злобные буратины. Что мне с них?

— Ты снова будешь белой вороной. Забыл, чем это чревато?

— Слушай. У меня просто нету выбора.

— Выбор есть всегда.

— Но частенько, альтернатива настолько хуже, что ей можно пренебречь.

— Почему хуже? Воюют же. И не дурно воюют.

— В том то и дело, что дурно. Нельзя победить водяного в реке по его правилам…

— Чем же эта твоя затея лучше?

— Понимаешь, — произнес Андрей, переходя на нормальный русский язык и, в свою очередь оглядываясь по сторонам, — примерно век спустя Алексей Михайлович в куда более тяжелых для поместного войска условиях начнет создавать отряды конных копейщиков. У многих из них не будет даже панцыря. А под седлом у них окажутся не мерины, и даже не меринки, а меринцы, то есть, крупные пони. Но даже такие конные копейщики покажут себя удивительно эффективными против степи. Почему? Бог весть. Может из-за организованности и слаженности. Может из-за склонности к решительному натиску. Может еще почему. Но ими постоянно затыкали дыры по всему югу, а нередко и против Литвы использовали для борьбы с их поместными, что по татарскому образцу воевали. Ну или как тогда говорили, по казачьему.

— Почему же тогда не произошло всеобщего перехода к такому бою у конницы?

— Потому что, — развел руками Андрей. — Конные копейщики по честности службы стояли ниже обычной поместной конницы, что держалась за свои традиции боя и вооружения. Оттого в них шли только самые бедные и разорившиеся помещики. И, только лишь поднявшись, старались уйти обратно — в поместную службу. Да чего и говорить — когда в Новгороде Алексей Михайлович попытался развернуть свой полк крылатых гусар, даже в него набрать людей оказалось проблемой. НАМНОГО меньшей, но проблемой.

— Не пониманию… — покачала она головой. — Ты что, думаешь, что люди дураки?

— Просто ленивые жопы. И лень эта не всегда в делах. Иной раз глянешь — труженик, а приглядишься, он просто ленится подумать и оптимизировать свой труд. А потому и упахивается до потери пульса.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что, по моему мнению, человек — существо едва разумное. Я бы даже сказал — условное разумное. Мозг вроде бы есть, но пользоваться им он не любит. Ленится. И обожает держаться всего привычного, обычного и естественного для него. Любое изменение кажется злом. Особенно если имеет место страшный дефицит всего и вся, и нужно выживать. Казалось бы — кризис. Нужно шевелиться. Но нет. Именно в кризисных условиях самые крепкие и твердолобые ретрограды, ибо любая ошибка может стоить им жизни. Поэтому помещики этой эпохи, как и крестьяне, очень долго держались традиций. И Петр не зря их ломал через колено.

— Тем более! Зачем ты прешь против ТАКОГО мощного течения?

— Потому что у меня нет выбора. Если я стану играть по их правилам, то проиграю.

— А если пойдешь против системы, то выиграешь? — скептически выгнула бровь Марфа.

— Милая, — произнес Андрей и ласково огладил ее животик, — я совсем иначе действую, нежели Алексей Михайлович.

— Да ты что?

— Да. — не поддался на провокацию Андрей. — Я не пытаюсь сформировать конных копейщиков вне системы поместной службы. Я пытаюсь возродить их внутри нее. Ведь формально, в самом начале, первые десять-двадцать лет своего существования поместная служба и опиралась на конный, копейный бой.

— И кто из аборигенов это знает?

— Главное — это подход. Они держатся за старину. За традицию. Пусть даже этой традиции едва два поколения. Вот я на это давить и стану. Дескать, отец мне о том сказывал, что на самом деле правильно вот так.

— А откуда он о том узнал?

— Так ему его отец, а тому его отец.

— Дед твой жив и его могут спросить. Оба деда.

— Ну тогда моему отцу дед его сказывал. Сразу, минуя отца. Тот точно уже мертв. Вот. Что, дескать, были времена, когда…

— Ох и скользкая эта дорожка…

— Чем же?

— Твои слова — это просто слова.

— Учитывая кругозор и образование аборигенов, любой, кто держится уверенно и демонстрирует, будто бы точно ведает, что делает, выглядит в их глазах знающим человеком. Особенно, если ссылается на слова стариков. И лучше почивших, но славных. Ведь не новинку предлагает, а по старине доброй жить зовет. А любое прошлое — оно здесь авторитетно. И прекрасный инструмент для спекуляций.

— Это ты так думаешь.

— Доверься мне.

— Милый, мне кажется, или ты уже ни раз и ни два вляпывался. Хочешь снова? Я тебе говорю — постарайся быть как все. Постарайся не выделяться. Тебе же не войну нужно выиграть, а нашу жизнь сытой и спокойной сделать. Твою жизнь, мою и нашего малыша, — произнесла Марфа, погладив себя по животу. — А то, неровен час, навлечешь на себя гнев Государя. И все. И конец.

— Милая, я знаю, что я делаю.

— Что-то не верится…

— Из-за того, что я уже несколько раз напортачил, мне остается только одно — бежать в перед. И удивлять, удивлять, удивлять. Если этого не будет, то сожрут меня. С потрохами сожрут. И тебя не пожалеют. Если повезет — в монастырь отправят. А скорее всего просто удавят.

— Раз решил удивлять, то чего с этой фигней возишься? Где ружья? Где пушки?

— А танки? А самолеты? А автомат Калашников? Или ты может мне предложишь начать с промежуточного патрона и командирской башенки? Ну а что? Прямо на шлем ее и поставлю.

— Не делай из меня дурочку. Ты же понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю. А вот ты, видно, не очень. Чтобы использовать огнестрельное оружие мне нужно добиться одного условия. Точнее двух. Да. Двух. Первое, — произнес он, отогнув большой палец, — я должен добиться определенного уровня публичного богатства. Второе, — отогнул он указательный палец, — стать достаточно авторитетным как военный специалист. То есть, повоевать и успешно повоевать. Иначе эффект от новизны окажется слишком шокирующий.

— Шокирующий? Но чем?! Вон у царя уже есть стрельцы и наряды[2] артиллерии.

— Пехотой я заниматься не могу. Это урон чести. Только конницей. Это понятно?

— Разумеется, — кивнула Марфа, — хоть и звучит дико. Пехота — царица полей.

— Это там… в наше время… А тут все иначе.

— Дикари, — буркнула она. — Ты же сам мне говорил о том, что в Европе ураганят пехотные баталии испанцев. Вот прямо сейчас.

— Говорил. Но разве кроме нас кто-то это знает в этих краях?

— Так расскажи.

— И кто мне поверит?

— Мда… Чертова старина…

— Какая есть, — развел он руками. — Так вот. Для вооружения конницы огнестрельным оружием оно должно быть надлежащего качества. Фитильные пищали тут не подойдут. Требуются колесцовые «стволы». Вроде бы есть уже кремневые замки, но они крайне ненадежны сейчас и стоят не сильно меньше. Вот. А один рейтарский пистолет у нас тут, в Туле обойдется мне как снаряжение десятка поместных всадников. Карабин еще больше. Их же на Западе делают. В Священной Римской Империи, во Франции, в Италии.

— А ты их с помощью Ильи сделать не можешь? Вместе с ним. У тебя же подходящие навыки имеются. И знания. Вы разве не справитесь?

— Теоретически, конечно, могу. Но разве это изменит оценку их стоимости в глазах окружающих? Каждому всаднику нужно пара таких пистолей. Минимум. Плюс карабин. Ты представляешь НАСКОЛЬКО это дорого?